Он жестоко казнил себя за трусость. Он собирался держаться с полковником Кэткартом твердо, хотел говорить смело, логично, красноречиво, потому что принимал близко к сердцу вопрос о норме боевых вылетов. А вместо этого, столкнувшись с более сильной личностью, потерял дар речи и стушевался самым жалким образом. Хорошо знакомое чувство стыда жгло душу. Он был весьма низкого мнения о себе.
Секундой позже, заметив бочкообразную бесцветную фигуру подполковника Корна, он вторично потерял дар речи. Подполковник вышел из обветшалого вестибюля, высокие стены которого были облицованы темным, потрескавшимся мрамором, а затоптанный пол выложен потрескавшимися плитками. С претензией на грациозность Корн рысцой взбегал по витой широкой лестнице из желтого камня. Подполковника Корна капеллан боялся даже больше, чем полковника Кэткарта. Смуглый, средних лет, в холодно поблескивающих очках без оправы, с лысым, шишковатым, куполообразным черепом, который он то и дело осторожно потрагивал кончиками крючковатых пальцев, подполковник не любил капеллана и не баловал его любезным обхождением. Его короткие циничные замечания и насмешливый, проницательный взгляд заставляли капеллана трепетать. Случайно встретившись с Корном взглядом, капеллан выдерживал не долее секунды и тут же отводил глаза. При каждой встрече капеллан съеживался от страха и взгляд его неизменно упирался в то место на животе подполковника Корна, где из брюк вылезала рубашка и пузырями нависала над съехавшим вниз ремнем.
Подполковник Корн был неопрятным, высокомерным человеком с жирной кожей, глубокими жесткими складками на щеках, с квадратным раздвоенным подбородком. Сохраняя непреклонное выражение лица, он мельком взглянул на капеллана, будто не узнавая его, и, когда они почти поравнялись на лестнице, хотел пройти мимо.
— А-а-а, святой отец, — бросил он безразличным тоном, не глядя на капеллана. — Как дела?
— Доброе утро, сэр, — ответил капеллан, справедливо рассудив, что ничего другого подполковник Корн не ожидает от него услышать.
Подполковник Корн продолжал подниматься по лестнице, не замедляя шага, и капеллан испытывал сильное искушение напомнить ему еще раз, что он вовсе не католик, а анабаптист, и поэтому вовсе не следует, и даже просто невежливо, называть его святым отцом. Но он нисколько не сомневался, что подполковнику Корну все это прекрасно известно и что он с невинным видом величает его святым отцом только для того, чтобы лишний раз поглумиться над ним за то, что он анабаптист. И вдруг, когда они же почтиразминулись, подполковник Корн остановился, резко обернулся и устремил на капеллана недобрый, подозрительный взгляд. Капеллан оцепенел.
— Что это у вас за помидор, капеллан? — грубо спросил Корн.
Капеллан удивленно взглянул на свою руку с помидором, который предложил ему взять полковник Кэткарт.
— Я взял его в кабинете полковника Кэткарта.
— А полковник об этом знает?
— Да, сэр. Он сам мне дал.
— О, в таком случае, полагаю, все в порядке, — смягчившись, сказал подполковник Корн. Он холодно улыбрнулся, запихивая мятую рубашку в штаны. Но в глубине его глаз светилось самодовольное лукавство.
— По какому делу вас вызывал полковник Кэткарт? внезапно спросил подполковник Корн. Капеллан замялся в нерешительности:
— Не знаю, имею ли я право…
— Молиться издателям «Сатердэй ивнинг пост»?
Капеллан с трудом удержался от улыбки:
— Совершенно верно, сэр.
Подполковник Корн пришел в восторг от собственной проницательности и покровительственно рассмеялся: — Я так и знал, что, когда он увидит последний номер «Сатердэй ивнинг пост», ему взбредет на ум какая-нибудь чепуха. Надеюсь, вам удалось доказать ему всю чудовищность этой затеи?
— Он решил отказаться от нее, сэр.
— Вот и прекрасно. Рад, что вы сумели разубедить его. Издатели «Сатердэй ивнинг пост» вряд ли стали бы публиковать дважды одинаковый материал только ради того, чтобы создать популярность какому-то неизвестному полковнику. Ну как там вам на лоне природы, святой отец? Пообжились, привыкли?
— Да, сэр, нормально.
— Прекрасно, прекрасно. Приятно слышать, что жалоб нет. Если возникнут какие-либо неудобства, дайте знать. Нам всем хочется, чтобы вам там было хорошо.
— Благодарю вас, сэр. Постараюсь.
Снизу из вестибюля донесся нарастающий шум. Приближалось время ленча, и первые посетители потянулись в расположенную в старинной ротонде штабную столовую. Сержанты и офицеры разошлись по разным обеденным залам.
Улыбка сбежала с лица подполковника Корна.
— Вы, кажется, только вчера или позавчера завтракали с нами, не так ли, святой отец? — спросил он многозначительно.
— Да, сэр, позавчера.
— Об этом-то я как раз и подумал, — сказал подполковник Корн и сделал вескую паузу, чтобы его мысль лучше дошла до сознания капеллана. — Ну не грустите, святой отец. Увидимся, когда снова придет ваша очередь обедать с нами.
— Благодарю вас, сэр.
Капеллан нетвердо знал, в которой из пяти офицерских столовых и в которой из пяти столовых для нижних чинов он должен был завтракать сегодня по расписанию, поскольку скользящий график, составленный для него подполковником Корном, был весьма сложен, а листок, где все было записано, он оставил у себя в палатке. Среди офицеров, приданных штабу полка, капеллан был единственным, кому не позволили поселиться ни в облезлом здании из красного кирпича, где размещался штаб, ни даже в одном из каменных домишек по соседству со штабом. Капеллан жил на лесной поляне в четырех милях от штаба полка, между офицерским клубом и участком одной из четырех эскадрилий. Капеллан один занимал просторную палатку, служившую ему также и кабинетом. Часто по ночам ему мешали спать звуки пьяного веселья, доносившиеся из офицерского клуба, и он вертелся с боку на бок на койке — покорный, полудобровольный изгнанник.
Он не знал, насколько сильно действуют таблетки снотворного, которые он время от времени принимал, и иногда, переборщив, ходил несколько дней подряд полусонный и мучимый угрызениями совести.
Единственным соседом капеллана на лесной поляне был его помощник капрал Уитком. Подчиненный капеллана в бога не верил и вечно ходил недовольный, так как считал, что мог бы выполнять обязанности капеллана с большим успехом, чем его патрон. Жил он в отдельной палатке, такой же просторной и квадратной, как палатка капеллана. Уразумев однажды, что все ему сойдет с рук, он стал хамить в лицо капеллану и не ставил его ни в грош. Их палатки разделяла нейтральная полоска земли шириной в пять футов.
На отшельнический образ жизни капеллана обрек подполковник Корн. Для этого, по словам подполковника Корна, была веская причина: обитая в палатке подобно своей пастве, святой отец получит возможность более тесно общаться с прихожанами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141
Секундой позже, заметив бочкообразную бесцветную фигуру подполковника Корна, он вторично потерял дар речи. Подполковник вышел из обветшалого вестибюля, высокие стены которого были облицованы темным, потрескавшимся мрамором, а затоптанный пол выложен потрескавшимися плитками. С претензией на грациозность Корн рысцой взбегал по витой широкой лестнице из желтого камня. Подполковника Корна капеллан боялся даже больше, чем полковника Кэткарта. Смуглый, средних лет, в холодно поблескивающих очках без оправы, с лысым, шишковатым, куполообразным черепом, который он то и дело осторожно потрагивал кончиками крючковатых пальцев, подполковник не любил капеллана и не баловал его любезным обхождением. Его короткие циничные замечания и насмешливый, проницательный взгляд заставляли капеллана трепетать. Случайно встретившись с Корном взглядом, капеллан выдерживал не долее секунды и тут же отводил глаза. При каждой встрече капеллан съеживался от страха и взгляд его неизменно упирался в то место на животе подполковника Корна, где из брюк вылезала рубашка и пузырями нависала над съехавшим вниз ремнем.
Подполковник Корн был неопрятным, высокомерным человеком с жирной кожей, глубокими жесткими складками на щеках, с квадратным раздвоенным подбородком. Сохраняя непреклонное выражение лица, он мельком взглянул на капеллана, будто не узнавая его, и, когда они почти поравнялись на лестнице, хотел пройти мимо.
— А-а-а, святой отец, — бросил он безразличным тоном, не глядя на капеллана. — Как дела?
— Доброе утро, сэр, — ответил капеллан, справедливо рассудив, что ничего другого подполковник Корн не ожидает от него услышать.
Подполковник Корн продолжал подниматься по лестнице, не замедляя шага, и капеллан испытывал сильное искушение напомнить ему еще раз, что он вовсе не католик, а анабаптист, и поэтому вовсе не следует, и даже просто невежливо, называть его святым отцом. Но он нисколько не сомневался, что подполковнику Корну все это прекрасно известно и что он с невинным видом величает его святым отцом только для того, чтобы лишний раз поглумиться над ним за то, что он анабаптист. И вдруг, когда они же почтиразминулись, подполковник Корн остановился, резко обернулся и устремил на капеллана недобрый, подозрительный взгляд. Капеллан оцепенел.
— Что это у вас за помидор, капеллан? — грубо спросил Корн.
Капеллан удивленно взглянул на свою руку с помидором, который предложил ему взять полковник Кэткарт.
— Я взял его в кабинете полковника Кэткарта.
— А полковник об этом знает?
— Да, сэр. Он сам мне дал.
— О, в таком случае, полагаю, все в порядке, — смягчившись, сказал подполковник Корн. Он холодно улыбрнулся, запихивая мятую рубашку в штаны. Но в глубине его глаз светилось самодовольное лукавство.
— По какому делу вас вызывал полковник Кэткарт? внезапно спросил подполковник Корн. Капеллан замялся в нерешительности:
— Не знаю, имею ли я право…
— Молиться издателям «Сатердэй ивнинг пост»?
Капеллан с трудом удержался от улыбки:
— Совершенно верно, сэр.
Подполковник Корн пришел в восторг от собственной проницательности и покровительственно рассмеялся: — Я так и знал, что, когда он увидит последний номер «Сатердэй ивнинг пост», ему взбредет на ум какая-нибудь чепуха. Надеюсь, вам удалось доказать ему всю чудовищность этой затеи?
— Он решил отказаться от нее, сэр.
— Вот и прекрасно. Рад, что вы сумели разубедить его. Издатели «Сатердэй ивнинг пост» вряд ли стали бы публиковать дважды одинаковый материал только ради того, чтобы создать популярность какому-то неизвестному полковнику. Ну как там вам на лоне природы, святой отец? Пообжились, привыкли?
— Да, сэр, нормально.
— Прекрасно, прекрасно. Приятно слышать, что жалоб нет. Если возникнут какие-либо неудобства, дайте знать. Нам всем хочется, чтобы вам там было хорошо.
— Благодарю вас, сэр. Постараюсь.
Снизу из вестибюля донесся нарастающий шум. Приближалось время ленча, и первые посетители потянулись в расположенную в старинной ротонде штабную столовую. Сержанты и офицеры разошлись по разным обеденным залам.
Улыбка сбежала с лица подполковника Корна.
— Вы, кажется, только вчера или позавчера завтракали с нами, не так ли, святой отец? — спросил он многозначительно.
— Да, сэр, позавчера.
— Об этом-то я как раз и подумал, — сказал подполковник Корн и сделал вескую паузу, чтобы его мысль лучше дошла до сознания капеллана. — Ну не грустите, святой отец. Увидимся, когда снова придет ваша очередь обедать с нами.
— Благодарю вас, сэр.
Капеллан нетвердо знал, в которой из пяти офицерских столовых и в которой из пяти столовых для нижних чинов он должен был завтракать сегодня по расписанию, поскольку скользящий график, составленный для него подполковником Корном, был весьма сложен, а листок, где все было записано, он оставил у себя в палатке. Среди офицеров, приданных штабу полка, капеллан был единственным, кому не позволили поселиться ни в облезлом здании из красного кирпича, где размещался штаб, ни даже в одном из каменных домишек по соседству со штабом. Капеллан жил на лесной поляне в четырех милях от штаба полка, между офицерским клубом и участком одной из четырех эскадрилий. Капеллан один занимал просторную палатку, служившую ему также и кабинетом. Часто по ночам ему мешали спать звуки пьяного веселья, доносившиеся из офицерского клуба, и он вертелся с боку на бок на койке — покорный, полудобровольный изгнанник.
Он не знал, насколько сильно действуют таблетки снотворного, которые он время от времени принимал, и иногда, переборщив, ходил несколько дней подряд полусонный и мучимый угрызениями совести.
Единственным соседом капеллана на лесной поляне был его помощник капрал Уитком. Подчиненный капеллана в бога не верил и вечно ходил недовольный, так как считал, что мог бы выполнять обязанности капеллана с большим успехом, чем его патрон. Жил он в отдельной палатке, такой же просторной и квадратной, как палатка капеллана. Уразумев однажды, что все ему сойдет с рук, он стал хамить в лицо капеллану и не ставил его ни в грош. Их палатки разделяла нейтральная полоска земли шириной в пять футов.
На отшельнический образ жизни капеллана обрек подполковник Корн. Для этого, по словам подполковника Корна, была веская причина: обитая в палатке подобно своей пастве, святой отец получит возможность более тесно общаться с прихожанами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141