Набожность в данном случае была чревата слащавыми репортажами. Предпочтение отдавалось здоровому скептицизму.
В этом смысле Гарри Партридж был просто находкой.
Примерно через семь лет после собственного опыта общения с папой Партридж пришел в восторг от телерепортажа Эй-би-си, сделанного в 1987 году Джадом Роузом о визите папы Иоанна Павла II в Лос-Анджелес. Роуз удачнейшим образом сочетал строгую объективность в обзоре новостей со скепсисом комментариев:
"В столице средств массовой информации, каковой является Голливуд, происходит событие, ниспосланное самим небом. Здесь и вся пышность королевской свадьбы, и все великолепие церковного праздника – в этом спектакле заняты тысячи актеров, а исполнитель главной роли – звезда первой величины… Технические достижения космической эры в сочетании с глубиной образа по душе Иоанну Павлу и по вкусу телекамере.
Для папы не допускается отклонений от скрупулезно разработанного сценария. Он много говорит, но с ним заговаривают редко. У репортеров есть только одна возможность обратиться к нему с вопросами – во время коротких пресс-конференций на борту самолета… Средства массовой информации не скупятся на подробности. Визиты папы римского стали чем-то вроде эффектного шоу, сродни передачам “Живая помощь” или “Свободный выходной”. Некоторые католики недоумевают – а есть ли между ними разница?
Теология и технология – могущественный союз, на который и опирается в своих проповедях Иоанн Павел II, как не удавалось никому из его предшественников. На папу смотрит весь мир, но вот вслушивается ли он в его слова – главный вопрос для великого проповедника”.
Роуз был абсолютно прав – Партридж вспомнил, как в самолете ему выпала возможность задать папе несколько вопросов. А ведь если бы не тот единственный короткий диалог, то, что произошло между ним и Джеммой, могло бы никогда…
То была одна из самых длительных поездок папы Иоанна Павла II – около двенадцати стран Латинской Америки и Карибского бассейна – на борту самолета “Алиталии” “ДС-10”. Как-то раз они летели всю ночь, а рано утром, примерно за два часа до посадки, папа неожиданно появился в салоне для журналистов. Он был в повседневном облачении – белая сутана, круглая шапочка, коричневые кожаные ботинки; другое одеяние полагалось только в том случае, если он служил мессу.
Он в задумчивости остановился рядом с Гарри Партриджем. В салоне зажглись лампочки телекамер, несколько журналистов включили магнитофоны.
Партридж встал и, желая завязать непринужденный разговор, который потом попадет в средства массовой информации, вежливо поинтересовался:
– Хорошо ли вы спали, ваше святейшество?
– Всего несколько.
– Всего несколько, ваше святейшество? Несколько часов? – спросил озадаченный Партридж.
Вместо ответа папа лишь слегка тряхнул головой. При том что Иоанн Павел в совершенстве владел несколькими языками, иногда он допускал грубые грамматические ошибки в английском. Партридж мог бы с равным успехом обратиться к нему по-итальянски, но хотел, чтобы слова папы прозвучали на родном языке телезрителей Си-би-эй.
Он решил задать более содержательный вопрос. Вот уже несколько недель ходили разноречивые слухи относительно возможного визита папы в Советский Союз.
– Ваше святейшество, – спросил Партридж, – вы намерены побывать в России? На сей раз ответ был четким:
– Да. – И папа добавил:
– Поляки, русские – все они забитые. Но все они мой народ.
Никто не успел рта открыть, как папа повернулся и удалился в свои скрытые от посторонних глаз апартаменты.
Тут же салон загудел – суждения и вопросы сыпались сразу на нескольких языках. Стюардессы “Алиталии”, готовившие завтрак, прекратили работу и напряженно слушали. Кто-то из газетчиков воскликнул:
– Вы слышали, что он сказал – “забитые”! Партридж взглянул на своих кино– и звукооператоров. Оба кивнули. Звукооператор сказал:
– Понятно.
Кто-то, перемотав магнитофонную кассету, включил запись. Отчетливо прозвучало слово “забитые”.
Репортер английского агентства печати с сомнением произнес:
– Он имел в виду забытые. Забытые Богом. Это же ясно.
– Но “забитые" – то пройдет куда лучше, – откликнулся другой голос.
Замечание было справедливым. Партридж это знал. Прилагательное “забитые” привлечет к себе внимание всего мира и вызовет широкий резонанс, а возможно, спровоцирует международный скандал – Кремль, Варшава и Ватикан начнут выяснять отношения. Папа окажется в неловком положении, и вся его триумфальная поездка пойдет насмарку.
Партридж был старше и опытнее многих журналистов на борту самолета и пользовался уважением своих коллег. Сейчас на него были устремлены выжидающие взгляды.
Он быстро соображал. Сюжетец был пикантным – редкость в поездках папы. Второго такого случая может не представиться. Будучи скептиком, он склонялся к тому, чтобы им воспользоваться. И тем не менее.., обыкновенная порядочность оказалась сильнее скептицизма – журналистская этика все же присуща некоторым представителям этой профессии.
Приняв решение, Партридж внятно, так, чтобы все слышали, выговорил:
– Он хотел сказать “забытые”. Конечно же, я на этом спекулировать не стану.
Никакого обсуждения не последовало, единодушного согласия выражено не было, однако впоследствии ни один из присутствующих оплошностью папы не воспользовался.
Репортеры и операторы вернулись на свои места, а стюардессы возобновили работу.
Когда Партридж получил свой поднос с завтраком, он увидел на нем нечто особенное, доставшееся только ему, – стеклянную вазочку с единственной розой.
Он взглянул на юную стюардессу в элегантной, зеленой с черным форме – она, улыбаясь, протягивала ему поднос. Он видел ее уже несколько раз и слышал, как другие бортпроводницы называли ее Джеммой. Однако сейчас он был ошеломлен ее близостью и на какой-то момент потерял дар речи.
С тех пор, особенно в тяжелые минуты одиночества, он всегда вспоминал Джемму такой, какой она предстала ему в тот волшебный миг, – двадцатитрехлетней красавицей, полной бьющей через край жизненной энергии; она была похожа на восхитительный цветок, расцветший свежим весенним утром на зеленой, залитой солнцем горной поляне.
Со странной неловкостью он указал на розу. Позднее он узнал, что она похитила ее из покоев самого папы. Он спросил:
– В честь чего это?
Она улыбнулась ему и проговорила с мягким итальянским акцентом:
– Я принесла ее, потому что вы хороший и добрый. Вы мне нравитесь.
– Вы мне тоже, – он ужаснулся собственной глупости и пошлости.
Однако, несмотря на сказанную банальность, именно в эти минуты в нем вспыхнула большая и непреходящая любовь к Джемме.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162
В этом смысле Гарри Партридж был просто находкой.
Примерно через семь лет после собственного опыта общения с папой Партридж пришел в восторг от телерепортажа Эй-би-си, сделанного в 1987 году Джадом Роузом о визите папы Иоанна Павла II в Лос-Анджелес. Роуз удачнейшим образом сочетал строгую объективность в обзоре новостей со скепсисом комментариев:
"В столице средств массовой информации, каковой является Голливуд, происходит событие, ниспосланное самим небом. Здесь и вся пышность королевской свадьбы, и все великолепие церковного праздника – в этом спектакле заняты тысячи актеров, а исполнитель главной роли – звезда первой величины… Технические достижения космической эры в сочетании с глубиной образа по душе Иоанну Павлу и по вкусу телекамере.
Для папы не допускается отклонений от скрупулезно разработанного сценария. Он много говорит, но с ним заговаривают редко. У репортеров есть только одна возможность обратиться к нему с вопросами – во время коротких пресс-конференций на борту самолета… Средства массовой информации не скупятся на подробности. Визиты папы римского стали чем-то вроде эффектного шоу, сродни передачам “Живая помощь” или “Свободный выходной”. Некоторые католики недоумевают – а есть ли между ними разница?
Теология и технология – могущественный союз, на который и опирается в своих проповедях Иоанн Павел II, как не удавалось никому из его предшественников. На папу смотрит весь мир, но вот вслушивается ли он в его слова – главный вопрос для великого проповедника”.
Роуз был абсолютно прав – Партридж вспомнил, как в самолете ему выпала возможность задать папе несколько вопросов. А ведь если бы не тот единственный короткий диалог, то, что произошло между ним и Джеммой, могло бы никогда…
То была одна из самых длительных поездок папы Иоанна Павла II – около двенадцати стран Латинской Америки и Карибского бассейна – на борту самолета “Алиталии” “ДС-10”. Как-то раз они летели всю ночь, а рано утром, примерно за два часа до посадки, папа неожиданно появился в салоне для журналистов. Он был в повседневном облачении – белая сутана, круглая шапочка, коричневые кожаные ботинки; другое одеяние полагалось только в том случае, если он служил мессу.
Он в задумчивости остановился рядом с Гарри Партриджем. В салоне зажглись лампочки телекамер, несколько журналистов включили магнитофоны.
Партридж встал и, желая завязать непринужденный разговор, который потом попадет в средства массовой информации, вежливо поинтересовался:
– Хорошо ли вы спали, ваше святейшество?
– Всего несколько.
– Всего несколько, ваше святейшество? Несколько часов? – спросил озадаченный Партридж.
Вместо ответа папа лишь слегка тряхнул головой. При том что Иоанн Павел в совершенстве владел несколькими языками, иногда он допускал грубые грамматические ошибки в английском. Партридж мог бы с равным успехом обратиться к нему по-итальянски, но хотел, чтобы слова папы прозвучали на родном языке телезрителей Си-би-эй.
Он решил задать более содержательный вопрос. Вот уже несколько недель ходили разноречивые слухи относительно возможного визита папы в Советский Союз.
– Ваше святейшество, – спросил Партридж, – вы намерены побывать в России? На сей раз ответ был четким:
– Да. – И папа добавил:
– Поляки, русские – все они забитые. Но все они мой народ.
Никто не успел рта открыть, как папа повернулся и удалился в свои скрытые от посторонних глаз апартаменты.
Тут же салон загудел – суждения и вопросы сыпались сразу на нескольких языках. Стюардессы “Алиталии”, готовившие завтрак, прекратили работу и напряженно слушали. Кто-то из газетчиков воскликнул:
– Вы слышали, что он сказал – “забитые”! Партридж взглянул на своих кино– и звукооператоров. Оба кивнули. Звукооператор сказал:
– Понятно.
Кто-то, перемотав магнитофонную кассету, включил запись. Отчетливо прозвучало слово “забитые”.
Репортер английского агентства печати с сомнением произнес:
– Он имел в виду забытые. Забытые Богом. Это же ясно.
– Но “забитые" – то пройдет куда лучше, – откликнулся другой голос.
Замечание было справедливым. Партридж это знал. Прилагательное “забитые” привлечет к себе внимание всего мира и вызовет широкий резонанс, а возможно, спровоцирует международный скандал – Кремль, Варшава и Ватикан начнут выяснять отношения. Папа окажется в неловком положении, и вся его триумфальная поездка пойдет насмарку.
Партридж был старше и опытнее многих журналистов на борту самолета и пользовался уважением своих коллег. Сейчас на него были устремлены выжидающие взгляды.
Он быстро соображал. Сюжетец был пикантным – редкость в поездках папы. Второго такого случая может не представиться. Будучи скептиком, он склонялся к тому, чтобы им воспользоваться. И тем не менее.., обыкновенная порядочность оказалась сильнее скептицизма – журналистская этика все же присуща некоторым представителям этой профессии.
Приняв решение, Партридж внятно, так, чтобы все слышали, выговорил:
– Он хотел сказать “забытые”. Конечно же, я на этом спекулировать не стану.
Никакого обсуждения не последовало, единодушного согласия выражено не было, однако впоследствии ни один из присутствующих оплошностью папы не воспользовался.
Репортеры и операторы вернулись на свои места, а стюардессы возобновили работу.
Когда Партридж получил свой поднос с завтраком, он увидел на нем нечто особенное, доставшееся только ему, – стеклянную вазочку с единственной розой.
Он взглянул на юную стюардессу в элегантной, зеленой с черным форме – она, улыбаясь, протягивала ему поднос. Он видел ее уже несколько раз и слышал, как другие бортпроводницы называли ее Джеммой. Однако сейчас он был ошеломлен ее близостью и на какой-то момент потерял дар речи.
С тех пор, особенно в тяжелые минуты одиночества, он всегда вспоминал Джемму такой, какой она предстала ему в тот волшебный миг, – двадцатитрехлетней красавицей, полной бьющей через край жизненной энергии; она была похожа на восхитительный цветок, расцветший свежим весенним утром на зеленой, залитой солнцем горной поляне.
Со странной неловкостью он указал на розу. Позднее он узнал, что она похитила ее из покоев самого папы. Он спросил:
– В честь чего это?
Она улыбнулась ему и проговорила с мягким итальянским акцентом:
– Я принесла ее, потому что вы хороший и добрый. Вы мне нравитесь.
– Вы мне тоже, – он ужаснулся собственной глупости и пошлости.
Однако, несмотря на сказанную банальность, именно в эти минуты в нем вспыхнула большая и непреходящая любовь к Джемме.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162