– Этот фильм называется “Люк, Холодная Рука”. В нем снимался Пол Ньюмен, и вышел этот фильм в шестьдесят седьмом году. Я уверен, что на самом деле Ньюмен не съел столько яиц. Он прекрасный актер и сумел так сыграть, что убедил зрителей.
– Тут к нам как-то заходил коммивояжер, торгующий “Британникой”, – сказала Джессика. – Он хотел продать нам энциклопедию. И не сумел убедить: я сказала, что у нас одна уже есть, причем живая.
– Ну что я могу поделать, – откликнулся ее муж, – если у меня в голове застревают факты? Но они, правда, как пух. Никогда не знаешь, что прилипнет к памяти, а что улетит.
Вся семья сидела в светлой веселой комнате рядом с кухней, где они обычно завтракали. Энгус приехал полчаса назад, сердечно поцеловал невестку и внука и несколько официально поздоровался за руку с Кроуфордом.
Напряженные отношения между отцом и сыном, иногда переходившие в раздражение у Кроуфорда, существовали давно. Объяснялось это главным образом разницей в представлениях и понятиях о ценностях. Энгус никак не мог примириться с безнравственностью в обществе, начавшей проявляться у большинства американцев в шестидесятых годах. Энгус искренне верил в “честь, долг и флаг”, он считал, что его соотечественники должны по-прежнему быть безоговорочными патриотами, какими они были во вторую мировую войну – пик жизни Энгуса, о чем он готов был вспоминать ad infinitum <до бесконечности (лат.).>. Одновременно он критически относился ко многим умозаключениям сына в его комментариях – умозаключениям, считавшимся ныне нормальными и даже прогрессивными.
Кроуфорд, со своей стороны, нетерпимо относился к образу мыслей отца, которые считал устарелыми, его нежеланию учитывать расширение познаний во всех областях – особенно в области науки и философии – за четыре с лишним десятилетия, прошедших со времени второй мировой войны. К этому примешивалось и еще одно обстоятельство – самовлюбленность Кроуфорда (хотя сам он никогда в жизни не употребил бы этого слова): он считал, что достиг вершины профессионализма и его суждения о мировых проблемах и условиях человеческого существования вернее, чем у всех остальных.
Хотя день еще только начинался, уже было ясно, что пропасть между Кроуфордом и его отцом отнюдь не сократилась.
Как уже не раз говорил Энгус – и повторил сейчас, – он всю жизнь любил приезжать рано утром. Поэтому он накануне прилетел из Флориды в аэропорт Ла-Гуардиа, переночевал у приятеля по “Американскому легиону”, который жил недалеко от аэропорта, затем на рассвете прибыл в Ларчмонт на автобусе, а потом взял такси.
Слушая уже знакомые объяснения отца, Кроуфорд воздел глаза к потолку, тогда как Джессика, улыбаясь и кивая, словно ни разу не слышала всего этого раньше, приготовила Энгусу его любимую яичницу с беконом, а для себя и своих двоих мужчин подала более здоровую пищу.
– Что касается моего сердца и яиц, – сказал Энгус (ему порой требовалось несколько минут, чтобы осознать услышанное и отреагировать), – то я считаю, коль скоро мой будильник столько лет протикал, я могу не волноваться насчет холестерина. К тому же мое сердце вместе со мной побывало в жарких переделках и выжило. Я бы мог кое-что об этом вам порассказать.
Кроуфорд опустил газету и переглянулся с Джессикой, как бы подавая ей сигнал: “Быстро смени тему, прежде чем он пустится в воспоминания”. Джессика легонько передернула плечами, давая понять: “Если ты этого хочешь, сам и делай”.
Кроуфорд сложил “Тайме” и сказал:
– Тут указаны цифры жертв той катастрофы, что произошла вчера в Далласе. Страшновато выглядит. Думаю, мы будем говорить об этом всю будущую неделю.
– Я видел это вчера вечером в твоих “Новостях”, – сказал Энгус. – Репортаж вел этот малый, Партридж. Мне он нравится. Когда он дает материал из-за границы, особенно про наших военных, я тоже начинаю гордиться, что я американец. А не все твои люди так работают, Кроуфорд.
– К сожалению, папа, есть только одна неувязочка, – заметил Кроуфорд, – Гарри Партридж – не американец. Он канадец. А кроме того, какое-то время придется тебе обходиться без него. Он сегодня уезжает в длительный отпуск. – И затем из любопытства спросил:
– А кто из наших ребят не возбуждает в тебе гордости?
– Да почти все. Очень уж у вас, работающих на телевидении, развита манера все порочить, особенно наше правительство – ссоритесь с властями, вечно стараетесь принизить президента. Похоже, никто уже ничем не гордится. Это тебя никогда не смущало?
Кроуфорд молчал, и Джессика сказала ему sotto voce <тихим голосом (итал.).>:
– Твой отец ответил ведь на твой вопрос. Теперь твоя очередь отвечать.
– Папа, – сказал Кроуфорд, – мы с тобой уже столько раз об этом говорили, и я не думаю, чтобы наши точки зрения когда-либо совпали. То, что ты называешь “все порочить”, мы, в Отделе новостей, считаем вполне законной манерой подвергать вещи сомнению – публика имеет право знать разные мнения. Репортеры обязаны задавать вопросы политикам и бюрократам и подвергать сомнению все, что нам говорят, это ведь хорошо. Правительство врет и мошенничает – это же факт: и демократы, и республиканцы, и либералы, и социалисты, и консерваторы. Стоит им прийти к власти, они тотчас начинают этим заниматься.
Да, конечно, мы, люди, выуживающие новости, иной раз бываем резковаты, а порой – признаюсь – заходим слишком далеко. Но с нашей помощью выявляется уйма бесчестных поступков и лицемерия – что в прошлом сходило с рук властям предержащим. Так что благодаря более резкой манере освещения новостей, начатой телевидением, наше общество стало немного лучше, чуть чище, а принципы, которых держится наша страна, – ближе к тем, какими они должны быть. Что же до президентов, папа, то если кто-то из них выглядит мелковато – а большинство именно так и выглядит, – этим они обязаны только себе. Да, безусловно, мы, журналисты, время от времени этому способствуем, потому что мы скептики, а иногда и циники, и часто не верим подслащенной водичке, которой поят нас президенты. Но грязные дела, которые творятся в коридорах власти – во всех коридорах власти, дают нам достаточно оснований вести себя так, как мы себя ведем.
– Я хотел бы, чтобы президент принадлежал всем, а не какой-то одной партии, – сказал Никки. И добавил задумчиво:
– А не было бы лучше, если бы отцы-основатели сделали Вашингтона королем, а Франклина или Джефферсона президентом? Тогда дети Вашингтона и их дети и внуки могли бы быть королями и королевами, и у нас был бы глава государства, которым мы гордились бы, а также президент, которого мы бы за все ругали, как англичане ругают своего премьер-министра.
– Америка много потеряла, Никки, – сказал его отец, – от того, что ты не выдвинул этой идеи в Конвенте, где принимали конституцию.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162