Счет одиннадцать — восемь, ведут химики. Вадиму кажется, что игра идет уже несколько часов. Проклятая игра — столько злобной силы в руках, и надо ее держать при себе! И еще делать руки мягкими, мягче воска! Нет уж, сейчас дорвусь… Миша накидывает мяч на самую сетку. Вадим прыгает и вдруг видит, что над сеткой выросли внезапно четыре чужие ладони — двойной блок. И рука Вадима мгновенно становится мягче воска и тихонько стукает мяч, перебрасывая его через блок. Там никто не страховал — мяч выигран! Свои болельщики неистово аплодируют… Проклятая игра! Опять вся сила осталась в руке, опять не ударил…
В нападение выходит Сергей, шепчет Вадиму:
— Коротенький…
Вадим дает невысокий пас. Сергей прыгает, бьет с яростным, глухим всхлипом — очко!
— Одиннадцать — десять.
— Сережа-а! — кричат зрители. — Дай, Сережа-а!
— Еще коротенький! — шепчет Сергей, задыхаясь.
И снова удар — на этот раз в блок. И снова удар — в блок! И снова… вдруг тихо, кулачком влево. Очко!
Голоса судьи почти не слышно.
— Двенадцать — одиннадцать…
— Тринадцать…
Вадим озабочен одним: хороший пас, коротенький пас, ближе к середине. Лицо Сергея вырастает перед глазами на неуловимую долю секунды — упоенное, пылающее лицо с полуоткрытым ртом.
Теперь уже химики растерянны. Моня кричит на кого-то разъяренным, обрывистым голосом:
— За-ажмите его!!
На Сергея прыгают сразу трое, но он высоко над сеткой и бьет неожиданно левой рукой… Вадим видит одно мгновение восторженное лицо Спартака, который машет рукой и пронзительно вопит:
— Сережа! Сережа! Сереж-ка!
— Четырнадцать — одиннадцать…
Остается последний мяч! Химики снова пытаются закрыть Сергея. Их защитники самоотверженно падают друг на друга, но мяч все-таки берут. Моня бьет со второго номера и попадает в блок, мяч шлепает его по голове. Кто-то из химиков ударяется Моне в ноги, но мяч слишком низко, еще кто-то отчаянно падает рядом, но поздно, поздно — мяч на земле…
Судья троекратно свистит.
Болельщики врываются на площадку, пожимают руки Сергею, Вадиму, Бражневу, всем, кому успевают. Судья объявляет о победе пединститута. Команды восклицают «физкульт-ура!» и расходятся.
…Только теперь Вадим заметил, сколько зрителей обступило площадку. И теперь только он почувствовал опустошительную усталость, от которой подкашиваются ноги и хочется сесть тут же на землю, а еще лучше — лечь. Глаза застилало потом, щипало.
К нему подошла Оля. Он вытер ладонью глаза, чтобы лучше видеть ее лицо.
— Я говорила, что вы выиграете, — сказала она спокойно, но синие глаза ее блестели. — Какой ты мокрый! Постой-ка…
Она вынула из кармана платочек, скомкала и стала вытирать его лоб. Она вытирала долго, потому что платочек был очень маленький, девичий, и толку от него, конечно, не было никакого…
— Дима! Где ты?
Откуда-то подлетел Алешка Ремешков, схватил Вадима за руку, закричал отчаянно:
— Барышня, не смейте его причесывать! Вы с ума сошли?! Он нужен для кадра именно такой расхристанный, страшный, — победа, черт побери, дается нелегко!
…Шлепали по граниту набережной тяжелые волны. От них веяло холодом — все-таки апрель месяц. Днем было так жарко, а сейчас хоть надевай пальто.
Лагоденко, Рая и Нина Фокина сидели на скамейке возле реки, смотрели в черную воду, где отражались огни многоэтажных домов набережной и редкие апрельские звезды, разговаривали вполголоса о волейболе, о скорых экзаменах, о лете…
За спиной тихо шумел парк, ветер доносил порывы музыки с большой эстрады. По реке шла неразличимая в темноте лодка: всплеск весел, и долгое воркованье воды, и снова ленивый всплеск.
Лагоденко вдруг усмехнулся каким-то своим мыслям.
— Ты что, Петя?
— Так, вспоминаю волейбол… Удивительная все-таки это вещь — спортивный азарт. В последнюю игру я специально наших болельщиков наблюдал, как они на Сергея смотрели. Забавно! На эти четверть часа он стал абсолютным кумиром, ему все простили, все забыли, на него молились…
— Да-да, — улыбнулась Рая, — наш грозный Спартачок смотрел на Сережку прямо с обожанием, даже кричал…
— А ты разве не кричала? Сам слышал: «Ой, Сереженька!.. Милый!.. Золотой!..»
— Нет, в волейбол он играет хорошо, — сказала Нина, — этого никто отрицать не будет. Но наша жизнь, к сожалению, вернее к счастью, заключается не в одном волейболе.
— Очень верно, — кивнул Лагоденко.
— Так вот, и что с Сергеем будет дальше, как он начнет жить — это серьезный вопрос.
— Это зависит от него, — сказала Рая.
— От него главным образом, но и от нас тоже. Мы вчера в общежитии очень долго толковали о нем. Лешка говорит, что Сергей уже сильно изменился, но мне что-то не верится. А другой парень, наоборот, рубанул — ни черта он не изменился, приспособился, говорит, только к новой обстановке…
— Неправда, Петя, он изменился, — сказала Рая, качнув головой, — но пока еще внешне. Просто он чувствует себя неловко, как говорится, пришибленно, потому и держится как-то особняком, мало разговаривает — это очень необычно для него и производит впечатление какой-то большой перемены. А на самом деле такой большой перемены, конечно, нет и еще не могло быть. Это же дело долгое, нелегкое — дело будущего. Правда же, Петя?
— Правда, — Лагоденко с довольным видом обнял Раю одной рукой. — Ты у меня прямо министерская голова! Верно, конечно. Дело будущего. Но хорошо уже то, что он что-то понял и вернулся в институт; с его самолюбием это было не просто сделать. Очень не просто, я понимаю… Одним словом… — Лагоденко длинно зевнул и потянулся, выпятив грудь, — посмотрим, время покажет. За ним же теперь во сто глаз будут смотреть.
Кто-то торопливо, стуча ботинками, подошел к скамье.
— Ребята, вы здесь? — Это был Андрей. — А где остальные?
— Разбрелись кто куда по парку, — сказал Лагоденко зевая. — Народ молодо-ой… Это мы с Райкой люди солидные, женатые, сидим тут по-стариковски. И Нина за компанию.
— А кого ты ищешь? — спросила Нина.
— Сестру ищу! Час уже ищу, бегаю по всему парку! Черт знает… — Андрей рассерженно умолк. — Домой надо ехать, а ее нет. И главное, куда она могла одна пойти?
— Почему одна? Наверное, где-нибудь с Димкой, — сказал Лагоденко. — Может, в Нескучном гуляет.
— С Вадимом? Почему ты думаешь, ты видел?
Нина засмеялась:
— Ох, Андрюшка!.. Конечно, твоя сестра с Вадимом, наверняка. Так что не волнуйся.
— Да? — сказал Андрей изумленно и после минутного молчания пробормотал: — Тогда я это… может, они на танцах, пойду посмотрю…
И он поспешно скрылся в темноте.
Лагоденко с видом полного недоумения развел руками и расхохотался:
— Ну — Андрей! Теперь он окончательно растерялся! Нет, он все-таки у нас странный человек… — И убежденно тряхнул головой: — Страннейший.
30
Ночью Вадим просыпается от грозного, катящего волнами грохота — танки!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115