И вот эта-то колоссальная жизненная стойкость великого писателя и представлялась Александру Петровичу самым значительным фактом в его биографии...
Александр Петрович читал почти до полуночи. Некоторые места перечитывал по нескольку раз, откладывал книгу, полузакрывал глаза и думал. И хотя последний раз он перечитывал роман не так уж давно, каких-нибудь лет десять назад, и, в общем-то, неплохо помнил многие сцены и описания, его тем не менее не покидало чувство, что по- настоящему он знакомится с романом только сейчас. Возможно, причиной тому было то, что теперь прочитанное рождало в нем такие мысли, которые раньше почему-то вовсе не приходили ему в голову. Возможно, так ему казалось оттого, что внимание его захватывали в романе совсем иные места, нежели те, которые нравились ему в прошлые годы. Но так или иначе, а именно теперь, с позиции своих шестидесяти лет, Александр Петрович особенно емко ощутил гений семидесятилетнего писателя.
Большие напольные часы в массивном деревянном футляре глухо пробили двенадцать, и на веранду зашла Маргарита Андреевна. Увидев в руках у мужа том Толстого, спросила:
– Который раз уже перечитываешь?
– Не считал, - не сразу ответил Александр Петрович. - Но должен тебе сказать, Ритушка, что все прошлые разы не стоят и воспоминаний. "Воскресенье", например, надо читать только после пятидесяти лет. Иначе не поймешь. И уж тем более не оценишь.
– А по-моему, он прекрасен для всякого возраста. Я его еще в училище читала, а помню все, как будто это было вчера.
– Что ты помнишь? Содержание?
– И содержание.
– Это не главное.
– И людей. Катюшу я даже на свой лад пыталась танцевать.
– Мысли его, философия, величайшая способность к анализу событий и фактов - вот что в первую очередь возводит графа на пьедестал. Я глубоко убежден, что, если бы он был не писатель, а ученый, скажем математик, он был бы выше Эйлера, а если был бы физиком, с ним мог бы сравниться разве только Ньютон. Да-да! Сам Исаак Ньютон!
– Ты, как всегда, неуемный фантаст.
– Пусть так. Разве это плохо? Другие его даже не читают. Ты думаешь, твой зять Толстого читал?
– Уверена, Как же может быть иначе!
– А я нет.
– Что - нет?
– Не уверен.
– Ты еще не вздумай его об этом спросить! - напугалась Маргарита Андреевна.
– Вот-вот. Сама, стало быть, не веришь, а уже защищаешь. Читать и тем более перечитывать Толстого в наше время - роскошь. И многим она просто не по зубам! Людей засасывает пучина суеты. Они все одержимы страстью созерцания. Смотреть! Смотреть! Не важно что и не важно где. Только бы видеть, получать хотя бы элементарную зрительную информацию. Кумирами действия стали хоккеисты, футболисты и вообще все, кто способен прыгать, бегать сломя голову, кувыркаться. Ну кому нужен в этой толчее великий аналитический ум Rолстого? До раздумий ли тут?
– Ты мрачно настроен, - заметила Маргарита Андреевна.
– Нет, Ритушка. Наоборот: констатирую, восхищаюсь и думаю. Не доказывает ли он своим примером, что творческий человек не только в шестьдесят, но и в семьдесят и старше остается работоспособным, полезным и нужным для общества.
– Ах, ты вот о чем! - не сдержала улыбки Маргарита Андреевна.
– Об этом, об этом, Ритушка.
– Боишься старости...
– Несправедливости боюсь. Боюсь, за меня решат то, что должен решать только я сам. Потому что так, как я себя, меня никто не знает. И сколько еще у меня сил и что я еще могу - тоже никто взвесить не может.
– А уже есть какие-нибудь разговоры? - участливо осведомилась Маргарита Андреевна.
– Общая ситуация есть, - хмуро ответил Александр Петрович.
– Ну, это тебя, может, и не касается. А вот то, что ты об этом сам думаешь, нехорошо. Ты уж лучше или не думай, не волнуй себя, или уходи, не дожидайся, когда тебя об этом попросят. Я бы, на твоем месте, именно так и сделала. Уходи и поживи хоть немного без забот, без лишней нервотрепки. Тебе ведь и почитать-то некогда. Читаешь по ночам, как школьник. И гулять совсем не гуляешь. Разве это дело? Иди- ка лучше на воздух, подвигайся, подыши. Посмотри, какая луна! И тихо...
Александр Петрович взглянул через стекло веранды на участок и только сейчас заметил, что весь он залит удивительным причудливым серебристо-оранжевым светом. От этого света листья на деревьях блестели как лакированные, трава, казалось, превратилась в серебряные колючки, а золотистая кора сосен зажглась фиолетовым огнем. И все это замерло, застыло без малейшего движения, потому что даже слабый ветер не дул в это время над лесом. Александр Петрович вспомнил, что когда-то давно, когда эта дача только была построена, он с женой в такие ночи не только любил побродить по берегу канала, но даже плавать на лодке. Но это было почти сразу же после войны:
– Да, тихо. Очень тихо, - согласился он. - Но я все же еще посижу тут. Разгуляешься - не уснешь. А мне завтра рано вставать.
– Во сколько приедет Виктор?
– К восьми тридцати.
Александр Петрович дочитал роман до места описания встречи Катюши с Нехлюдовым и, хотя до конца тома оставалось уже совсем немного, закрыл книгу.
Уснул он скоро. А утром в семь часов был уже на ногах. Однако машина пришла лишь только в девять. Александр Петрович весь изнервничался и встретил водителя хмуро.
– В чем дело? - сухо спросил он.
– Да, понимаете, баллон спустил. Я за запаской, а она тоже, понимаете, слабовата оказалась. Да вы не беспокойтесь. Мы мигом! - заверил водитель и сразу набрал скорость.
Александр Петрович всю дорогу молчал. Водитель, чувствуя свою вину, несколько раз пытался было с ним заговорить. Но, ни разу не получив ответа, тоже умолк. Только в половине одиннадцатого добрались они до магазина. Остановились на том же самом месте, напротив аптеки, где и накануне. Александр Петрович вылез из машины и направился в магазин. Возле входа толпилось немало народу. Александр Петрович попытался протиснуться в двери. И неожиданно снова увидел Рощина. Довольный, запыхавшийся, со сбившимся набок галстуком, артист уже выбирался из толпы. Высоко над головой он держал небольшую картину в старинной золоченой раме. Взгляды их встретились. Рощин тоже узнал Александра Петровича и приветливо помахал ему картиной. При этом полотно повернулось к Александру Петровичу своей лицевой стороной, и он увидел зимний, залитый солнцем пейзаж Грабаря. Сочный, выразительный, словно вышивка, рисунок, манера исполнения не оставляли ни малейшего сомнения в том, что и на этот раз Рощину повезло. Картины Грабаря давно уже стали почти такой же редкостью, как и картины многих передвижников. "Вот это и есть та самая единственная, о которой мне говорили", - невольно вспомнил Александр Петрович и, окончательно расстроившись, повернул обратно. На дачу он вернулся в самом мрачном настроении.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121
Александр Петрович читал почти до полуночи. Некоторые места перечитывал по нескольку раз, откладывал книгу, полузакрывал глаза и думал. И хотя последний раз он перечитывал роман не так уж давно, каких-нибудь лет десять назад, и, в общем-то, неплохо помнил многие сцены и описания, его тем не менее не покидало чувство, что по- настоящему он знакомится с романом только сейчас. Возможно, причиной тому было то, что теперь прочитанное рождало в нем такие мысли, которые раньше почему-то вовсе не приходили ему в голову. Возможно, так ему казалось оттого, что внимание его захватывали в романе совсем иные места, нежели те, которые нравились ему в прошлые годы. Но так или иначе, а именно теперь, с позиции своих шестидесяти лет, Александр Петрович особенно емко ощутил гений семидесятилетнего писателя.
Большие напольные часы в массивном деревянном футляре глухо пробили двенадцать, и на веранду зашла Маргарита Андреевна. Увидев в руках у мужа том Толстого, спросила:
– Который раз уже перечитываешь?
– Не считал, - не сразу ответил Александр Петрович. - Но должен тебе сказать, Ритушка, что все прошлые разы не стоят и воспоминаний. "Воскресенье", например, надо читать только после пятидесяти лет. Иначе не поймешь. И уж тем более не оценишь.
– А по-моему, он прекрасен для всякого возраста. Я его еще в училище читала, а помню все, как будто это было вчера.
– Что ты помнишь? Содержание?
– И содержание.
– Это не главное.
– И людей. Катюшу я даже на свой лад пыталась танцевать.
– Мысли его, философия, величайшая способность к анализу событий и фактов - вот что в первую очередь возводит графа на пьедестал. Я глубоко убежден, что, если бы он был не писатель, а ученый, скажем математик, он был бы выше Эйлера, а если был бы физиком, с ним мог бы сравниться разве только Ньютон. Да-да! Сам Исаак Ньютон!
– Ты, как всегда, неуемный фантаст.
– Пусть так. Разве это плохо? Другие его даже не читают. Ты думаешь, твой зять Толстого читал?
– Уверена, Как же может быть иначе!
– А я нет.
– Что - нет?
– Не уверен.
– Ты еще не вздумай его об этом спросить! - напугалась Маргарита Андреевна.
– Вот-вот. Сама, стало быть, не веришь, а уже защищаешь. Читать и тем более перечитывать Толстого в наше время - роскошь. И многим она просто не по зубам! Людей засасывает пучина суеты. Они все одержимы страстью созерцания. Смотреть! Смотреть! Не важно что и не важно где. Только бы видеть, получать хотя бы элементарную зрительную информацию. Кумирами действия стали хоккеисты, футболисты и вообще все, кто способен прыгать, бегать сломя голову, кувыркаться. Ну кому нужен в этой толчее великий аналитический ум Rолстого? До раздумий ли тут?
– Ты мрачно настроен, - заметила Маргарита Андреевна.
– Нет, Ритушка. Наоборот: констатирую, восхищаюсь и думаю. Не доказывает ли он своим примером, что творческий человек не только в шестьдесят, но и в семьдесят и старше остается работоспособным, полезным и нужным для общества.
– Ах, ты вот о чем! - не сдержала улыбки Маргарита Андреевна.
– Об этом, об этом, Ритушка.
– Боишься старости...
– Несправедливости боюсь. Боюсь, за меня решат то, что должен решать только я сам. Потому что так, как я себя, меня никто не знает. И сколько еще у меня сил и что я еще могу - тоже никто взвесить не может.
– А уже есть какие-нибудь разговоры? - участливо осведомилась Маргарита Андреевна.
– Общая ситуация есть, - хмуро ответил Александр Петрович.
– Ну, это тебя, может, и не касается. А вот то, что ты об этом сам думаешь, нехорошо. Ты уж лучше или не думай, не волнуй себя, или уходи, не дожидайся, когда тебя об этом попросят. Я бы, на твоем месте, именно так и сделала. Уходи и поживи хоть немного без забот, без лишней нервотрепки. Тебе ведь и почитать-то некогда. Читаешь по ночам, как школьник. И гулять совсем не гуляешь. Разве это дело? Иди- ка лучше на воздух, подвигайся, подыши. Посмотри, какая луна! И тихо...
Александр Петрович взглянул через стекло веранды на участок и только сейчас заметил, что весь он залит удивительным причудливым серебристо-оранжевым светом. От этого света листья на деревьях блестели как лакированные, трава, казалось, превратилась в серебряные колючки, а золотистая кора сосен зажглась фиолетовым огнем. И все это замерло, застыло без малейшего движения, потому что даже слабый ветер не дул в это время над лесом. Александр Петрович вспомнил, что когда-то давно, когда эта дача только была построена, он с женой в такие ночи не только любил побродить по берегу канала, но даже плавать на лодке. Но это было почти сразу же после войны:
– Да, тихо. Очень тихо, - согласился он. - Но я все же еще посижу тут. Разгуляешься - не уснешь. А мне завтра рано вставать.
– Во сколько приедет Виктор?
– К восьми тридцати.
Александр Петрович дочитал роман до места описания встречи Катюши с Нехлюдовым и, хотя до конца тома оставалось уже совсем немного, закрыл книгу.
Уснул он скоро. А утром в семь часов был уже на ногах. Однако машина пришла лишь только в девять. Александр Петрович весь изнервничался и встретил водителя хмуро.
– В чем дело? - сухо спросил он.
– Да, понимаете, баллон спустил. Я за запаской, а она тоже, понимаете, слабовата оказалась. Да вы не беспокойтесь. Мы мигом! - заверил водитель и сразу набрал скорость.
Александр Петрович всю дорогу молчал. Водитель, чувствуя свою вину, несколько раз пытался было с ним заговорить. Но, ни разу не получив ответа, тоже умолк. Только в половине одиннадцатого добрались они до магазина. Остановились на том же самом месте, напротив аптеки, где и накануне. Александр Петрович вылез из машины и направился в магазин. Возле входа толпилось немало народу. Александр Петрович попытался протиснуться в двери. И неожиданно снова увидел Рощина. Довольный, запыхавшийся, со сбившимся набок галстуком, артист уже выбирался из толпы. Высоко над головой он держал небольшую картину в старинной золоченой раме. Взгляды их встретились. Рощин тоже узнал Александра Петровича и приветливо помахал ему картиной. При этом полотно повернулось к Александру Петровичу своей лицевой стороной, и он увидел зимний, залитый солнцем пейзаж Грабаря. Сочный, выразительный, словно вышивка, рисунок, манера исполнения не оставляли ни малейшего сомнения в том, что и на этот раз Рощину повезло. Картины Грабаря давно уже стали почти такой же редкостью, как и картины многих передвижников. "Вот это и есть та самая единственная, о которой мне говорили", - невольно вспомнил Александр Петрович и, окончательно расстроившись, повернул обратно. На дачу он вернулся в самом мрачном настроении.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121