— Я протянул ему плащ и шляпу.
— Спасибо, сэр. Сюда, пожалуйста. Объявить вас?
— Не стоит.
Я услышал их гораздо раньше, чем добрался до библиотеки. Да уж, время на славу поработало над их телами, но вот голоса совсем не тронуло, и они до сих пор остались для меня пигалицами с крысиными хвостиками, которые прятались за шторами и хихикали, когда я получал очередную взбучку, а сами распускали нюни, стоило кому-нибудь застукать их на месте преступления.
И вот теперь сестрицы шипели друг на друга, словно две ядовитые змеи, и даже не услышали, как я вошел.
— Почему бы вам не оставить все это дерьмо, милые леди? — попытался я обратить на себя их внимание.
Веда резко обернулась, на лице — отшлифованное годами высокомерие, в глазах — готовность опробовать на мне свой ядовитый язык, и вдруг испуганно заткнулась на середине предложения. Ее сестренка Пэм была изумлена до глубины души.
— Сядьте и заткнитесь, — приказал я, не спеша прошествовал к письменному столу и вытащил сигарету из стоявшего там хрустального портсигара. Прикурил, скривил рожу, с отвращением поглядел на бычок, бросил его на ковер и растоптал каблуком. Мои были гораздо лучше на вкус, я вытащил одну из пачки, поднес к ней зажженную спичку и только тогда повернулся к девицам и одарил их таким взглядом, что те без лишних слов плюхнулись в кресла. Обе не сводили с меня глаз, излучая такую ненависть, что ее даже можно было пощупать или увидеть, словно сигаретный дым.
Сцена явно удалась. Черт, это была великолепная постановка! Я привалился к письменному столу, наслаждаясь каждым мгновением, давая им время внимательно разглядеть меня, понять, кто я такой на самом деле, и когда жесткие линии на их лицах стали медленно превращаться в простые старческие морщинки, я глубоко затянулся, обошел стол, уселся в старое кресло деда и поудобнее откинулся на спинку, как это, бывало, делал он. Они продолжали наблюдать за мной маленькими испуганными глазенками, руки нервно теребили платья. Кузины видели за столом не только меня, теперь они увидели деда и поняли, насколько я похож на него.
— Прошлый раз я приезжал так, веселья ради, — сказал я.
Веда попыталась блефовать. Она занималась этим всю жизнь, и какое-то время это даже неплохо срабатывало, до тех пор, пока она не попала за столы Лас-Вегаса и Монте-Карло, где встретилась лицом к лицу с настоящими профи.
— Догерон, — проговорила она, — я не намерена...
Но все козыри были на руках у меня, и я прервал ее на полуслове:
— Кончай, Веда. Мы же не дети. Но слишком часто я получал по заднице за твои прегрешения, чтобы забыть о тех днях. Только попробуй схитрить, и я перекину тебя через стул, задеру юбку и спущу с твоей белоснежной попки нежную кожицу. Ремень у меня имеется. Были времена, когда ты любовалась на мой окровавленный зад, теперь пришел мой черед.
— Ну и?
— Может, меня даже стошнит от этого зрелища, Веда, дорогая, но мне все же ужасно хочется попробовать. Не стоит испытывать мое терпение.
Веда крепко обняла себя руками и вжалась в кресло. Я поглядел на Пэм:
— Это относится и к тебе, только твоя задница получит не порку, а хороший пинок.
Если бы у Пэм было под рукой ружье, она, не задумываясь ни на секунду, прикончила бы меня на месте. По какой-то одной ей ведомой причине она так и сидела, открыв рот, и мне показалось, что я слышу, как скрипят ржавые колесики в ее ссохшихся мозгах, пока их хозяйка пытается найтись с ответом. И когда она, судя по выражению ее лица, все-таки придумала, как уязвить меня, то решила благоразумно промолчать, и я оскалил зубы в улыбке.
— А где старина Марвин? — поинтересовался я у нее. — Ну, твой муж, — напомнил я.
— Уехал, — процедила она сквозь зубы. — Он... в городе.
— Не его вина. Если ему повезло, то теперь трахает какую-нибудь куколку на заднем сиденье своего автомобиля. От тебя-то этого не дождешься.
Пэм аж перекосило от возмущения, и она уже было снова открыла рот, чтобы ответить, но я опередил ее:
— Оставь это, детка, помнишь, как ты впервые испытала вкус любви? Тебе было всего четырнадцать, и ты думала, что никто ничего не увидит. «Вкус» в буквальном смысле слова. У того разносчика член был что надо, правда ведь?
Моя милая кузина едва не лишилась чувств. Кровь бросилась ей в лицо, и она покраснела до кончиков обесцвеченных волос. Пэм беспомощно поглядела на сестру, но в ответ увидела, насколько та поражена, и подняла руку, пытаясь остановить меня.
Но я не для того явился.
— Успокойся, Пэм, — продолжил я. — Тебе же это нравилось. Ты накидывалась на каждого парня, который переступал порог черного хода, пока один из посыльных, наконец, не завалил тебя и не использовал свой член по назначению. И позволь напомнить тебе, милая, что ты не преминула выставить меня причиной твоих пронзительных визгов, сказала, будто я скинул тебя с заднего крыльца, и мне досталось за это на орехи. А я-то всего-навсего не вовремя зашел в прачечную за чистой рубашкой. Кстати, что ты сделала со своими окровавленными штанишками?
Я снова затянулся от души и посмотрел на Веду, которая глядела на свою сестру так, словно та была пришельцем из космоса. Теперь пришло ее время. Упускать такие возможности — просто преступление.
— Веда, детка, не стоит так пялиться на нее. Неужели забыла: ты с гувернанткой из поместья Форбес, ты с той хитренькой брюнеточкой, твоей одноклассницей, которую ты притащила сюда на каникулы, ты с декораторшей по интерьеру, которую наш старик нанял для оформления Мондо-Бич... так что чего уж так глядеть на Пэм? Просто ты предпочитала девчонок, по крайней мере, до семнадцати лет — точно. А как теперь?
Обе словно остолбенели, руки нервно сложены на коленях, пытаются изобразить из себя великосветских матрон, возмущенных подобными грязными инсинуациями, но в глубине души обе знали, что слова мои — чистая правда.
— Если вам интересно, Люселла нисколько не лучше. Правда, намного честнее. Та была откровенной потаскушкой и часто попадалась на этом, пока ее не заставили выйти замуж за гниду, с которой у нее хватило ума развестись. Жаль ее. Бедняжка еще достаточно молода и заслуживает того, чтобы перепихнуться разок-другой. Но она, по крайней мере, может утопить свои желания в бутылке и забыться тяжелым похмельным сном.
Сигарета моя догорела до самого фильтра, и я раздавил ее в нефритовой пепельнице. Именно так поступал наш дед со своими сигарами. Пепельница эта стоила добрых десять кусков, но старик любил жить на широкую ногу. Я поглядел на его портрет, висевший на стене, тот самый, с двумя фазанами в одной руке и раскрытым ружьем в другой. Фазаны казались какими-то ненастоящими, словно это были чучела птиц, хотя, с другой стороны, видно, именно так дело и обстояло, потому что в противном случае птички успели бы протухнуть задолго до того, как портрет был закончен.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105
— Спасибо, сэр. Сюда, пожалуйста. Объявить вас?
— Не стоит.
Я услышал их гораздо раньше, чем добрался до библиотеки. Да уж, время на славу поработало над их телами, но вот голоса совсем не тронуло, и они до сих пор остались для меня пигалицами с крысиными хвостиками, которые прятались за шторами и хихикали, когда я получал очередную взбучку, а сами распускали нюни, стоило кому-нибудь застукать их на месте преступления.
И вот теперь сестрицы шипели друг на друга, словно две ядовитые змеи, и даже не услышали, как я вошел.
— Почему бы вам не оставить все это дерьмо, милые леди? — попытался я обратить на себя их внимание.
Веда резко обернулась, на лице — отшлифованное годами высокомерие, в глазах — готовность опробовать на мне свой ядовитый язык, и вдруг испуганно заткнулась на середине предложения. Ее сестренка Пэм была изумлена до глубины души.
— Сядьте и заткнитесь, — приказал я, не спеша прошествовал к письменному столу и вытащил сигарету из стоявшего там хрустального портсигара. Прикурил, скривил рожу, с отвращением поглядел на бычок, бросил его на ковер и растоптал каблуком. Мои были гораздо лучше на вкус, я вытащил одну из пачки, поднес к ней зажженную спичку и только тогда повернулся к девицам и одарил их таким взглядом, что те без лишних слов плюхнулись в кресла. Обе не сводили с меня глаз, излучая такую ненависть, что ее даже можно было пощупать или увидеть, словно сигаретный дым.
Сцена явно удалась. Черт, это была великолепная постановка! Я привалился к письменному столу, наслаждаясь каждым мгновением, давая им время внимательно разглядеть меня, понять, кто я такой на самом деле, и когда жесткие линии на их лицах стали медленно превращаться в простые старческие морщинки, я глубоко затянулся, обошел стол, уселся в старое кресло деда и поудобнее откинулся на спинку, как это, бывало, делал он. Они продолжали наблюдать за мной маленькими испуганными глазенками, руки нервно теребили платья. Кузины видели за столом не только меня, теперь они увидели деда и поняли, насколько я похож на него.
— Прошлый раз я приезжал так, веселья ради, — сказал я.
Веда попыталась блефовать. Она занималась этим всю жизнь, и какое-то время это даже неплохо срабатывало, до тех пор, пока она не попала за столы Лас-Вегаса и Монте-Карло, где встретилась лицом к лицу с настоящими профи.
— Догерон, — проговорила она, — я не намерена...
Но все козыри были на руках у меня, и я прервал ее на полуслове:
— Кончай, Веда. Мы же не дети. Но слишком часто я получал по заднице за твои прегрешения, чтобы забыть о тех днях. Только попробуй схитрить, и я перекину тебя через стул, задеру юбку и спущу с твоей белоснежной попки нежную кожицу. Ремень у меня имеется. Были времена, когда ты любовалась на мой окровавленный зад, теперь пришел мой черед.
— Ну и?
— Может, меня даже стошнит от этого зрелища, Веда, дорогая, но мне все же ужасно хочется попробовать. Не стоит испытывать мое терпение.
Веда крепко обняла себя руками и вжалась в кресло. Я поглядел на Пэм:
— Это относится и к тебе, только твоя задница получит не порку, а хороший пинок.
Если бы у Пэм было под рукой ружье, она, не задумываясь ни на секунду, прикончила бы меня на месте. По какой-то одной ей ведомой причине она так и сидела, открыв рот, и мне показалось, что я слышу, как скрипят ржавые колесики в ее ссохшихся мозгах, пока их хозяйка пытается найтись с ответом. И когда она, судя по выражению ее лица, все-таки придумала, как уязвить меня, то решила благоразумно промолчать, и я оскалил зубы в улыбке.
— А где старина Марвин? — поинтересовался я у нее. — Ну, твой муж, — напомнил я.
— Уехал, — процедила она сквозь зубы. — Он... в городе.
— Не его вина. Если ему повезло, то теперь трахает какую-нибудь куколку на заднем сиденье своего автомобиля. От тебя-то этого не дождешься.
Пэм аж перекосило от возмущения, и она уже было снова открыла рот, чтобы ответить, но я опередил ее:
— Оставь это, детка, помнишь, как ты впервые испытала вкус любви? Тебе было всего четырнадцать, и ты думала, что никто ничего не увидит. «Вкус» в буквальном смысле слова. У того разносчика член был что надо, правда ведь?
Моя милая кузина едва не лишилась чувств. Кровь бросилась ей в лицо, и она покраснела до кончиков обесцвеченных волос. Пэм беспомощно поглядела на сестру, но в ответ увидела, насколько та поражена, и подняла руку, пытаясь остановить меня.
Но я не для того явился.
— Успокойся, Пэм, — продолжил я. — Тебе же это нравилось. Ты накидывалась на каждого парня, который переступал порог черного хода, пока один из посыльных, наконец, не завалил тебя и не использовал свой член по назначению. И позволь напомнить тебе, милая, что ты не преминула выставить меня причиной твоих пронзительных визгов, сказала, будто я скинул тебя с заднего крыльца, и мне досталось за это на орехи. А я-то всего-навсего не вовремя зашел в прачечную за чистой рубашкой. Кстати, что ты сделала со своими окровавленными штанишками?
Я снова затянулся от души и посмотрел на Веду, которая глядела на свою сестру так, словно та была пришельцем из космоса. Теперь пришло ее время. Упускать такие возможности — просто преступление.
— Веда, детка, не стоит так пялиться на нее. Неужели забыла: ты с гувернанткой из поместья Форбес, ты с той хитренькой брюнеточкой, твоей одноклассницей, которую ты притащила сюда на каникулы, ты с декораторшей по интерьеру, которую наш старик нанял для оформления Мондо-Бич... так что чего уж так глядеть на Пэм? Просто ты предпочитала девчонок, по крайней мере, до семнадцати лет — точно. А как теперь?
Обе словно остолбенели, руки нервно сложены на коленях, пытаются изобразить из себя великосветских матрон, возмущенных подобными грязными инсинуациями, но в глубине души обе знали, что слова мои — чистая правда.
— Если вам интересно, Люселла нисколько не лучше. Правда, намного честнее. Та была откровенной потаскушкой и часто попадалась на этом, пока ее не заставили выйти замуж за гниду, с которой у нее хватило ума развестись. Жаль ее. Бедняжка еще достаточно молода и заслуживает того, чтобы перепихнуться разок-другой. Но она, по крайней мере, может утопить свои желания в бутылке и забыться тяжелым похмельным сном.
Сигарета моя догорела до самого фильтра, и я раздавил ее в нефритовой пепельнице. Именно так поступал наш дед со своими сигарами. Пепельница эта стоила добрых десять кусков, но старик любил жить на широкую ногу. Я поглядел на его портрет, висевший на стене, тот самый, с двумя фазанами в одной руке и раскрытым ружьем в другой. Фазаны казались какими-то ненастоящими, словно это были чучела птиц, хотя, с другой стороны, видно, именно так дело и обстояло, потому что в противном случае птички успели бы протухнуть задолго до того, как портрет был закончен.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105