Не подобает бедному Холкро упоминать свое имя рядом с именем бессмертного Джона Драйдена, но истинная правда — я, должно быть, уже говорил вам об этом, — что мне дано было лицезреть великого человека, более того — мне пришлось побывать в знаменитой «Кофейне талантов», как ее тогда называли, и однажды я удостоился даже взять понюшку табаку из его собственной табакерки. Вам я, должно быть, рассказывал про этот случай, но капитан Кливленд ни разу еще не слышал моей истории. Так вот доложу вам, жил я тогда на Рассел-стрит… Я не спрашиваю, разумеется, знакома ли вам Рассел-стрит в Ковент-Гардене, капитан Кливленд?
— Да, мне достаточно точно известна ее широта, мистер Холкро, — ответил, улыбаясь, Кливленд, — но помнится, вы вчера уже рассказывали про этот случай, а кроме того, у нас сейчас спешное дело: вам предстоит сыграть вашу новую песню, а нам — выучить ее.
— Ну нет, теперь она больше не годится, — сказал Холкро, — теперь требуется что-либо, где мог бы участвовать наш милый Мордонт: ведь он лучший певец на всем острове как в дуэте, так и в сольной партии, и я не дотронусь до струн, если Мордонт Мертон не примет участия в нашем концерте. Ну, что вы скажете на это, прекрасная Ночь, каково ваше мнение, ясная Денница? — прибавил он, обращаясь к молодым девушкам, которым, как мы упоминали, он давно уже дал эти аллегорические имена.
— Мистер Мордонт Мертон, — сказала Минна, — пришел слишком поздно, чтобы выступать вместе с нами; это очень печально для нас, но ничего не поделаешь.
— Как? Что? — поспешно возразил Холкро. — То есть как это слишком поздно? Да ведь вы постоянно пели вместе. Поверьте моему слову, милые мои девочки, что старые песни — самые лучшие, а старые друзья — самые верные. У мистера Кливленда прекрасный бас, этого нельзя не признать, но я хотел бы, чтобы для первого своего номера вы положились на эффект, который произведет одно из двадцати прекрасных трио, где тенор Мордонта так чудесно сливается с вашими нежными голосами. Я уверен, что наша прелестная Денница в душе своей одобряет подобное изменение программы.
— Никогда в жизни, дядюшка Холкро, вы так жестоко не ошибались, — сказала Бренда и опять покраснела, но на этот раз скорее от досады, чем от смущения.
— Но как же так? — спросил старый поэт, помолчав, а затем взглянув сначала на одну, а потом на другую сестру. — Что это у нас сегодня Непроглядная Ночь и Багряная Утренняя Заря — предвестники дурной погоды? В чем дело, юные леди, на кого вы обижены, уж не на меня ли? Когда молодежь затеет ссору, обязательно старик окажется виноватым.
— Нет, вы ни в чем не виноваты, дядюшка Холкро, — сказала Минна, поднимаясь и беря сестру под руку, — если тут вообще есть виновные.
— Уж не тот ли, кто пришел последним, обидел вас, Минна? — спросил Мордонт, стараясь говорить спокойным, шутливым тоном.
— Когда на обиду отвечают презрением, — возразила со своей обычной серьезностью Минна, — то не обращают внимания на обидчика.
— Возможно ли, Минна, — воскликнул Мордонт, — что это вы так говорите со мной? А вы, Бренда, вы тоже способны так поспешно осудить меня, не уделив мне ни минуты для честного и откровенного объяснения?
— Тот, кто лучше нас с вами знает, как поступать, — тихо, но твердо произнесла Бренда, — объявил нам свою волю, и она должна быть выполнена! Сестрица, мне кажется, что мы достаточно пробыли здесь, и присутствие наше требуется теперь в другом месте. Мистер Мертон извинит нас, но сегодня мы, право, очень заняты. — И она удалилась под руку с сестрой.
Напрасно Клод Холкро пытался остановить девушек, воскликнув с театральным жестом:
— Но, День и Ночь, все это очень странно!
Тогда он повернулся к Мордонту и прибавил:
— Впрочем, молодые особы подвержены приступам непостоянства, подтверждая тем самым, как сказал наш поэт Спенсер, что:
Среди живых созданий до сих пор
Изменчивость господствует всевластно.
— А вы, капитан Кливленд, — продолжал он, — может быть, вы знаете, из-за чего так расстроились наши юные грации?
— О, тот только ошибется в расчетах, — ответил Кливленд, — кто станет доискиваться, почему ветер подул с другого румба или девушка изменила свою склонность. Будь я на месте мистера Мордонта, я не стал бы задавать гордым красавицам больше ни одного вопроса.
— Ну что же, капитан Кливленд, — ответил Мордонт, — это дружеский совет, и то, что я не просил его у вас, не помешает мне последовать ему. Но позвольте мне, в свою очередь, задать вам вопрос: сами вы так же равнодушны к мнению ваших друзей женского пола, как считаете это обязательным для меня?
— Кто, я? — переспросил Кливленд с видом полнейшего безразличия. — Да ведь я над подобными вещами особенно не задумываюсь. Я еще не встречал женщины, о которой стоило бы вспомнить еще раз после того, как поднят якорь. На берегу — другое дело, и я готов смеяться, петь, танцевать и любезничать, если это им нравится, с двадцатью девушками даже вдвое хуже тех, которые нас только что покинули; но, поверьте, я нимало не обижусь, если по звуку боцманской дудки они изменят свой курс. Все шансы за то, что я сделаю поворот через фордевинд так же скоро, как они.
Больному редко бывает приятно, когда его утешают тем, что недуг, на который он жалуется, вовсе не так серьезен, и Мордонт поэтому вдвойне был обижен на Кливленда: и за то, что тот заметил его смущение, и за то, что стремился навязать ему свои собственные взгляды. Поэтому юноша довольно резко ответил, что чувствовать так, как капитан Кливленд, могут только люди, обладающие искусством становиться общими любимцами, куда бы ни забросила их судьба, и для которых не играет роли, что они потеряют в одном месте, так как они уверены, что их заслуги позволят им в другом наверстать с лихвой упущенное.
Мордонт говорил иронически; однако следует признаться, что в манерах Кливленда действительно сквозило светское самодовольство и сознание собственных, хотя бы внешних, достоинств, которые делали его вмешательство в чужие дела вдвойне неприятным. Как говорит сэр Луциус О'Триггер, капитан Кливленд выглядел таким победителем, что это даже раздражало. Он был молод, красив, самоуверен, несколько грубоватые манеры моряка весьма шли ему, казались совершенно естественными и, быть может, более соответствовали нравам далеких островов, на которых он теперь оказался и где даже в самых знатных семьях большая степень утонченности сделала бы его общество далеко не столь желательным. В настоящем случае он ограничивался тем, что в ответ на видимое недовольство Мордонта Мертона весело улыбнулся и сказал:
— Вы сердитесь на меня, мой юный друг, но вы не добьетесь того, чтобы и я рассердился на вас. Прелестные ручки всех красавиц, каких я когда-либо встречал в жизни, никогда не смогли бы вытащить меня из пучины Самборо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162
— Да, мне достаточно точно известна ее широта, мистер Холкро, — ответил, улыбаясь, Кливленд, — но помнится, вы вчера уже рассказывали про этот случай, а кроме того, у нас сейчас спешное дело: вам предстоит сыграть вашу новую песню, а нам — выучить ее.
— Ну нет, теперь она больше не годится, — сказал Холкро, — теперь требуется что-либо, где мог бы участвовать наш милый Мордонт: ведь он лучший певец на всем острове как в дуэте, так и в сольной партии, и я не дотронусь до струн, если Мордонт Мертон не примет участия в нашем концерте. Ну, что вы скажете на это, прекрасная Ночь, каково ваше мнение, ясная Денница? — прибавил он, обращаясь к молодым девушкам, которым, как мы упоминали, он давно уже дал эти аллегорические имена.
— Мистер Мордонт Мертон, — сказала Минна, — пришел слишком поздно, чтобы выступать вместе с нами; это очень печально для нас, но ничего не поделаешь.
— Как? Что? — поспешно возразил Холкро. — То есть как это слишком поздно? Да ведь вы постоянно пели вместе. Поверьте моему слову, милые мои девочки, что старые песни — самые лучшие, а старые друзья — самые верные. У мистера Кливленда прекрасный бас, этого нельзя не признать, но я хотел бы, чтобы для первого своего номера вы положились на эффект, который произведет одно из двадцати прекрасных трио, где тенор Мордонта так чудесно сливается с вашими нежными голосами. Я уверен, что наша прелестная Денница в душе своей одобряет подобное изменение программы.
— Никогда в жизни, дядюшка Холкро, вы так жестоко не ошибались, — сказала Бренда и опять покраснела, но на этот раз скорее от досады, чем от смущения.
— Но как же так? — спросил старый поэт, помолчав, а затем взглянув сначала на одну, а потом на другую сестру. — Что это у нас сегодня Непроглядная Ночь и Багряная Утренняя Заря — предвестники дурной погоды? В чем дело, юные леди, на кого вы обижены, уж не на меня ли? Когда молодежь затеет ссору, обязательно старик окажется виноватым.
— Нет, вы ни в чем не виноваты, дядюшка Холкро, — сказала Минна, поднимаясь и беря сестру под руку, — если тут вообще есть виновные.
— Уж не тот ли, кто пришел последним, обидел вас, Минна? — спросил Мордонт, стараясь говорить спокойным, шутливым тоном.
— Когда на обиду отвечают презрением, — возразила со своей обычной серьезностью Минна, — то не обращают внимания на обидчика.
— Возможно ли, Минна, — воскликнул Мордонт, — что это вы так говорите со мной? А вы, Бренда, вы тоже способны так поспешно осудить меня, не уделив мне ни минуты для честного и откровенного объяснения?
— Тот, кто лучше нас с вами знает, как поступать, — тихо, но твердо произнесла Бренда, — объявил нам свою волю, и она должна быть выполнена! Сестрица, мне кажется, что мы достаточно пробыли здесь, и присутствие наше требуется теперь в другом месте. Мистер Мертон извинит нас, но сегодня мы, право, очень заняты. — И она удалилась под руку с сестрой.
Напрасно Клод Холкро пытался остановить девушек, воскликнув с театральным жестом:
— Но, День и Ночь, все это очень странно!
Тогда он повернулся к Мордонту и прибавил:
— Впрочем, молодые особы подвержены приступам непостоянства, подтверждая тем самым, как сказал наш поэт Спенсер, что:
Среди живых созданий до сих пор
Изменчивость господствует всевластно.
— А вы, капитан Кливленд, — продолжал он, — может быть, вы знаете, из-за чего так расстроились наши юные грации?
— О, тот только ошибется в расчетах, — ответил Кливленд, — кто станет доискиваться, почему ветер подул с другого румба или девушка изменила свою склонность. Будь я на месте мистера Мордонта, я не стал бы задавать гордым красавицам больше ни одного вопроса.
— Ну что же, капитан Кливленд, — ответил Мордонт, — это дружеский совет, и то, что я не просил его у вас, не помешает мне последовать ему. Но позвольте мне, в свою очередь, задать вам вопрос: сами вы так же равнодушны к мнению ваших друзей женского пола, как считаете это обязательным для меня?
— Кто, я? — переспросил Кливленд с видом полнейшего безразличия. — Да ведь я над подобными вещами особенно не задумываюсь. Я еще не встречал женщины, о которой стоило бы вспомнить еще раз после того, как поднят якорь. На берегу — другое дело, и я готов смеяться, петь, танцевать и любезничать, если это им нравится, с двадцатью девушками даже вдвое хуже тех, которые нас только что покинули; но, поверьте, я нимало не обижусь, если по звуку боцманской дудки они изменят свой курс. Все шансы за то, что я сделаю поворот через фордевинд так же скоро, как они.
Больному редко бывает приятно, когда его утешают тем, что недуг, на который он жалуется, вовсе не так серьезен, и Мордонт поэтому вдвойне был обижен на Кливленда: и за то, что тот заметил его смущение, и за то, что стремился навязать ему свои собственные взгляды. Поэтому юноша довольно резко ответил, что чувствовать так, как капитан Кливленд, могут только люди, обладающие искусством становиться общими любимцами, куда бы ни забросила их судьба, и для которых не играет роли, что они потеряют в одном месте, так как они уверены, что их заслуги позволят им в другом наверстать с лихвой упущенное.
Мордонт говорил иронически; однако следует признаться, что в манерах Кливленда действительно сквозило светское самодовольство и сознание собственных, хотя бы внешних, достоинств, которые делали его вмешательство в чужие дела вдвойне неприятным. Как говорит сэр Луциус О'Триггер, капитан Кливленд выглядел таким победителем, что это даже раздражало. Он был молод, красив, самоуверен, несколько грубоватые манеры моряка весьма шли ему, казались совершенно естественными и, быть может, более соответствовали нравам далеких островов, на которых он теперь оказался и где даже в самых знатных семьях большая степень утонченности сделала бы его общество далеко не столь желательным. В настоящем случае он ограничивался тем, что в ответ на видимое недовольство Мордонта Мертона весело улыбнулся и сказал:
— Вы сердитесь на меня, мой юный друг, но вы не добьетесь того, чтобы и я рассердился на вас. Прелестные ручки всех красавиц, каких я когда-либо встречал в жизни, никогда не смогли бы вытащить меня из пучины Самборо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162