— произнес одновременно с ним Кливленд.
Но дым быстро рассеялся, и обнаружилось, что разрушения были только частичными: по недостатку пороха пиратам не удалась их отчаянная попытка взорвать свое судно вместе с «Альционой».
Вскоре после окончания боя командир «Альционы» Уэдерпорт прислал офицера с отрядом морской пехоты в замок Стеннис с предложением выдать захваченных гарнизоном замка морских пиратов, в частности, Кливленда и Банса, командира пиратского судна и его помощника.
Предложению такого рода не было возможности противиться, хотя Магнус Тройл от всей души желал, чтобы кровля, под которой он находился, могла бы считаться убежищем хотя бы для Кливленда. Но офицеру даны были самые строгие указания, и к тому же он прибавил, что капитан Уэдерпорт предполагает ссадить на берег также всех остальных пленников и отправить их под надежной охраной через весь остров в Керкуолл, для того, чтобы преступники были предварительно допрошены гражданскими властями, а потом уже отправлены в Лондон, дабы предстать перед верховным судом адмиралтейства. Магнус вынужден был поэтому ограничиться просьбой, чтобы с Кливлендом хорошо обращались, не ограбили его и не лишили личного платья, на что офицер, пораженный благородной внешностью пленного капитана и невольно сочувствуя его положению, охотно дал согласие. Добрый юдаллер хотел было сказать самому Кливленду что-либо утешительное, но не мог найти слов и только грустно покачал головой.
— Мой старый друг, — сказал Кливленд, — вы на многое имели бы право жаловаться, однако вы жалеете меня, вместо того, чтобы радоваться моей беде. Ради вас и ваших близких никогда больше я не причиню зла человеческому существу. Возьмите от меня мою последнюю надежду и вместе с тем последнее искушение, — прибавил он, вынув спрятанный на груди карманный пистолет и вручая его Магнусу Тройлу. — Передайте от меня вашей… но нет, пусть все забудут меня. Я ваш пленник, сэр, — обратился он затем к офицеру.
— И я тоже, — прибавил злополучный Банс и, приняв театральную позу, продекламировал почти не дрогнувшим голосом слова Пьера:
Вас, капитан, как человека чести,
Прошу я — прогоните эту чернь.
Чтоб смерть свою я встретить мог достойно.
ГЛАВА XLI
Теперь, о радость, — в Лондон!
Саути
Известие о захвате пиратского судна достигло Керкуолла примерно за час до полудня и повергло жителей в изумление и радость. Мало сделок было в тот день заключено на ярмарке, ибо люди всех возрастов и занятий устремились с ярмарочной площади, чтобы взглянуть, как поведут пленников в Керкуолл, и порадоваться унижению тех, кто еще недавне с такой заносчивостью щеголял по улицам города, напивался, буянил и обижал жителей.
Вскоре показались сверкающие на солнце штыки морской пехоты, а затем потянулось унылое шествие скованных попарно пленников. Их щегольское платье было частью сорвано с них победителями, частью висело лохмотьями. Многие были ранены и в крови, многие почернели от дыма или были обожжены при взрыве, когда несколько самых отчаянных смельчаков тщетно пытались уничтожить оба судна. Почти все были угрюмы и не обнаруживали ни малейших признаков раскаяния, кое-кто выглядел удрученным, что более приличествовало случаю, но несколько человек явно бравировали своим положением, распевая те же непристойные песни, какими оглашали керкуоллские улицы во время своих дебошей.
Боцман и Гофф, скованные друг с другом, отводили душу, богохульствуя и ругаясь: первый обвинял капитана в неумении управлять судном, а тот, в свою очередь, корил боцмана за то, что он помешал ему поджечь порох в носовой крюйт-камере и послать таким образом на тот свет всех одной компанией. Позади шли избавленные от оков Кливленд и Банс. Строгий, грустный, но вместе с тем твердый вид Кливленда представлял резкую противоположность той театральной развязности, которую счел нужным проявлять несчастный Джек, чтобы скрыть волновавшие его чувства не слишком благородного характера. Первый возбуждал симпатию зрителей, на второго смотрели одновременно с презрением и жалостью, тогда как большинство своим видом и речами возбуждали в горожанах отвращение и даже страх.
Было, однако, в Керкуолле одно лицо, которое не только не стремилось взглянуть на зрелище, привлекавшее все взоры, но даже не знало о событии, взволновавшем весь город. То был старый мистер Мертон, вот уже два или три дня находившийся в Керкуолле; большую часть этого времени он потратил на выполнение разного рода юридических формальностей в связи с жалобой, которую подал главному прокурору на честного и благочестивого Брайса Снейлсфута. После того как были тщательно исследованы все проделки этого почтенного негоцианта, сундук Кливленда с его бумагами и прочими вещами был вручен Мертону, как его законному хранителю, до тех пор, пока настоящий владелец не окажется в состоянии предъявить на него свои права. Мертон первоначально склонен был переложить с себя эту ответственность на органы правосудия, но, просмотрев одну или две бумаги, он вдруг изменил свое намерение и в несвязных словах попросил судью послать сундук к нему на квартиру. Затем он поспешил домой и заперся у себя в комнате, чтобы осознать и обдумать то необычайное открытие, которое случай столь неожиданно послал ему в руки и которое еще в десять раз усилило его нетерпение свидеться с таинственной Норной из Фитфул-Хэда.
Читатель, должно быть, помнит, что во время их разговора на погосте святого Ниниана она велела ему быть в приделе собора святого Магнуса в полдень, на пятый день ярмарки святого Оллы, чтобы встретиться там с лицом, которое сообщит ему о судьбе Мордонта. «То будет, должно быть, она сама, — подумал он, — а увидеть ее сейчас мне чрезвычайно важно. Как найти ее раньше этого срока, я не знаю, но думаю, что лучше потерпеть несколько часов даже в случае крайней необходимости, чем раздражать ее, добиваясь преждевременного свидания».
Поэтому задолго до полудня, задолго до того, как город Керкуолл взволновали известия о том, что произошло на другой стороне острова, старший Мертон уже шагал по пустынному приделу собора, в смертельной тревоге ожидая обещанных Норной сообщений. Часы пробили двенадцать… ни одна дверь не открылась… никто не вошел… но прежде чем под сводами купола замер последний удар, в глубине одного из боковых приделов показалась Норна и неслышными шагами подошла к Мертону. Не обращая внимания на таинственный способ ее внезапного появления (с секретом которого читатель уже знаком), он бросился к ней с криком:
— Улла, Улла Тройл, помоги мне спасти нашего несчастного сына!
— На имя Уллы Тройл я не откликаюсь, — произнесла Норна, — я отрешилась от этого имени в ту ночь, которая стоила мне отца!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162
Но дым быстро рассеялся, и обнаружилось, что разрушения были только частичными: по недостатку пороха пиратам не удалась их отчаянная попытка взорвать свое судно вместе с «Альционой».
Вскоре после окончания боя командир «Альционы» Уэдерпорт прислал офицера с отрядом морской пехоты в замок Стеннис с предложением выдать захваченных гарнизоном замка морских пиратов, в частности, Кливленда и Банса, командира пиратского судна и его помощника.
Предложению такого рода не было возможности противиться, хотя Магнус Тройл от всей души желал, чтобы кровля, под которой он находился, могла бы считаться убежищем хотя бы для Кливленда. Но офицеру даны были самые строгие указания, и к тому же он прибавил, что капитан Уэдерпорт предполагает ссадить на берег также всех остальных пленников и отправить их под надежной охраной через весь остров в Керкуолл, для того, чтобы преступники были предварительно допрошены гражданскими властями, а потом уже отправлены в Лондон, дабы предстать перед верховным судом адмиралтейства. Магнус вынужден был поэтому ограничиться просьбой, чтобы с Кливлендом хорошо обращались, не ограбили его и не лишили личного платья, на что офицер, пораженный благородной внешностью пленного капитана и невольно сочувствуя его положению, охотно дал согласие. Добрый юдаллер хотел было сказать самому Кливленду что-либо утешительное, но не мог найти слов и только грустно покачал головой.
— Мой старый друг, — сказал Кливленд, — вы на многое имели бы право жаловаться, однако вы жалеете меня, вместо того, чтобы радоваться моей беде. Ради вас и ваших близких никогда больше я не причиню зла человеческому существу. Возьмите от меня мою последнюю надежду и вместе с тем последнее искушение, — прибавил он, вынув спрятанный на груди карманный пистолет и вручая его Магнусу Тройлу. — Передайте от меня вашей… но нет, пусть все забудут меня. Я ваш пленник, сэр, — обратился он затем к офицеру.
— И я тоже, — прибавил злополучный Банс и, приняв театральную позу, продекламировал почти не дрогнувшим голосом слова Пьера:
Вас, капитан, как человека чести,
Прошу я — прогоните эту чернь.
Чтоб смерть свою я встретить мог достойно.
ГЛАВА XLI
Теперь, о радость, — в Лондон!
Саути
Известие о захвате пиратского судна достигло Керкуолла примерно за час до полудня и повергло жителей в изумление и радость. Мало сделок было в тот день заключено на ярмарке, ибо люди всех возрастов и занятий устремились с ярмарочной площади, чтобы взглянуть, как поведут пленников в Керкуолл, и порадоваться унижению тех, кто еще недавне с такой заносчивостью щеголял по улицам города, напивался, буянил и обижал жителей.
Вскоре показались сверкающие на солнце штыки морской пехоты, а затем потянулось унылое шествие скованных попарно пленников. Их щегольское платье было частью сорвано с них победителями, частью висело лохмотьями. Многие были ранены и в крови, многие почернели от дыма или были обожжены при взрыве, когда несколько самых отчаянных смельчаков тщетно пытались уничтожить оба судна. Почти все были угрюмы и не обнаруживали ни малейших признаков раскаяния, кое-кто выглядел удрученным, что более приличествовало случаю, но несколько человек явно бравировали своим положением, распевая те же непристойные песни, какими оглашали керкуоллские улицы во время своих дебошей.
Боцман и Гофф, скованные друг с другом, отводили душу, богохульствуя и ругаясь: первый обвинял капитана в неумении управлять судном, а тот, в свою очередь, корил боцмана за то, что он помешал ему поджечь порох в носовой крюйт-камере и послать таким образом на тот свет всех одной компанией. Позади шли избавленные от оков Кливленд и Банс. Строгий, грустный, но вместе с тем твердый вид Кливленда представлял резкую противоположность той театральной развязности, которую счел нужным проявлять несчастный Джек, чтобы скрыть волновавшие его чувства не слишком благородного характера. Первый возбуждал симпатию зрителей, на второго смотрели одновременно с презрением и жалостью, тогда как большинство своим видом и речами возбуждали в горожанах отвращение и даже страх.
Было, однако, в Керкуолле одно лицо, которое не только не стремилось взглянуть на зрелище, привлекавшее все взоры, но даже не знало о событии, взволновавшем весь город. То был старый мистер Мертон, вот уже два или три дня находившийся в Керкуолле; большую часть этого времени он потратил на выполнение разного рода юридических формальностей в связи с жалобой, которую подал главному прокурору на честного и благочестивого Брайса Снейлсфута. После того как были тщательно исследованы все проделки этого почтенного негоцианта, сундук Кливленда с его бумагами и прочими вещами был вручен Мертону, как его законному хранителю, до тех пор, пока настоящий владелец не окажется в состоянии предъявить на него свои права. Мертон первоначально склонен был переложить с себя эту ответственность на органы правосудия, но, просмотрев одну или две бумаги, он вдруг изменил свое намерение и в несвязных словах попросил судью послать сундук к нему на квартиру. Затем он поспешил домой и заперся у себя в комнате, чтобы осознать и обдумать то необычайное открытие, которое случай столь неожиданно послал ему в руки и которое еще в десять раз усилило его нетерпение свидеться с таинственной Норной из Фитфул-Хэда.
Читатель, должно быть, помнит, что во время их разговора на погосте святого Ниниана она велела ему быть в приделе собора святого Магнуса в полдень, на пятый день ярмарки святого Оллы, чтобы встретиться там с лицом, которое сообщит ему о судьбе Мордонта. «То будет, должно быть, она сама, — подумал он, — а увидеть ее сейчас мне чрезвычайно важно. Как найти ее раньше этого срока, я не знаю, но думаю, что лучше потерпеть несколько часов даже в случае крайней необходимости, чем раздражать ее, добиваясь преждевременного свидания».
Поэтому задолго до полудня, задолго до того, как город Керкуолл взволновали известия о том, что произошло на другой стороне острова, старший Мертон уже шагал по пустынному приделу собора, в смертельной тревоге ожидая обещанных Норной сообщений. Часы пробили двенадцать… ни одна дверь не открылась… никто не вошел… но прежде чем под сводами купола замер последний удар, в глубине одного из боковых приделов показалась Норна и неслышными шагами подошла к Мертону. Не обращая внимания на таинственный способ ее внезапного появления (с секретом которого читатель уже знаком), он бросился к ней с криком:
— Улла, Улла Тройл, помоги мне спасти нашего несчастного сына!
— На имя Уллы Тройл я не откликаюсь, — произнесла Норна, — я отрешилась от этого имени в ту ночь, которая стоила мне отца!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162