— Нет! — тонко закричал Кульков и повалился на колени. — Нет же! Я хочу искупить! Поймите, мне стыдно! Я не скрываю! Мне мучительно стыдно за все, что было! Не лишайте меня возможности искупить хоть малую толику моей вины! Молю вас, Иван Иванович!
Славин вздохнул, лицо собралось морщинами — не терпел избыточных эмоций. Из-за этого даже редко ходил в театры, чаще всего покупал билеты на «Принцессу Турандот». Другие спектакли его просто раздражали, особенно когда актеры дышат трепещущими ноздрями и по минуте держат бессмысленные паузы, рассчитывая на нервических старух. В таких случаях Славин просто уходил.
— Встаньте, — сказал он. — Я не переношу истерик… У мужчин тем более… Если вы намерены искупить свою вину — понятно, хоть в самой малой степени, — объясните на пальцах, в чем состоит смысл «Либерти»?
— Что?! — Кульков «сыграл» непонимание. — О чем вы?!
— Не надо выгадывать время. Или вы объясняете мне, что это такое, или я объясню вам, но это будет наша последняя встреча, Геннадий Александрович…
Кульков снова увидел лицо Питера, вспомнил его слова; все развивается именно так, как тот и говорил; только продолжать игру, только бы не сорваться, только вести себя именно так, как начал, тогда он вырвется…
Встав с пола, Кульков тяжело вздохнул, потер лицо ладонями и ответил:
— Смысл операции «Либерти» состоит в том, чтобы по этому условному сигналу мой непосредственный руководитель из ЦРУ Гарри Сайтон приехал в столицу Германской Демократической Республики и там нелегально встретился со мной.
— Зачем?
— Для обсуждения вариантов моего ухода на Запад.
— А какие варианты возможны?
— Первый вариант: он вручает мне американский паспорт и билет на поезд… Второй — уход самолетом, но через третью страну, скорее всего Африканского континента…
— Вы хорошо помните Гарри Сайтона?
— Да! Я сразу опознаю его! Вы захватите с поличным!
— Вы имеете в виду американский паспорт с вашей фотографией?!
— Конечно.
— Где и когда вы встречались с Гарри Сайтоном?
— Первый раз в Париже, когда он передал мне этот треклятый чемодан…
— А второй раз?
— Через год… В Женеве… Именно он предложил мне устранить Георгия Иванова с того поста, где тот работал в то время.
— Он разговаривал с вами о Пеньковском?
— Да.
— Когда?
— Практически во время каждой из этих встреч.
— Он говорил вам, что Пеньковский является их агентом?
— Нет.
— Убеждены?
— Конечно.
— Что его интересовало в Пеньковском?
— Всё.
— А что вы ему отвечали?
— Я?
— Ну, естественно, не я, — усмехнулся Славин. — Я бы знал, что ему надо ответить.
— Старался давать обтекаемые ответы…
— Почему?
— Не знаю… Я боялся Пеньковского… Думал, что это проверка…
— Вы думали, что это проверка? — переспросил Славин и неторопливо, чуть не по слогам, врезал: — Скажите, а сколько вариантов и значений дал этот самый Сайтон для использования слова «либерти» в шифровке?
Лицо Кулькова снова потекло ; Славин понял, что угадал. «Бойся везения вначале», — вспомнил он слова Абеля, тот часто повторял именно эту фразу; сейчас Кульков задаст какой-нибудь вопрос, чтобы выгадать время.
— Что вы имеете в виду? — спросил наконец Кульков, облизнув сухие губы.
— Ничего, — устало ответил Славин. — Ровным счетом ничего. Но от того, как вы ответите, зависит лишь одно: поверю я вам или нет. Конкретно: примем мы ваше предложение о поездке в Берлин или отвергнем… Не торопитесь говорить… Идите в камеру и подумайте…
…На сообщение Кулькова, заложенное им в контейнер тайника — под контролем контрразведчиков — и взятое через пятнадцать минут Питером Юрсом, радиоответа, как это бывало ранее, в тот же день не последовало…
В КГБ не знали, что сразу после прочтения информации Н-52 московская резидентура ЦРУ отправила в Лэнгли срочную шифрограмму: одна из цифр написана Н-52 таким образом, как было обусловлено заранее — в случае провала.
…Прочитав расшифрованное сообщение, ЗДРО вытянул ноги, запрокинул руки за голову и закрыл глаза, не зная, радоваться этой новости или печалиться; любой агент обречен, вопрос времени; сейчас важно другое — настало ли время, когда провал Н-52 угоден и, соответственно, розыгрыш «Либерти», или же время еще не приспело; рано, поздно, не успел, переторопил — значения не имеет; время или нет, вот в чем вопрос…

«Папа!
Я получил письмо.
На все твои доводы я бы мог ответить своими.
Но это будет перебранка, а она представляется мне недостойной.
Ты не прав ни в одной из своих посылок. Все твои соображения несут на себе печать пристрастного домысла.
К сожалению, я обязан открыть тебе правду.
Тетя Мэри объяснила мне, что врачи сказали маме, как ей опасно рожать. Но ведь ты итальянец, а как итальянец может жить, не имея детей? И ты заставил маму родить меня. И поэтому ее не стало.
Тетя Мэри сообщила мне об этом три года тому назад, когда у тебя появилась именно та женщина, которая так сострадала, что ты не научил меня ценить добро. Передай мою глубокую благодарность твоей подруге за заботу обо мне. Я очень тронут и отдаю дань ее бесспорным педагогическим способностям. Только пусть бы она решилась пожертвовать собою, чтобы удовлетворить прихоть мужчины, которого любит: родить ребенка, зная, что это унесет ее в могилу.
Не считай меня неблагодарным. Я никогда не забуду то добро которое ты для меня сделал.
Эту горькую правду ты вынудил меня сказать своим жестоким письмом.
Сейчас я живу у бабушки, нам с Дэзи здесь удобнее, и старенькая счастлива, что не одна. Так что звони. Я буду рад услышать тебя.
Стивен»
Кузанни отложил письмо, не в силах пошевелиться. Что он такое говорит?! Это же бред какой-то!
«Ну и что? — спросил он себя, ощущая громадную тяжесть в плечах, словно чугунные плиты положили на них. — Ну и что? Если он поверил в это, ничто его не переубедит, это навсегда… Но Мэри не могла так сказать! Это невозможно! Так позвони ей, — сказал он себе, по-прежнему не в силах пошевелиться. — Зачем? Что это изменит? — спросил он себя. — Как — что?! Ведь это ложь! Ты же сам писал ему про беду интеллигентов: обижаются, вместо того чтобы действовать… Но почему Мэри так сказала ему?! Почему?! Ведь я всегда считал ее своим другом! Мэри, милая Мэри, с ямочками на щеках, как же ты могла произнести такую кощунственную ложь?! Зачем?!»
Он все-таки пересилил тяжесть этих треклятых чугунных плит и медленно поднялся. «А зачем я поднялся? — подумал он. — Ах да, мне ведь надо найти телефон Мэри, я давно ей не звонил, запамятовал номер, плохо… А где моя записная книжка? В сумке, — ответил он себе. — Где она, кстати?»
Сумку он искал медленно и сосредоточенно; перерыв шкаф, заглянул под кровать, потом увидел, что проклятая сумка лежит на столе, рядом с телефоном, в трех сантиметрах от письма Стива…
— Мэри, здравствуй, — набрав семнадцатизначный номер, сказал он и закашлялся, горло свело спазмой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95