какого рода статью вы готовите?
— Статью-раздумье, — ответил Славин.
— Это как?
— Очень просто: берется факт, жизненная коллизия, и журналист высказывает свое отношение к происходящему…
— Очень важное дело, — согласился Яхминцев. — В «Литературной газете» самые читаемые материалы именно такого рода… Вы посоветовались с Иннокентием Владимировичем?
— А кто это?
— Валерьянов, наш куратор в министерстве…
— Нет.
— Но вы намерены встретиться с ним?
— Считаете, что нужно?
— Полагаю, необходимо.
— Почему?
— Вы по образованию не математик?
— Увы, нет.
— Вы хорошо ответили… «Увы, нет»… Обратили внимание: сейчас тяга к технике уступила место гуманитарному направлению? Снова лирики начали одолевать…
— Не в лириках дело, — возразил Славин. — Просто инженер зарабатывал у нас меньше рабочего средней квалификации… Сейчас, думаю, положение изменится.
— Вашими бы устами да мед пить, — вздохнул Яхминцев. — А по поводу визита к товарищу Валерьянову я не случайно сказал… Поймите, я в довольно трудном положении: Иванов говорит обо мне все, что ему вздумается, у него какой-то маниакальный пункт ваш покорный слуга… Я не смею уравниваться с ним: во-первых, потому, что считаю это недостойной склокой, а во-вторых, я руководитель. То, что позволено быку, не позволено Юпитеру. Я отвечаю за коллектив, а это достаточно большая честь, чтобы поддаваться эмоциям.
— У вас с ним давно такие отношения?
— Честно говоря, не помню…
«Помнишь, — подумал Славин. — С пятьдесят второго года, когда ты нес по кочкам „лженауку“, именуемую кибернетикой, „зловредный бред псевдоученого Винера“, а Иванов стоял за нее горой и был с твоей помощью отчислен из аспирантуры за „проповедь чуждых советскому ученому влияний буржуазного Запада“.
— Я ничего не стану писать, не показав заготовку статьи вам, — пообещал Славин. — И товарищу Валерьянову, как вы посоветовали. Поэтому ответьте, пожалуйста, на ряд вопросов личного, что ли, плана. Можно?
— Извольте… Если это не будет входить в противоречие с моим понятием мужского благородства…
— Что делал Иванов после того, как его отчислили из аспирантуры?
Яхминцев долго, не мигая, смотрел в глаза Славина. Взгляд его словно бы старался оттолкнуть собеседника; лицо было неподвижным, замершим.
— Если мне не изменяет память, из аспирантуры его отчисляли дважды…
— Мне известен один эпизод такого рода… С чем он был связан?
— С кибернетикой, — после некоторой паузы ответил Яхминцев. — А про историю с Милой Ковальчук не слыхали?
— Нет. — Славин покачал головой. — Не слыхал.
— Вполне романтическая история… Была у нас такая студентка… Дивная красавица… С длинной косой, знаете ли, статная, приветливая… Словом, Иванов жил с ней больше года, а когда Мила забеременела, отказался оформить их отношения, бросил девушку на произвол судьбы…
— Плохо.
— Да уж, хорошего мало…
— Это случилось еще до передряги с «низкопоклонством» перед кибернетикой?
— Да, примерно за год. Или полтора, разве упомнишь…
— Было общественное разбирательство?
— Да, поначалу исключили из комсомола, но горком оставил его в рядах… Со строгим выговором… А из аспирантуры отчислили… И если бы не постоянное покровительство академика Крыловского, не было бы сегодня профессора Иванова…
— А кто поднял вопрос о его вторичном отчислении?
— Ах, Виталий Всеволодович, кто старое помянет, тому глаз вон… Стоит ли сейчас касаться этой темы? Время было сложное, крутое, мало ли кто мог подбросить идею? Мир науки — сложный мир. У нас тоже есть свои Моцарты и Сальери… Мне сдается, что инициатором дела был профессор Ткачук, покойный ныне…
— Инициатором был Леонид Романович, — сразу же ответила Людмила Павловна Ковальчук — та самая Милочка…
— Яхминцев? — уточнил Славин.
Женщина кивнула; несмотря на то что ей было уже под пятьдесят, черты лица сохранили красоту, седина еще больше подчеркивала молодость, сокрытую в ее огромных, зеленоватых, с коричневыми крапинками глазах; морщин почти нет; фигура ладная, спортивная, только косы, о которой говорил Яхминцев, не было — вполне современная, короткая стрижка.
— А первый раз? Вы извините мне этот вопрос, Людмила Павловна… Я имею в виду первое отчисление из аспирантуры…
— Мне бы не хотелось об этом говорить…
— Я понимаю. Но мне очень нужно, чтобы вы ответили…
— Жора… Георгий Яковлевич особый человек… Вроде танка, — грустно улыбнулась Ковальчук. — Когда он идет к чему-то, ничего вокруг не видит, только цель… Мне до сих пор стыдно за то заявление, что я написала… Ведь его исключили из-за моего письма… Персональное дело о моральном разложении со всеми вытекающими отсюда последствиями… Жо… Иванов говорил: «Погоди, дай мне защититься, я не могу делить себя между детищем и дитем, такое уж я дерево…» Бабы дуры, если б нас матери пороли за истеризм, а то ведь, наоборот, поощряют: «Борись за свое счастье». Кстати, текст мне Яхминцев продиктовал, уверял, что после того, как он покажет мое письмо Жоре, тот сразу же пойдет в загс, ему, говорит, толчок нужен, он неподвижный. Есть люди с врожденным ускорением, а есть заторможенные, живущие только своей мечтою, им на все наплевать, только бы получилось задуманное. Нет, не хочу я об этом, я себя чувствую такой дрянью, такой мещанкой… До сих пор не могу понять, когда любовь стала приобретать форму собственности…
— Вы не виделись с Ивановым после того, как его отчислили?
— Ну отчего же… Виделись… Он ещё поцеловал меня и сказал: «Какая же ты дура! Слава богу, что все получилось так, пока ты молода и красива…»
— А ребенок? У вас есть ребенок?
Женщина покачала головой:
— Я только могла об этом мечтать… Не было никакой беременности… Я дважды приходила к нему, пыталась объяснить… Да разве объяснишь?
— Как он жил, когда его отчислили из аспирантуры?
— Продолжал работать. Дописал диссертацию… За полгода закончил…
— А чем он жил? — повторил Славин. — Деньги откуда?
Женщина вдруг улыбнулась; в ее улыбке были грусть, любовь, нежность, память.
— Он в преферанс обыгрывал торговцев из овощного магазина… Математик, поразительно чувствует комбинации в картах…
«Полковнику Славину.
За три дня до появления в обращении сторублевой купюры, заложенной в контейнер ЦРУ, на квартире Иванова собрались, как и обычно по пятницам, народный артист РСФСР Василий Аркадьевич Тубин, генерал-лейтенант Алексей Карпович Шумяков и кандидат физических наук, помощник академика Крыловского по связям с промышленностью Геннадий Александрович Кульков.
Полковник Груздев».
Работа-IV
Василий Аркадьевич Тубин бросил на пол шинель и, поискав глазами костюмера Галю, закричал:
— Надо же следить за реквизитом, голубушка!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95
— Статью-раздумье, — ответил Славин.
— Это как?
— Очень просто: берется факт, жизненная коллизия, и журналист высказывает свое отношение к происходящему…
— Очень важное дело, — согласился Яхминцев. — В «Литературной газете» самые читаемые материалы именно такого рода… Вы посоветовались с Иннокентием Владимировичем?
— А кто это?
— Валерьянов, наш куратор в министерстве…
— Нет.
— Но вы намерены встретиться с ним?
— Считаете, что нужно?
— Полагаю, необходимо.
— Почему?
— Вы по образованию не математик?
— Увы, нет.
— Вы хорошо ответили… «Увы, нет»… Обратили внимание: сейчас тяга к технике уступила место гуманитарному направлению? Снова лирики начали одолевать…
— Не в лириках дело, — возразил Славин. — Просто инженер зарабатывал у нас меньше рабочего средней квалификации… Сейчас, думаю, положение изменится.
— Вашими бы устами да мед пить, — вздохнул Яхминцев. — А по поводу визита к товарищу Валерьянову я не случайно сказал… Поймите, я в довольно трудном положении: Иванов говорит обо мне все, что ему вздумается, у него какой-то маниакальный пункт ваш покорный слуга… Я не смею уравниваться с ним: во-первых, потому, что считаю это недостойной склокой, а во-вторых, я руководитель. То, что позволено быку, не позволено Юпитеру. Я отвечаю за коллектив, а это достаточно большая честь, чтобы поддаваться эмоциям.
— У вас с ним давно такие отношения?
— Честно говоря, не помню…
«Помнишь, — подумал Славин. — С пятьдесят второго года, когда ты нес по кочкам „лженауку“, именуемую кибернетикой, „зловредный бред псевдоученого Винера“, а Иванов стоял за нее горой и был с твоей помощью отчислен из аспирантуры за „проповедь чуждых советскому ученому влияний буржуазного Запада“.
— Я ничего не стану писать, не показав заготовку статьи вам, — пообещал Славин. — И товарищу Валерьянову, как вы посоветовали. Поэтому ответьте, пожалуйста, на ряд вопросов личного, что ли, плана. Можно?
— Извольте… Если это не будет входить в противоречие с моим понятием мужского благородства…
— Что делал Иванов после того, как его отчислили из аспирантуры?
Яхминцев долго, не мигая, смотрел в глаза Славина. Взгляд его словно бы старался оттолкнуть собеседника; лицо было неподвижным, замершим.
— Если мне не изменяет память, из аспирантуры его отчисляли дважды…
— Мне известен один эпизод такого рода… С чем он был связан?
— С кибернетикой, — после некоторой паузы ответил Яхминцев. — А про историю с Милой Ковальчук не слыхали?
— Нет. — Славин покачал головой. — Не слыхал.
— Вполне романтическая история… Была у нас такая студентка… Дивная красавица… С длинной косой, знаете ли, статная, приветливая… Словом, Иванов жил с ней больше года, а когда Мила забеременела, отказался оформить их отношения, бросил девушку на произвол судьбы…
— Плохо.
— Да уж, хорошего мало…
— Это случилось еще до передряги с «низкопоклонством» перед кибернетикой?
— Да, примерно за год. Или полтора, разве упомнишь…
— Было общественное разбирательство?
— Да, поначалу исключили из комсомола, но горком оставил его в рядах… Со строгим выговором… А из аспирантуры отчислили… И если бы не постоянное покровительство академика Крыловского, не было бы сегодня профессора Иванова…
— А кто поднял вопрос о его вторичном отчислении?
— Ах, Виталий Всеволодович, кто старое помянет, тому глаз вон… Стоит ли сейчас касаться этой темы? Время было сложное, крутое, мало ли кто мог подбросить идею? Мир науки — сложный мир. У нас тоже есть свои Моцарты и Сальери… Мне сдается, что инициатором дела был профессор Ткачук, покойный ныне…
— Инициатором был Леонид Романович, — сразу же ответила Людмила Павловна Ковальчук — та самая Милочка…
— Яхминцев? — уточнил Славин.
Женщина кивнула; несмотря на то что ей было уже под пятьдесят, черты лица сохранили красоту, седина еще больше подчеркивала молодость, сокрытую в ее огромных, зеленоватых, с коричневыми крапинками глазах; морщин почти нет; фигура ладная, спортивная, только косы, о которой говорил Яхминцев, не было — вполне современная, короткая стрижка.
— А первый раз? Вы извините мне этот вопрос, Людмила Павловна… Я имею в виду первое отчисление из аспирантуры…
— Мне бы не хотелось об этом говорить…
— Я понимаю. Но мне очень нужно, чтобы вы ответили…
— Жора… Георгий Яковлевич особый человек… Вроде танка, — грустно улыбнулась Ковальчук. — Когда он идет к чему-то, ничего вокруг не видит, только цель… Мне до сих пор стыдно за то заявление, что я написала… Ведь его исключили из-за моего письма… Персональное дело о моральном разложении со всеми вытекающими отсюда последствиями… Жо… Иванов говорил: «Погоди, дай мне защититься, я не могу делить себя между детищем и дитем, такое уж я дерево…» Бабы дуры, если б нас матери пороли за истеризм, а то ведь, наоборот, поощряют: «Борись за свое счастье». Кстати, текст мне Яхминцев продиктовал, уверял, что после того, как он покажет мое письмо Жоре, тот сразу же пойдет в загс, ему, говорит, толчок нужен, он неподвижный. Есть люди с врожденным ускорением, а есть заторможенные, живущие только своей мечтою, им на все наплевать, только бы получилось задуманное. Нет, не хочу я об этом, я себя чувствую такой дрянью, такой мещанкой… До сих пор не могу понять, когда любовь стала приобретать форму собственности…
— Вы не виделись с Ивановым после того, как его отчислили?
— Ну отчего же… Виделись… Он ещё поцеловал меня и сказал: «Какая же ты дура! Слава богу, что все получилось так, пока ты молода и красива…»
— А ребенок? У вас есть ребенок?
Женщина покачала головой:
— Я только могла об этом мечтать… Не было никакой беременности… Я дважды приходила к нему, пыталась объяснить… Да разве объяснишь?
— Как он жил, когда его отчислили из аспирантуры?
— Продолжал работать. Дописал диссертацию… За полгода закончил…
— А чем он жил? — повторил Славин. — Деньги откуда?
Женщина вдруг улыбнулась; в ее улыбке были грусть, любовь, нежность, память.
— Он в преферанс обыгрывал торговцев из овощного магазина… Математик, поразительно чувствует комбинации в картах…
«Полковнику Славину.
За три дня до появления в обращении сторублевой купюры, заложенной в контейнер ЦРУ, на квартире Иванова собрались, как и обычно по пятницам, народный артист РСФСР Василий Аркадьевич Тубин, генерал-лейтенант Алексей Карпович Шумяков и кандидат физических наук, помощник академика Крыловского по связям с промышленностью Геннадий Александрович Кульков.
Полковник Груздев».
Работа-IV
Василий Аркадьевич Тубин бросил на пол шинель и, поискав глазами костюмера Галю, закричал:
— Надо же следить за реквизитом, голубушка!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95