Швырнете так, чтобы они зацепились за триеру, после
чего будете подтягивать к ней наш корабль. Если финикияне
вырвутся, они пробьют нам тараном борт и оставят плескаться
прямо здесь. Не думаю, что кто-нибудь доплывет до берега. Но
если вы кинете крючья хорошо, то триера от нас не уйдет. Мы
подтянемся к ней и убьем всех, кто будет сопротивляться.
Вооруженных людей у нас раза в два больше. Все ясно?
Хмурые и сосредоточенные, наемники кивнули.
- Тогда прячьтесь. Быстро. Они уже близко.
Наемники начали устраиваться вдоль борта. Заметив, что Калхас
стоит поблизости, Дотим взял его за предплечье.
- Ты будешь рядом со мной. Положи у своих ног пращу. Когда
я отдам команду кидать крючья, бери ее и вышибай первого, кто
поднимет на триере лук. Хорошо?
- Хорошо,- сказал Калхас и почувствовал, как страшно у
него пересохло горло. Казалось, что глотку забило песком,
проглотить который было невозможно. Сморщившись, он начал тереть
горло ладонью.
- Что? - повернулся к нему Дотим.- Хочется пить? В
первый раз мне тоже хотелось. Очень. Ладно, это надо
перетерпеть. Пустяки...- Дотим расплылся в злой беззубой
улыбке и, забыв о Калхасе, повернулся к финикийским кораблям.
Приближаясь, триеры постепенно замедляли ход. Калхас уже
различал людей на высоких палубах. Их одежды поблескивали - он
не сразу понял, что это латы. Латники густо стояли вдоль бортов
и на носах кораблей. Калхас решил, что финикияне внимательно
разглядывают торговые суда, что они чувствуют подвох и
будут чрезвычайно осторожны. Подтверждая его догадку, триеры
шли все тише и тише. Весла теперь не вгрызались в воду, а всего
лишь поглаживали ее.
- Пожри их Кербер! - яростно пробормотал Дотим.- Чего
они ждут?
Однако триеры, хотя и медленно, приближались. Физиономия Дотима
начала проясняться. Он посмотрел на наемников, замерших с
крючьями в руках, и принялся оценивать расстояние до финикиян.
- Нет. Еще далеко. Еще чуть-чуть подождем.
В этот момент Калхас тронул его за плечо и произнес:
- Это свои.
- Кто? - ошарашенный, повернулся к нему Дотим.
- Свои,- уверенно повторил Калхас.
- С чего ты взял?
- Знаю.- Калхас пожал плечами.- Этого не объяснить.
Несколько мгновений Дотим внимательно смотрел в его глаза. Потом
пробубнил что-то под нос и взял в руки рупор.
С ближайшей триеры им уже что-то кричали. Вначале на
финикийском, потом на персидском, на греческом языках.
Дождавшись, когда они закончили, Дотим поднес рупор к губам и
прорычал в него:
- Зевс и Деметра!
Люди на триере зашевелились.
- Повтори еще раз! - крикнули оттуда по-гречески.
- Зевс и Деметра! - вновь рявкнул Дотим.
На триере принялись бурно обсуждать его слова. Наконец там
пришли к согласию и предложили, чтобы кто-нибудь с торговых
судов подплыл к ним на лодке.
- Ох, Зевс-Спаситель,- проворчал Дотим, но приказал
спустить лодку на воду. Хотя капитан пытался отговорить его от
такого шага, вождь наемников настоял на своем.
- Если что-то произойдет, спросите с него,- криво
усмехаясь указал он на Калхаса и полез через борт.
В люках стали показываться пастушьи головы. Капитан загонял их
обратно, но его никто не слушал: все смотрели на Калхаса: кто с
недоумением, а кто со страхом. Тот чувствовал взгляды наемников,
они так и давили на его спину. Однако Калхаса не покидало
спокойствие и уверенность. Сейчас он не гадал, сейчас он знал, а
потому его ничто не могло испугать. Даже когда Дотим поднялся на
палубу триеры, когда его взяли в плотное кольцо латные воины и
долго не выпускали оттуда, он не волновался. Он терпеливо ждал.
И нисколько не удивился, когда у борта финикийской триеры опять
появился Дотим.
- Свои! Свои! Корабли Эвмена! Слава богам!
* * *
Всю дорогу Калхас чувствовал в себе двух людей. Один был
знакомым и привычным. Он боялся, если надо было бояться, скучал,
если было скучно, и с любопытством разглядывал все новое. Но
рядом с ним присутствовал другой - незнакомый, хотя Калхас и не
мог сказать: "чужой". Этот незнакомец только угадывался
раньше, когда Калхас поражал собеседников своей
проницательностью. Кто-то овладевал его губами и произносил
именно те слова, что было нужно произнести. Теперь же этот
"кто-то" оказался рядом, он сидел прямо у сердца,
посреди груди. Если внешние события отвлекали Калхаса, он
забывал о нем. Но стоило задуматься, или остаться в одиночестве,
как он физически начинал ощущать присутствие чужака. Какая-то
часть тела пастуха онемела, отделилась и теперь внимательно
взирала на мысли и желания хозяина. Он терялся перед ней,
умолкал, и сам начинал прислушиваться, приглядываться, хотя не
слышал и не видел ничего.
А тогда, на корабле, незнакомец овладел Калхасом и не
ограничился словами о том, что финикийские триеры - свои. Это
он прогнал страх, это он одарил уверенностью и непробиваемым
спокойствием. Калхас очень четко помнил свои ощущения: всеобщая
растерянность, страх и на их фоне - холодная невозмутимость,
излившаяся на него из каких-то иных сфер. Он все видел и все
знал, вплоть до того, сколько вооруженных людей на триерах и
сколько дней они в плавании. Он знал, что его никто не тронет
пальцем, что отныне на него будут взирать с любопытством и
опаской, но не чувствовал никакой гордости из-за своего знания.
Только спокойствие.
Потом незнакомец отступил. Калхас отбивался от восторгов Дотима,
а сам ощущал, как в его груди волной поднимаются и облегчение, и
радость, и тщеславное удовлетворение. Он становился обычным, но
это вызвало неожиданный стыд. Стыд перед самим же собой. Словно
несколько мгновений назад он стоял выше на целую голову.
Все это отошло на второй план, когда они высадились на берег.
Триеры сопроводили наемников к какой-то безымянной бухте,
затерянной среди скалистых берегов Киликии, и они выбирались на
берег под испуганными взорами обитателей десятка глинобитных
рыбачьих хижин.
Берег! Радость от ощущения твердой, устойчивой опоры под ногами
могут понять лишь те, кто много дней провел на вечно
раскачивающихся, стонущих при каждом ударе ветра суденышках.
Радость наемников была столь велика, что, оказавшись на суше,
они пустились в пляс, распевая дикие бессмысленные песни.
Дотим дал выплеснуться первой, неуправляемой энергии, после
чего выстроил свое маленькое войско в колонну и повел его скорым
маршем к Тарсу, городу, где находился Эвмен. Наемников обступили
пустынные горы цвета пересохшей глины. Редкие чахлые ивовые рощи
вокруг едва дышащих ключей, порыжевший от жары можжевельник, да
пучки сухой травы, торчащие на обочине тропы, по которой они
шли, постепенно начали вселять уныние.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42