Гермес, все так же улыбаясь, стоял рядом с ним. В одной
руке он сжимал золотой кадуцей, а на раскрытой ладони другой
лежал маленький стеклянный шарик.
- Где я? - спросил Калхас.
- Далеко,- засмеялся Гермес.- Даже если скажу, сейчас
тебе этого все равно не понять. Ты ублажен и спокоен, тебе
ничего не надо, ты спишь... Ты вполне созрел для первого
своего шага. Или я не прав?
- Какого шага? - слова бога укладывались в голове
Калхаса, словно узор из бисера.- К чему я созрел?
- К тому, чтобы смотреть по сторонам и размышлять. К тому,
чтобы перестать угадывать и начать прорицать.
- Прорицать?
- Да. Не думай, что это так весело и занимательно. Я даже
скажу тебе вот что: любой прорицатель предсказывает только
самому себе... Но этого тебе тоже пока не понять. Тебе хорошо
и это хорошо. Радуйся - ты прорицатель!
- Радуюсь! - радовался Калхас.- Я прорицатель! Но
почему я?
- А кто же еще? - Гермес пожал плечами.- Тебе не
кажется, что ты задал странный вопрос?
- Кажется.- Калхас преданно смотрел на веселого бога, и
ему хотелось смеяться, а еще пить вино или любить женщину.
- И не задавай больше странных вопросов! На,
держи-ка! - Гермес кинул ему стеклянный шарик.
Калхас поймал его, хотел рассмотреть, но не успел. Бог
неожиданно подошел вплотную, его лицо посерело, вытянулось
вперед, изо рта показался тонкий широкий язык и лизнул Калхаса
прямо в нос.
- Тьфу ты! - крикнул пастух, разом садясь и сгоняя с себя
сонную одурь.
Перед ним стояла одна из собак и умильно блестела глазами.
- Иди, иди! - отмахнулся Калхас. Солнце уже клонилось к
закату, пора было поднимать стадо. Калхас встал, потянулся,
затем нагнулся к ручью, дабы ополоснуть лицо, и только тут
обнаружил, что держит в руке нечто круглое.
Осторожно разжав ладонь, Калхас увидел тусклый стеклянный шарик
и от неожиданности едва не выронил его. Сердце испуганно
сжалось, а спина стала холодной от пота.
Он спит слишком чутко: никто не мог бы подойти незамеченным,
чтобы вложить этот шарик в руку. И сам он шарика не подбирал,
значит остается сон... неужели это было сном только
наполовину, или вообще не было сном?
С трудом удерживая суматошные, беспорядочные мысли, Калхас сунул
шарик за щеку и стал собирать овец.
* * *
Его прозвали Калхасом за умение угадывать. Как-то само собой он
определял, сколько камешков зажато в кулаке, чья собака зарезала
овцу, куда следует поехать, чтобы выгодно продать шерсть.
Естественно, такое случалось не каждый день: Калхас чувствовал
сам, когда он в состоянии угадывать, а когда нет; однако и того
было достаточно, чтобы его знали в округе. Ему это нравилось, но
всерьез свои способности он не воспринимал. Однажды он
разговаривал с купцом, который часто ездил в Дельфы. Выпучив
глаза, раздувая щеки тот рассказал ему о пифии, о расщелине в
скале, о тумане, поднимавшемся ниоткуда, о тьме посреди ясного
дня. Да и в Аркадии имелось Килленское святилище, состязаться с
прорицателями которого Калхасу даже не пришло бы в голову.
Подобно всем аркадянам он был вполне доволен своей жизнью и
только недавно стал раздумывать над ней. Лет двадцать пять назад
его подкинули к дверям дома Тимомаха, человека, владевшего
самыми большими стадами в долинах южнее Маронеи Аркадской. С тех
пор Калхас жил в этом доме то ли на положении слуги, то ли как
дальний родственник - пас овец, собирал хворост, стриг шерсть;
чем еще он мог заниматься в Аркадии? Часто его брали в Маронею:
выученный Тимомахом грамоте, он выполнял роль приказчика,
следящего за привезенным товаром, пока сам глава семьи вместе с
другими гражданами полиса голосил на агоре за Македонца, или за
афинян, или по поводу какого-нибудь налога.
Дети Тимомаха, а у того было трое сыновей, давно обзавелись
семьями. Хозяин говорил Калхасу, что тому тоже стоит подыскивать
невесту, что он даст ему денег, поможет с хозяйством, но пастуху
лень было думать о семейной жизни, и он забирался в горы,
развлекаясь приключениями случайными, или постоянными, как этим
летом. Ему жилось спокойно и безмятежно. Эти места миновала даже
война Агиса Спартанского с македонским наместником Антипатром.
Маронейцы ограничились шумом на агоре, да грабежом разбегавшихся
по домам спартанских союзников. Конечно, про восточные походы
Македонца любили поболтать все, однако далеко не каждый шел
наниматься в его войска, когда в Маронею приходили вербовщики.
После смерти Македонца, правда, стало тревожнее. Никто не знал,
как повернутся события. Полководцы Александра начали грызть друг
другу глотки, а эта грызня грозила докатиться даже сюда. Как и
во всей Греции, в Маронее молились богам, продавали лишнее и
закапывали вырученные деньги в землю. Калхас, рожденный для
предчувствий, ощущал грядущие каверзы судьбы лучше других. Но
именно поэтому он всячески бежал от тревог. Не думал о далеких
македонских сатрапах и даже нарочито путал в разговоре их имена.
Из-за этого над ним посмеивались, но он молчал, пил вино, а
иногда вдруг выворачивал по-козьи губы, строил себе большими
пальцами рожки и принимался задирать особенных любителей
посплетничать про Вавилонские дела. Многозначительный разговор
тут же рассыпался и хмель благополучно топил серьезные темы.
В тот день, вернувшись с пастбищ, Калхас увидел, что в конюшне
стоят несколько новых лошадей. Поначалу он не придал этому
значения: его голова был занята Гермесом и таинственной
стекляшкой. Прежде всего Калхас нашел шило, раскалил его и
прожег в шарике отверстие. Потом продел сквозь отверстие кожаный
шнурок и повесил шарик на шею. Стекляшка приятно холодила кожу,
а в груди росло неизвестно откуда взявшееся чувство уверенности.
Калхас знал истории о людях, избранных богами. Если хоть
половина в этих сказках правда, тогда... Тогда у него начинала
кружиться голова. Что-то с ним будет? Как Калхас ни пытался
смеяться над своими фантазиями, заглушить их в себе ему не
удалось.
В доме Тимомаха были гости. Трое незнакомых людей жевали
мелко нарезанную жареную баранину. Перед ними лежали головки
лука, чеснока и стоял кувшин с вином. Увидев гостей, Калхас
хотел уйти во двор, но Тимомах позвал его и велел сесть рядом с
собой.
- Вот и он. Посмотри, какой стал,- сказал хозяин,
обращаясь к одному из незнакомцев.
- Вырос. Не узнать,- кивнул тот.- Видишь, как смотрит?
Значит, и он меня не узнает.
Калхасу чудилось в его лице что-то знакомое, но он не мог
вспомнить, где видел этого человека. Прежде всего в глаза
бросалось разрубленное левое ухо. Оно висело, словно лопух, и от
этого гость походил на летучую мышь. На левой же руке
отсутствовали мизинец и безымянный палец, а во рту - несколько
передних зубов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42