Гостеприимство, проявленное по отношению к нему Светлейшей, могло истолковываться как враждебное к Франции с тех пор, как в Вероне, которую он превратил во второй Кобленц, так называемый король Людовик XVIII стал активно плести интриги против Французской Республики. Баррас только выжидает, когда его взгляды будут разделять в правительстве, которое по-прежнему не решается замутить ту спокойную поверхность, какую Венеция представляет собой сейчас.
Марк-Антуан забеспокоился. Верность своему королю, которую он должен соблюдать как его верноподданный, заставляла испытывать мучения при мысли об этом несчастном правителе, который колесил из одного государства Европы в другое, пока не был принят здесь, и о том, что он вновь будет изгнан в эти бесконечные скитания.
В молчании он сложил и спрятал в конверт письмо и только тут заметил угрюмость, с которой облокотившийся на стол Лальмант наблюдал за ним.
— Здесь ничего нет для вас, Лальмант, — сказал он, отвечая на пытливый взгляд.
— Ах! — зашевелился посол. — Тогда у меня, пожалуй, найдется кое-что для вас.
Лальмант сразу стал строгим и официальным.
— Мне доложили, что, как было подслушано, посол Британии извещен о намерениях Бонапарта по поводу союза с Венецией.
Более всего в этом заявлении Марка-Антуана потрясла очевидная тщательность шпионской организации Лальманта.
— Вы говорили, что он глупец.
— Это вопрос не его ума, а его информированности. Как вы знаете, то, что он сказал, оказалось правдой. Можете ли вы объяснить, как он добрался до этого? Тон Лальманта стал жестким. Он бросал вызов. Пауза Марка-Антуана, улыбнувшегося в ответ, не выдала его секундного замешательства.
— Очень просто. Я рассказал ему.
Лальмант мог ожидать любого ответа, но только не этого. Он был обескуражен подтверждением того, что подозревал против собственной воли. От изумления его широкое крестьянское лицо побелело.
— Вы ему рассказали?
— Это было темой моего визита к нему. Разве я не упоминал об этом?
— Конечно, нет! Лальмант вспылил, но тотчас овладел собой, и из его поведения было видно, что его недоверие рассеялось. — Вы расскажете мне, с какими намерениями?
— Разве это не ясно? Чтобы он мог повторить их и таким образом успокоить тревоги венецианцев, что оставит их бездеятельными.
Прищурившись, Лальмант рассматривал его через стол. Потом он предпринял, как он полагал, решающий ход.
— Тогда почему, если вы придерживались такого мнения, вы инструктировали меня, чтобы я держал в тайне предложение Бонапарта? — с горячностью потребовал он. « Ответьте мне на это, Лебель!
— Что такое? — глаза Марка-Антуана посуровели. — Ладно, лучше я отвечу и уничтожу какие бы то ни было причуды в вашей голове. Но — боже мой! — ведь смысл очевиден даже для тупиц.
Он оперся руками о стол и наклонился к послу.
— Вы действительно неспособны постичь, что одно дело — формальное предложение, которое предположительно может быть принято, а совсем другое — извлечь такую выгоду, которую можно получить от распространения ни к чему не обязывающего слуха с тем же эффектом. Вижу, вы теперь понимаете. Что ж, это успокаивает. Я начал было терять надежду на вас, Лальмант.
Сопротивление посла ослабло. Он смущенно опустил глаза и заговорил нерешительно.
— Да. По-видимому, я должен был понимать это, — согласился он. — Я приношу вам свои извинения, Лебель.
— За что? — едко прозвучало требование признания, которого Лальмант до сих пор не сделал.
— За… За то, что приставал к вам с ненужными вопросами.
Этой же ночью Марк-Антуан написал длинное зашифрованное письмо мистеру Питту, в котором он не щадил сэра Ричарда Уортингтона, а на следующее утро он отправил его и письмо матери с нарочным капитану английского корабля, отплывающего из порта Лидс
В тот день он больше не писал официальных писем. Его постоянная переписка с Баррасом представляла собой самую трудную и искусную из всех операций, которые он выполнял в Венеции. В его обыкновении было писать депеши исключительно собственной рукой, будто секретарь был занят, присовокупляя к ним звания и подпись мертвого Лебеля, которую он натренировался в совершенстве воспроизводить.
Дни пролетали в напряженном ожидании Большого Совета, который Дож обещал созвать в скором времени. Наконец, этот день настал, и в тот же вечер Марк-Антуан узнал в особняке Пиццамано, что произошло на этом собрании.
Он встретил здесь Вендрамина, который чувствовал себя триумфатором. С трибуны огромного зала Большого Совета он красноречиво осудил небрежность Сената, поставившего страну в положение защищающейся стороны. Были назначены четыре Проведитора — Материка, Лагуны, Итальянских провинций и Долматских провинций, — увеличен штат чиновников, щедро выделены деньги, но, как теперь выяснилось, эффективные приготовления не были предприняты.
В конце пылкой речи он детально обосновал свои требования: собрать войска в провинциях и доставить их прямо в гарнизоны городов метрополии; обеспечить войска провиантом и обмундированием; должным образом вооружить и укомплектовать людьми порт Лидо; то же проделать с кораблями Светлейшей, — короче, немедленно осуществить все меры, необходимые для подготовки государства к войне, в которую Самая Светлая Республика в любой момент может оказаться втянутой, вопреки своему благородному и похвальному стремлению к миру.
Когда он спустился с трибуны, страх охватил толпу великих патрициев, собравшихся под этими легендарными сводами, покрытыми листами чистейшего золота и шедеврами, созданными кистью Тинторетто и Паоло Веронезе. С портретов, расположенных вдоль стен, глаза приблизительно семидесяти дожей, управлявших Венецией с восьмисотого года, смотрели на своих потомков, в чьих ослабевших руках находились теперь судьбы нации, которая некогда была в числе самых могущественных и богатых на земле.
Не имело смысла проводить голосование, ибо было ясно, что рукоплещущие барнаботти, составляющие три сотни из числа присутствовавших, настроены поддержать Вендрамина.
Людовико Манин, дрожавший над своим герцогским одеянием, с серым лицом под корно — усыпанным драгоценными камнями колпаком, свидетельствующим о его царственном положении, — объявил кротким и безжизненным голосом, который терялся в этом огромном пространстве, что Сенат немедленно предпримет шаги во исполнение желания Большого Совета, и, в заключение, обратился с просьбой к богу и Пресвятой Деве, умоляя их взять Венецию под свое покровительство.
С этой ночи ласковое отношение графа — Вендрамину; с этого момента — необычайная любезность к нему со стороны Доменико, который приехал из форта Сан-Андреа в Лидо, чтобы присутствовать на Совете;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86
Марк-Антуан забеспокоился. Верность своему королю, которую он должен соблюдать как его верноподданный, заставляла испытывать мучения при мысли об этом несчастном правителе, который колесил из одного государства Европы в другое, пока не был принят здесь, и о том, что он вновь будет изгнан в эти бесконечные скитания.
В молчании он сложил и спрятал в конверт письмо и только тут заметил угрюмость, с которой облокотившийся на стол Лальмант наблюдал за ним.
— Здесь ничего нет для вас, Лальмант, — сказал он, отвечая на пытливый взгляд.
— Ах! — зашевелился посол. — Тогда у меня, пожалуй, найдется кое-что для вас.
Лальмант сразу стал строгим и официальным.
— Мне доложили, что, как было подслушано, посол Британии извещен о намерениях Бонапарта по поводу союза с Венецией.
Более всего в этом заявлении Марка-Антуана потрясла очевидная тщательность шпионской организации Лальманта.
— Вы говорили, что он глупец.
— Это вопрос не его ума, а его информированности. Как вы знаете, то, что он сказал, оказалось правдой. Можете ли вы объяснить, как он добрался до этого? Тон Лальманта стал жестким. Он бросал вызов. Пауза Марка-Антуана, улыбнувшегося в ответ, не выдала его секундного замешательства.
— Очень просто. Я рассказал ему.
Лальмант мог ожидать любого ответа, но только не этого. Он был обескуражен подтверждением того, что подозревал против собственной воли. От изумления его широкое крестьянское лицо побелело.
— Вы ему рассказали?
— Это было темой моего визита к нему. Разве я не упоминал об этом?
— Конечно, нет! Лальмант вспылил, но тотчас овладел собой, и из его поведения было видно, что его недоверие рассеялось. — Вы расскажете мне, с какими намерениями?
— Разве это не ясно? Чтобы он мог повторить их и таким образом успокоить тревоги венецианцев, что оставит их бездеятельными.
Прищурившись, Лальмант рассматривал его через стол. Потом он предпринял, как он полагал, решающий ход.
— Тогда почему, если вы придерживались такого мнения, вы инструктировали меня, чтобы я держал в тайне предложение Бонапарта? — с горячностью потребовал он. « Ответьте мне на это, Лебель!
— Что такое? — глаза Марка-Антуана посуровели. — Ладно, лучше я отвечу и уничтожу какие бы то ни было причуды в вашей голове. Но — боже мой! — ведь смысл очевиден даже для тупиц.
Он оперся руками о стол и наклонился к послу.
— Вы действительно неспособны постичь, что одно дело — формальное предложение, которое предположительно может быть принято, а совсем другое — извлечь такую выгоду, которую можно получить от распространения ни к чему не обязывающего слуха с тем же эффектом. Вижу, вы теперь понимаете. Что ж, это успокаивает. Я начал было терять надежду на вас, Лальмант.
Сопротивление посла ослабло. Он смущенно опустил глаза и заговорил нерешительно.
— Да. По-видимому, я должен был понимать это, — согласился он. — Я приношу вам свои извинения, Лебель.
— За что? — едко прозвучало требование признания, которого Лальмант до сих пор не сделал.
— За… За то, что приставал к вам с ненужными вопросами.
Этой же ночью Марк-Антуан написал длинное зашифрованное письмо мистеру Питту, в котором он не щадил сэра Ричарда Уортингтона, а на следующее утро он отправил его и письмо матери с нарочным капитану английского корабля, отплывающего из порта Лидс
В тот день он больше не писал официальных писем. Его постоянная переписка с Баррасом представляла собой самую трудную и искусную из всех операций, которые он выполнял в Венеции. В его обыкновении было писать депеши исключительно собственной рукой, будто секретарь был занят, присовокупляя к ним звания и подпись мертвого Лебеля, которую он натренировался в совершенстве воспроизводить.
Дни пролетали в напряженном ожидании Большого Совета, который Дож обещал созвать в скором времени. Наконец, этот день настал, и в тот же вечер Марк-Антуан узнал в особняке Пиццамано, что произошло на этом собрании.
Он встретил здесь Вендрамина, который чувствовал себя триумфатором. С трибуны огромного зала Большого Совета он красноречиво осудил небрежность Сената, поставившего страну в положение защищающейся стороны. Были назначены четыре Проведитора — Материка, Лагуны, Итальянских провинций и Долматских провинций, — увеличен штат чиновников, щедро выделены деньги, но, как теперь выяснилось, эффективные приготовления не были предприняты.
В конце пылкой речи он детально обосновал свои требования: собрать войска в провинциях и доставить их прямо в гарнизоны городов метрополии; обеспечить войска провиантом и обмундированием; должным образом вооружить и укомплектовать людьми порт Лидо; то же проделать с кораблями Светлейшей, — короче, немедленно осуществить все меры, необходимые для подготовки государства к войне, в которую Самая Светлая Республика в любой момент может оказаться втянутой, вопреки своему благородному и похвальному стремлению к миру.
Когда он спустился с трибуны, страх охватил толпу великих патрициев, собравшихся под этими легендарными сводами, покрытыми листами чистейшего золота и шедеврами, созданными кистью Тинторетто и Паоло Веронезе. С портретов, расположенных вдоль стен, глаза приблизительно семидесяти дожей, управлявших Венецией с восьмисотого года, смотрели на своих потомков, в чьих ослабевших руках находились теперь судьбы нации, которая некогда была в числе самых могущественных и богатых на земле.
Не имело смысла проводить голосование, ибо было ясно, что рукоплещущие барнаботти, составляющие три сотни из числа присутствовавших, настроены поддержать Вендрамина.
Людовико Манин, дрожавший над своим герцогским одеянием, с серым лицом под корно — усыпанным драгоценными камнями колпаком, свидетельствующим о его царственном положении, — объявил кротким и безжизненным голосом, который терялся в этом огромном пространстве, что Сенат немедленно предпримет шаги во исполнение желания Большого Совета, и, в заключение, обратился с просьбой к богу и Пресвятой Деве, умоляя их взять Венецию под свое покровительство.
С этой ночи ласковое отношение графа — Вендрамину; с этого момента — необычайная любезность к нему со стороны Доменико, который приехал из форта Сан-Андреа в Лидо, чтобы присутствовать на Совете;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86