А я пока тут полежу, отдохну, больно умаялся сегодня, никак отдышаться не могу,— наказывает мне Легкий.
Я быстро собрал ребят, мы захватили кузовки и направились к Григорушкину сараю.
— Ну, пошли! — командует Легкий.
— Я, пожалуй, за малиной с вами не пойду,— говорит вдруг Матвеечка.
— Что так? — притворно удивляется Легкий.
— Да так... Что-то не хочется.
— Дело хозяйское, смотри сам. А мы пошли. И мы двинулись к околице.
А Матвеечка поплелся, прихрамывая, к своему двору.
— А здорово Трусак стеганул его — вишь, как хромает,— замечает Легкий.— Я говорил ему, что недельки две теперь похромает, так оно и будет...
— А когда он его стегал? За что? — спрашивают ребята.
— Сегодня. Он с Трусиком дрался,— поясняет им Легкий.
А о себе — ни слова. Ну и я молчок, не выдаю его. Мы вышли за околицу. Сначала наша дорога шла полем. Я еще никогда здесь не ходил. По обе стороны дороги стеной стояла рожь, в ней синели головки васильков и звенели перепелки. Васильки словно высматривают нас, словно хотят узнать, куда мы идем.
«Пить-полоть! Пить-полоть!» — кричат во ржи перепелки. Так и кажется, что они сидят возле самой дороги: мы слышим не только «пить-полоть», а и приглушенное: «Ва!Ва!Ва!Ва!» Думается, зайди мы все кругом, обязательно поймали бы невидимую певунью. Но мы знаем, что по ржи ходить нельзя, и шагаем дальше. И впереди нас, конечно, Легкий. Он уже забыл о том, что недавно удирал от Трусака, идет веселый, смеется и рассказывает смешные истории.
Высоко над нами заливаются серебристо жаворонки, парят ястреба.А у самой дороги ковром стелется подорожник, белеют ромашки.Рожь вся вызрела. Она всегда в одно время с малиной созревает, это я давно знаю.
Мы срываем самые крупные колосья и начинаем вылущивать зернышки. Зерна мягкие, вкусные, но нужно иметь осторожку, чтобы вместе с зерном в рот не попала остина — вопьется в горло, попробуй вынь тогда.
Дорога начала поворачивать все влево и влево и вдруг уперлась в болото, по которому протекала маленькая речушка. Болото все заросло олешником и лозняком, тростником и крапивой. И только там, где был переезд, блестит чистая водяная гладь.
— Тише, ребятки, тише,— шепчет нам Легкий.— На этом переезде, бывает, плавают дикие утки... А щук тут уйма! И есть такие, что страшно смотреть. И ужаки тут водятся. Только они не кусаются, они на вид только страшные...
Мы на цыпочках, затаив дыхание подвигаемся к переезду... Две утки с шумом поднялись вверх, взмыли над болотом и, описав над нами полукруг, опустились невдалеке в заросли тростника.
— Надо было нам еще осторожней подвигаться, тогда бы мы увидели, как они плавают,— говорит Легкий.— Ну ладно, не разговаривайте, сейчас щук будем смотреть...
Для пешеходов возле переезда были положены клади, мы осторожно вступили на них. Клади тоненькие, полусгнившие, того и гляди, бултыхнешься в воду.
— Вон они,— шепчет Легкий.— Смотрите, вон там...
— Кто?
— Щуки...
Сначала мы ничего не могли разобрать.
— Да вон же они! Разини вы этакие... Вон под теми лопухами...
И тут мы увидели... Два щуренка стоят возле лопухов недвижно, словно полосатые стрелы, и смотрят на нас, готовые удрать. Как они красивы!
— Но они совсем небольшие,— шепчу я Легкому.
— Большие где-нибудь в другом месте затаились, их не каждый раз увидишь... Ну, хватит, пошли дальше.
За болотом пошли луга, а за лугами темнеет густой лес. В траве кричат коростели, и кажется — они где-то здесь, совсем рядом. Кричат так усердно, словно выхваляются друг перед другом:
«Дерь! Дерь!»
«Кря! Кря!»
«Дерь! Дерь!»
«Кря! Кря!»
Я слушаю эту перекличку и не могу наслушаться. А Легкий и ребята не обращают никакого внимания на коростелей, им, видать, не в диковинку птичья музыка.
Вот и лес. Мы идем сначала среди старых мохнатых елей, таких мохнатых, что даже солнца сквозь их сучья не видно. Огромные муравьиные кучи, как курганчики, стоят у дороги, и муравьи кишмя кишат на них. Между елей — заросли черничника, но ягод на нем уже нет, их пора отошла. И все же, видимо, кое-где ягодки уцелели — в одном месте мы
вспугнули целый выводок рябчиков. Маленький пичужки, ползунки, снуют по деревьям и деловито, по-хозяйски осматривают в коре каждую щелку и дырочку. Что они там выискивают, понять нельзя.
Ельник кончился, и лес пошел веселей. Возле дороги тянулись дубы и клены, березняк и осинник, ясень и вяз. А потом и лиственный лес кончился, мы вышли на луг.
— Теперь и малина скоро будет. Вот он, Горшков покос, а за ним — болото, за болотом — вырубки, на вырубках и малина растет,— говорит нам Легкий, когда мы вышли на лесную лужайку.
Горшков покос, бывший когда-то большим лугом, теперь зарос осинником и березняком. Дорожка идет как раз посреди небольшой лужайки, по сторонам ее кочки да кочки, сплошь обросшие мохом. И у самой дорожки стоит огромный старый вяз, с глубоким дуплом внутри.
— Ребята, угадайте, кто в этом дупле живет? — спрашивает Легкий.
— Пчелы! — кричим мы ему в ответ.
— А вот и не угадали. Не пчелы, а враги пчелиные — шершни. Я сам видел, как шершень поймал пчелу на цветке. Он сначала обрубил ей ножки, крылышки, брюшко и грудку, а потом зажал в лапах ее голову и улетел с ней. Шершни пчелиными головами питаются, гады!
— Не может быть!
— Я собственными глазами видел... Тишка, сломай-ка мне хорошую ветку!
Тишка мигом сломал лозовую ветку, сосмурыжил с нее листву и подал Легкому.
— Отойдите-ка немножко подальше! — кричит Легкий. Мы расступились.
Легкий смело подошел к вязу и начал стегать по дуплу веткой. Шершни загудели, зашумели в своем гнезде, а Легкий знай стегает. Шершни летят наружу, но Легкий сшибает их на лету.
— Бей, бей их, Легкий, они кусаются сильнее пчел! — кричит Тишка.
Шершни и на самом деле отвратительные и страшные на вид насекомые. Они желтые, как осы, только немного потемней, но гораздо крупнее их, даже больше шмелей. И наши мужики, у кого есть пчелы, ненавидят шершней, выжигают дупла, где они водятся. Это дупло, видно, тоже кто-то выжигал, его края обуглены, но шершни опять в нем обосновались.
Говорят, шершни кусают не так, как пчелы, а бьют с налета. Меня они еще ни разу не кусали, но все равно я их боюсь. А Легкий не боится!..
Легкий знай стегает шершней. Они так и падают под его веткой. Но некоторые увертываются и упрямо кружат над его головой.
— Довольно, Легкий! — кричим мы.
Но было уже поздно. Огромный шершень со всего маху ужалил Легкого в затылок, чуть пониже картуза, и Легкий, как сноп, повалился на траву.
А за первым налетел второй, за вторым — третий, четвертый...
Легкий катался по земле, махал веткой, но шершни продолжали нападать. Мы было сунулись на выручку — шершни загудели и над нами. Мы в ужасе побежали прочь. Легкий вскочил и тоже бросился наутек, на ходу снимая с сабя рубашку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46
Я быстро собрал ребят, мы захватили кузовки и направились к Григорушкину сараю.
— Ну, пошли! — командует Легкий.
— Я, пожалуй, за малиной с вами не пойду,— говорит вдруг Матвеечка.
— Что так? — притворно удивляется Легкий.
— Да так... Что-то не хочется.
— Дело хозяйское, смотри сам. А мы пошли. И мы двинулись к околице.
А Матвеечка поплелся, прихрамывая, к своему двору.
— А здорово Трусак стеганул его — вишь, как хромает,— замечает Легкий.— Я говорил ему, что недельки две теперь похромает, так оно и будет...
— А когда он его стегал? За что? — спрашивают ребята.
— Сегодня. Он с Трусиком дрался,— поясняет им Легкий.
А о себе — ни слова. Ну и я молчок, не выдаю его. Мы вышли за околицу. Сначала наша дорога шла полем. Я еще никогда здесь не ходил. По обе стороны дороги стеной стояла рожь, в ней синели головки васильков и звенели перепелки. Васильки словно высматривают нас, словно хотят узнать, куда мы идем.
«Пить-полоть! Пить-полоть!» — кричат во ржи перепелки. Так и кажется, что они сидят возле самой дороги: мы слышим не только «пить-полоть», а и приглушенное: «Ва!Ва!Ва!Ва!» Думается, зайди мы все кругом, обязательно поймали бы невидимую певунью. Но мы знаем, что по ржи ходить нельзя, и шагаем дальше. И впереди нас, конечно, Легкий. Он уже забыл о том, что недавно удирал от Трусака, идет веселый, смеется и рассказывает смешные истории.
Высоко над нами заливаются серебристо жаворонки, парят ястреба.А у самой дороги ковром стелется подорожник, белеют ромашки.Рожь вся вызрела. Она всегда в одно время с малиной созревает, это я давно знаю.
Мы срываем самые крупные колосья и начинаем вылущивать зернышки. Зерна мягкие, вкусные, но нужно иметь осторожку, чтобы вместе с зерном в рот не попала остина — вопьется в горло, попробуй вынь тогда.
Дорога начала поворачивать все влево и влево и вдруг уперлась в болото, по которому протекала маленькая речушка. Болото все заросло олешником и лозняком, тростником и крапивой. И только там, где был переезд, блестит чистая водяная гладь.
— Тише, ребятки, тише,— шепчет нам Легкий.— На этом переезде, бывает, плавают дикие утки... А щук тут уйма! И есть такие, что страшно смотреть. И ужаки тут водятся. Только они не кусаются, они на вид только страшные...
Мы на цыпочках, затаив дыхание подвигаемся к переезду... Две утки с шумом поднялись вверх, взмыли над болотом и, описав над нами полукруг, опустились невдалеке в заросли тростника.
— Надо было нам еще осторожней подвигаться, тогда бы мы увидели, как они плавают,— говорит Легкий.— Ну ладно, не разговаривайте, сейчас щук будем смотреть...
Для пешеходов возле переезда были положены клади, мы осторожно вступили на них. Клади тоненькие, полусгнившие, того и гляди, бултыхнешься в воду.
— Вон они,— шепчет Легкий.— Смотрите, вон там...
— Кто?
— Щуки...
Сначала мы ничего не могли разобрать.
— Да вон же они! Разини вы этакие... Вон под теми лопухами...
И тут мы увидели... Два щуренка стоят возле лопухов недвижно, словно полосатые стрелы, и смотрят на нас, готовые удрать. Как они красивы!
— Но они совсем небольшие,— шепчу я Легкому.
— Большие где-нибудь в другом месте затаились, их не каждый раз увидишь... Ну, хватит, пошли дальше.
За болотом пошли луга, а за лугами темнеет густой лес. В траве кричат коростели, и кажется — они где-то здесь, совсем рядом. Кричат так усердно, словно выхваляются друг перед другом:
«Дерь! Дерь!»
«Кря! Кря!»
«Дерь! Дерь!»
«Кря! Кря!»
Я слушаю эту перекличку и не могу наслушаться. А Легкий и ребята не обращают никакого внимания на коростелей, им, видать, не в диковинку птичья музыка.
Вот и лес. Мы идем сначала среди старых мохнатых елей, таких мохнатых, что даже солнца сквозь их сучья не видно. Огромные муравьиные кучи, как курганчики, стоят у дороги, и муравьи кишмя кишат на них. Между елей — заросли черничника, но ягод на нем уже нет, их пора отошла. И все же, видимо, кое-где ягодки уцелели — в одном месте мы
вспугнули целый выводок рябчиков. Маленький пичужки, ползунки, снуют по деревьям и деловито, по-хозяйски осматривают в коре каждую щелку и дырочку. Что они там выискивают, понять нельзя.
Ельник кончился, и лес пошел веселей. Возле дороги тянулись дубы и клены, березняк и осинник, ясень и вяз. А потом и лиственный лес кончился, мы вышли на луг.
— Теперь и малина скоро будет. Вот он, Горшков покос, а за ним — болото, за болотом — вырубки, на вырубках и малина растет,— говорит нам Легкий, когда мы вышли на лесную лужайку.
Горшков покос, бывший когда-то большим лугом, теперь зарос осинником и березняком. Дорожка идет как раз посреди небольшой лужайки, по сторонам ее кочки да кочки, сплошь обросшие мохом. И у самой дорожки стоит огромный старый вяз, с глубоким дуплом внутри.
— Ребята, угадайте, кто в этом дупле живет? — спрашивает Легкий.
— Пчелы! — кричим мы ему в ответ.
— А вот и не угадали. Не пчелы, а враги пчелиные — шершни. Я сам видел, как шершень поймал пчелу на цветке. Он сначала обрубил ей ножки, крылышки, брюшко и грудку, а потом зажал в лапах ее голову и улетел с ней. Шершни пчелиными головами питаются, гады!
— Не может быть!
— Я собственными глазами видел... Тишка, сломай-ка мне хорошую ветку!
Тишка мигом сломал лозовую ветку, сосмурыжил с нее листву и подал Легкому.
— Отойдите-ка немножко подальше! — кричит Легкий. Мы расступились.
Легкий смело подошел к вязу и начал стегать по дуплу веткой. Шершни загудели, зашумели в своем гнезде, а Легкий знай стегает. Шершни летят наружу, но Легкий сшибает их на лету.
— Бей, бей их, Легкий, они кусаются сильнее пчел! — кричит Тишка.
Шершни и на самом деле отвратительные и страшные на вид насекомые. Они желтые, как осы, только немного потемней, но гораздо крупнее их, даже больше шмелей. И наши мужики, у кого есть пчелы, ненавидят шершней, выжигают дупла, где они водятся. Это дупло, видно, тоже кто-то выжигал, его края обуглены, но шершни опять в нем обосновались.
Говорят, шершни кусают не так, как пчелы, а бьют с налета. Меня они еще ни разу не кусали, но все равно я их боюсь. А Легкий не боится!..
Легкий знай стегает шершней. Они так и падают под его веткой. Но некоторые увертываются и упрямо кружат над его головой.
— Довольно, Легкий! — кричим мы.
Но было уже поздно. Огромный шершень со всего маху ужалил Легкого в затылок, чуть пониже картуза, и Легкий, как сноп, повалился на траву.
А за первым налетел второй, за вторым — третий, четвертый...
Легкий катался по земле, махал веткой, но шершни продолжали нападать. Мы было сунулись на выручку — шершни загудели и над нами. Мы в ужасе побежали прочь. Легкий вскочил и тоже бросился наутек, на ходу снимая с сабя рубашку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46