Мы подошли довольно близко, когда враг открыл наконец огонь. Делать нечего, чуть подались назад. Рывки повторялись не раз. И вот мы вслед за танком уже у мельницы. Вокруг трупы немцев. На сыром полу мельницы, раскинув руки, лежит
убитый заместитель начальника штаба полка. Полегли почти все. В живых осталось только шестеро. Командир полка схватил за плечи нашего знаменосца:
— Где знамя?
— Знамя?— ошалело глядя на него, потрясенный неожиданной подмогой, переспросил знаменосец.— С нами оно, вот...
Он распахнул полушубок и вытащил знамя, которое прятал на груди. Командир полка лицом зарылся в красные складки шелка. Мне показалось, что он плачет. Но нет, по лицу его течет кровь. Он ранен в голову. Его срочно эвакуировали в тыл.
Братья Буткевичи — Витя и Федя — близнецы. Они питомцы наши, сын^>1 полка. Им по одиннадцать лет. Совсем еще малы. Но солдатики — честь по чести. Я никак не научусь различать их, очень уж они схожи. Вот и сейчас вижу со своего НП, как один из них барахтается в снегу. На спине у него телефонная катушка. Она вертится, и черный провод утопает в снегу. В снегу утопает и сам мальчонка, грудью пробивающий себе дорогу.
— Ты кто? — спрашиваю его.
— А вы кто? — отвечает он вопросом на вопрос.
Я закуриваю.
Мальчики эти, кажется, из Малой Вишеры. А может, и из Тихвина, где наш полк вел тяжелые бои еще весной сорок второго года. Они именно тогда и появились у нас.
— Как это случилось? — поинтересовался я однажды.
— Обыкновенно,— пожал плечами Витя, это был он.— Мы потеряли отца и мать. Их, наверно, убило. Вот и стали с братом солдатами...
Он уходит, за ним тянется телефонный кабель. Снег местами взрыт снарядами, местами окрашен кровью. Каждую секунду тут что-нибудь разрывается — мины, фугаски. Меня захлестывает злость, я оборачиваюсь и ору:
— Эй вы, фрицы! Не стреляйте, здесь ребенок...
Я еще целую ночь думаю о близнецах.
Лежу в санях. Они медленно трогаются. Я смотрю в небо. Вдруг слышу над собой голос:
— Не холодно, южанин?
Вот так номер — это же новый командир полка, подполковник Сафонов Павел Антонович. Я мигом спрыгну л с саней, вытянулся, готовый к докладу, но он остановил меня.
— Не надо,— сказал он и снова спросил: — Не холодно.
— Нет, не холодно, товарищ подполковник.
— Во всяком случае в санях спать не следует. Замерзнете.
Он улыбнулся. Три дня, как принял командование нашим полком этот грузноватый, лет пятидесяти человек. Шагает довольно тяжело.
Я иду рядом с ним, чуть отставая, как положено.
— Скоро выйдем к Нарве,— раздумчиво говорит комполка.— Надо беречь людей. На Нарве нам предстоят очень тяжелые бои.
Я снова на НП. Отсюда мне довольно хорошо видно расположение противника. Сами немцы появляются в поле зрения редко, но отчетливо просматриваются их позиции, валы укреплений, возводимые ими с большой поспешностью. Разглядеть все это мне помогает мощный полевой бинокль и стереотруба. Последнюю, хоть она и очень громоздкая, я всюду таскаю за собой...
— Здравствуйте, товарищ лейтенант,— слышу я снизу и вздрагиваю от неожиданности. Глянул —под деревом мальчонка.
— Вы что, не помните меня? — сердится малыш.
Помню! Конечно же помню! Только опять никак не
различу, кто это из близнецов. И одеваются они, как назло, одинаково. Это уж постарались полковые сапожники и портные, перешили из солдатского обмундирования. И как ладно все пригнано, любо-дорого смотреть. И эти красные звезды на ушанках, как язычки пламени.
Я спускаюсь с дерева. Тут, оказывается, не один, а оба брата.
— Здравствуйте, товарищи ефрейторы!..
Оба они — ефрейторы и очень сердятся, когда к ним обращаются не по уставу, а запросто: парень, паренек...
— Что вы здесь делаете?..
— Проверяем, в порядке ли телефонный кабель.
— В порядке,— говорю я.— Шли бы вы лучше домой.
Оба удивленно, в один голос, спрашивают:
— Домой?
Сгорел их дом. Этот заснеженный лес, эти окопы под холодным, бесприютным небом — вот сейчас их дом...
— Мы скоро будем сержантами! — говорит один из мальчиков.— А когда-нибудь и лейтенантами будем...
— Ну, вам и до генералов не мудрено дожить.
— А что ж! Вот только война не продлится так долго, чтоб до генералов нам дорасти.
— Верно, не продлится,— соглашаюсь я.
И хорошо, что не продлится! Милые мальчики, пусть это проклятая война кончится сию секунду! И пусть вы навсегда останетесь ефрейторами, только бы живы были.
Готовимся к новому наступлению. Прямо в окопах заседает штаб. Мы, офицеры, получаем боевое задание.
Командир полка вызывает братьев Буткевичей и приказывает им отправиться в санчасть и там дождаться его дальнейших распоряжений, пока не призовет их. Мальчики несказанно обижены.
— Не хотим мы...
— Приказ есть приказ! — разводит руками командир полка.— Вы люди военные, ефрейторы — звание имеете, значит, должны подчиняться приказу. И вам уже должно быть известно, что приказ обсуждению не подлежит.
— Но разве можно,— не унимаются мальчики,— приказать солдату, чтобы он не выполнял свой долг?..— В их голосах нет слез, только обида.— Мы хотим быть с вами!
— Не выйдет,— возражает командир полка.— Выполняйте приказ вашего командира!..
В глазах ребят столько досады, что кажется, вот-вот зальются горючими слезами. Выходит, их еще считают детьми, хоть и присвоили звание ефрейторов. И даже медалями «За отвагу» наградили... Никак они не могли с этим смириться...
Но нас ждут тяжелые бои. И командир полка прав. Разве может он взять с собой под пули, на смерть, этих мальчонок? Нет уж, пусть лучше пересидят с врачами. И там не безопасно, но все же...
Мальчики ушли.
Сегодня тридцать первое января. Уже месяц и три дня, как мне исполнилось двадцать. В записях моих свет детства.
ЛЕДОВЫЙ ПОХОД
Уже недели две будет, как мы ушли с левого берега Волхова. Там осталось бесчисленное множество могил: братские и одиночные. На каждом квадратном метре.
Люди, если вы когда-нибудь набредете на братскую могилу, знайте: мы вели здесь тяжелейшие бои, потеряли много убитыми и не всегда у нас было время похоронить их по-людски. А встретите одиночную могилу — это значит, что нам, солдатам, выдавались и относительно «легкие» дни.
Волхов — река большая. Начало она берет у озера Ильмень и, вобрав в себя воды мелких рек и речушек, впадает в Ладогу. И жизнью и кладбищем была для нас эта река. Сколько людей унесла синеводная!.. И сколько рыбы дала нам на прокорм... И еще... И больше ничего. Только это.
Прощай, Волхов. Помяни нас добром. Мы сделали все, чтобы воды твои стали чистыми и прозрачными. И в том, что к волнам твоим часто примешивалась людская кровь, а говор твой заглушала канонада, была не наша вина.
Неподалеку от деревни Подберезино сгорел в своем танке Макар Герасимович Семенов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74
убитый заместитель начальника штаба полка. Полегли почти все. В живых осталось только шестеро. Командир полка схватил за плечи нашего знаменосца:
— Где знамя?
— Знамя?— ошалело глядя на него, потрясенный неожиданной подмогой, переспросил знаменосец.— С нами оно, вот...
Он распахнул полушубок и вытащил знамя, которое прятал на груди. Командир полка лицом зарылся в красные складки шелка. Мне показалось, что он плачет. Но нет, по лицу его течет кровь. Он ранен в голову. Его срочно эвакуировали в тыл.
Братья Буткевичи — Витя и Федя — близнецы. Они питомцы наши, сын^>1 полка. Им по одиннадцать лет. Совсем еще малы. Но солдатики — честь по чести. Я никак не научусь различать их, очень уж они схожи. Вот и сейчас вижу со своего НП, как один из них барахтается в снегу. На спине у него телефонная катушка. Она вертится, и черный провод утопает в снегу. В снегу утопает и сам мальчонка, грудью пробивающий себе дорогу.
— Ты кто? — спрашиваю его.
— А вы кто? — отвечает он вопросом на вопрос.
Я закуриваю.
Мальчики эти, кажется, из Малой Вишеры. А может, и из Тихвина, где наш полк вел тяжелые бои еще весной сорок второго года. Они именно тогда и появились у нас.
— Как это случилось? — поинтересовался я однажды.
— Обыкновенно,— пожал плечами Витя, это был он.— Мы потеряли отца и мать. Их, наверно, убило. Вот и стали с братом солдатами...
Он уходит, за ним тянется телефонный кабель. Снег местами взрыт снарядами, местами окрашен кровью. Каждую секунду тут что-нибудь разрывается — мины, фугаски. Меня захлестывает злость, я оборачиваюсь и ору:
— Эй вы, фрицы! Не стреляйте, здесь ребенок...
Я еще целую ночь думаю о близнецах.
Лежу в санях. Они медленно трогаются. Я смотрю в небо. Вдруг слышу над собой голос:
— Не холодно, южанин?
Вот так номер — это же новый командир полка, подполковник Сафонов Павел Антонович. Я мигом спрыгну л с саней, вытянулся, готовый к докладу, но он остановил меня.
— Не надо,— сказал он и снова спросил: — Не холодно.
— Нет, не холодно, товарищ подполковник.
— Во всяком случае в санях спать не следует. Замерзнете.
Он улыбнулся. Три дня, как принял командование нашим полком этот грузноватый, лет пятидесяти человек. Шагает довольно тяжело.
Я иду рядом с ним, чуть отставая, как положено.
— Скоро выйдем к Нарве,— раздумчиво говорит комполка.— Надо беречь людей. На Нарве нам предстоят очень тяжелые бои.
Я снова на НП. Отсюда мне довольно хорошо видно расположение противника. Сами немцы появляются в поле зрения редко, но отчетливо просматриваются их позиции, валы укреплений, возводимые ими с большой поспешностью. Разглядеть все это мне помогает мощный полевой бинокль и стереотруба. Последнюю, хоть она и очень громоздкая, я всюду таскаю за собой...
— Здравствуйте, товарищ лейтенант,— слышу я снизу и вздрагиваю от неожиданности. Глянул —под деревом мальчонка.
— Вы что, не помните меня? — сердится малыш.
Помню! Конечно же помню! Только опять никак не
различу, кто это из близнецов. И одеваются они, как назло, одинаково. Это уж постарались полковые сапожники и портные, перешили из солдатского обмундирования. И как ладно все пригнано, любо-дорого смотреть. И эти красные звезды на ушанках, как язычки пламени.
Я спускаюсь с дерева. Тут, оказывается, не один, а оба брата.
— Здравствуйте, товарищи ефрейторы!..
Оба они — ефрейторы и очень сердятся, когда к ним обращаются не по уставу, а запросто: парень, паренек...
— Что вы здесь делаете?..
— Проверяем, в порядке ли телефонный кабель.
— В порядке,— говорю я.— Шли бы вы лучше домой.
Оба удивленно, в один голос, спрашивают:
— Домой?
Сгорел их дом. Этот заснеженный лес, эти окопы под холодным, бесприютным небом — вот сейчас их дом...
— Мы скоро будем сержантами! — говорит один из мальчиков.— А когда-нибудь и лейтенантами будем...
— Ну, вам и до генералов не мудрено дожить.
— А что ж! Вот только война не продлится так долго, чтоб до генералов нам дорасти.
— Верно, не продлится,— соглашаюсь я.
И хорошо, что не продлится! Милые мальчики, пусть это проклятая война кончится сию секунду! И пусть вы навсегда останетесь ефрейторами, только бы живы были.
Готовимся к новому наступлению. Прямо в окопах заседает штаб. Мы, офицеры, получаем боевое задание.
Командир полка вызывает братьев Буткевичей и приказывает им отправиться в санчасть и там дождаться его дальнейших распоряжений, пока не призовет их. Мальчики несказанно обижены.
— Не хотим мы...
— Приказ есть приказ! — разводит руками командир полка.— Вы люди военные, ефрейторы — звание имеете, значит, должны подчиняться приказу. И вам уже должно быть известно, что приказ обсуждению не подлежит.
— Но разве можно,— не унимаются мальчики,— приказать солдату, чтобы он не выполнял свой долг?..— В их голосах нет слез, только обида.— Мы хотим быть с вами!
— Не выйдет,— возражает командир полка.— Выполняйте приказ вашего командира!..
В глазах ребят столько досады, что кажется, вот-вот зальются горючими слезами. Выходит, их еще считают детьми, хоть и присвоили звание ефрейторов. И даже медалями «За отвагу» наградили... Никак они не могли с этим смириться...
Но нас ждут тяжелые бои. И командир полка прав. Разве может он взять с собой под пули, на смерть, этих мальчонок? Нет уж, пусть лучше пересидят с врачами. И там не безопасно, но все же...
Мальчики ушли.
Сегодня тридцать первое января. Уже месяц и три дня, как мне исполнилось двадцать. В записях моих свет детства.
ЛЕДОВЫЙ ПОХОД
Уже недели две будет, как мы ушли с левого берега Волхова. Там осталось бесчисленное множество могил: братские и одиночные. На каждом квадратном метре.
Люди, если вы когда-нибудь набредете на братскую могилу, знайте: мы вели здесь тяжелейшие бои, потеряли много убитыми и не всегда у нас было время похоронить их по-людски. А встретите одиночную могилу — это значит, что нам, солдатам, выдавались и относительно «легкие» дни.
Волхов — река большая. Начало она берет у озера Ильмень и, вобрав в себя воды мелких рек и речушек, впадает в Ладогу. И жизнью и кладбищем была для нас эта река. Сколько людей унесла синеводная!.. И сколько рыбы дала нам на прокорм... И еще... И больше ничего. Только это.
Прощай, Волхов. Помяни нас добром. Мы сделали все, чтобы воды твои стали чистыми и прозрачными. И в том, что к волнам твоим часто примешивалась людская кровь, а говор твой заглушала канонада, была не наша вина.
Неподалеку от деревни Подберезино сгорел в своем танке Макар Герасимович Семенов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74