Три года 291 день.
Фронтовой дневник
ГОД ПОЛОВИНЧАТЫЙ—1941-й
МНЕ СЕМНАДЦАТЬ С ПОЛОВИНОЙ
Двадцать второе июня. Воскресное утро.
На улице старший брат отвел меня в сторонку:
— Война...
Он был суров и собран. Я завернул в сад к дяде. Согнувшись в три погибели, он косил траву. Пересказал ему то, что услышал. Коса, ударившись о пень бывшего тутового дерева, переломилась.
— Что, что?..
— Немцы напали на нашу страну. Война!..
Дядя опустился на колени...
Отец у меня умер, и все мои надежды связаны с дядей. А он вдруг сломался, как его коса...
Вечером брат вернулся домой очень поздно.
— Надо собирать припас, скоро заберут.
Мать и жена брата заплакали. Я рассердился:
— Что вы распустили нюни! Война ведь, значит, нам надо уходить.
Я очень хочу пойти в армию, стать военным. Наш сосед, Арам Арутюнян, ушел служить, когда ему едва исполнилось семнадцать. А мне уже семнадцать с половиной. Я шалею, когда вижу его в форме.
Очень хочу стать военным.
Весной я трижды ходил в военкомат и умолял забрать меня. Они пообещали, даже обрили, но в армию не взяли. Теперь вот война...
Уже год, как я учительствую в селе. Сейчас каникулы. Я хочу пойти в республиканский военкомат, просить, чтобы направили в армию. Это не беда, что я малость тощ и частенько простуживаюсь. Сейчас война... Я побаиваюсь: а что, если меня все равно пока не возьмут в армию, скажут, не дорос и здоровьем слабоват?
Ночь. С надеждой жду восхода.
Рассвело. Я направился в военкомат. Военком сумрачно глянул на меня:
— Опять ты?.. Ну, беги домой и возвращайся с трехдневным припасом...
Дома мать плакала:
— Что я теперь буду делать?!
Откуда мне знать, что ей делать? Я хочу, чтобы меня взяли в армию.
Трясет нас в кузове грузовика. Тесно, жмемся друг к другу. В мгновение ока исчез с глаз наш маленький- премаленький городок. Мы промчали под кронами дедовских ореховых деревьев.
— Назад больше не вернемся...
Я вздрогнул. Это сказал Серож Зарелян, щуплый паренек, в учениках у сапожника был, может годочка на два постарше меня.
Двое новобранцев всхлипнули.
Мы подминаем мешки с продовольствием, наспех сшитые из брезента, сатина и даже из постельного белья. Я говорю, что мы непременно вернемся назад. Но даже весельчак Андраник Адонц не верит. А коротышка Барцик пробурчал под нос:
— Э, болтаешь, да!..
Солнце бьет нам в лицо. Мы дышим зноем. Андраник попробовал было запеть, но получилось что-то вроде всхлипов. Серож прикрыл ему рот ладонью. Я вспомнил, что захватил с собой записную книжку и химический карандаш.
Добрались до сборного пункта. На железнодорожную станцию нас не повезли. Приказали расположиться в помещении школы...
Еще в техникуме я пристрастился записывать все увиденное и услышанное. По старой привычке я и тут примостился на подоконнике и извлек свою записную книжку. Но что мне писать? И зачем?
Однако вот пишу...
Двадцать четвертое июня. Мы уже второй день солдаты. Солнце огнем раскалило медно-бурые скалы. Мы не смогли уснуть, хотя на ночь растворили все двери и окна в школе.
Полдень. Все собрались на школьном дворе слушать радио. Какие новости сообщит нам Москва? Восемь юношей подошли к нам.
— Где ваш командир?—спросил один из них. Его густые буйные волосы спадают на лоб, на шею.
— Какой командир?— говорю я ему.
— Самый старший.
Парень сказал, что они только-только окончили среднюю школу и получили аттестаты зрелости.
— Поздравляю! Похоже, вы закончили ее с успехом?
— Да. Но мы хотим на фронт. Затем и пришли. Нас восемнадцать, все только что окончившие школу. Хотим добровольцами в рядах красноармейцев отправиться на фронт — защищать Родину!..
Парни с такой надеждой смотрят на меня, как будто именно я и есть тот самый командир, которого они ищут. И признаюсь, у меня в душе шевельнулась радость— эти горцы, эти армянские юноши, уверенно несут в себе ту силу, ту любовь к отечеству, которые мы, учителя, взрастили в них!..
— А ваши родители не против?—спрашиваю я.
— За родителей нам сейчас — родина! Она в беде! — отчеканил все тот же кудлатый парень.— Помогите нам отыскать командира, чтобы сказать ему о нашей просьбе.
Я посоветовал им обратиться в райвоенкомат. Это там занимаются такими вопросами.
Ребята послушались, ушли. Я долго провожал их взглядом. Вот они вошли во двор военкомата. Я мысленно крикнул вероломному зачинщику этой войны фашисту Гитлеру: «Эй, безумец, и ты считаешь, что можешь победить народ, сыновья которого — такие парни? Готовь саван, безмозглый. Не сегодня, так чуть позже сгинешь!»
Двадцать четвертое июня. Через полгода и четыре дня, двадцать восьмого декабря, мне будет восемнадцать.
Мои записки начались вот так.
КОМРОТЫ АРАМ АРУТЮНЯН
Небо полыхает жаром, вода теплая. Мы хватаем воздух, словно рыбы, выброшенные на сушу.
Всю провизию пришлось побросать. Куры протухли,
сыр высох. Не мудрено. Кому охота есть в эдакую жару!
Прибыли еще два эшелона с солдатами. Один из Грузии, другой из-под Шемахи — и пожилые и совсем еще юнцы. Почти все — кавказцы.
Нас разделили на роты и взводы. Я попал во вторую роту. Командиром в ней Арам. Он из наших мест. Арам участвовал в финской кампании и всего два месяца назад демобилизовался. Собирался жениться. Однако вот опять война...
Арам Арутюнян спросил:
— Зачем тебя направили в эту часть?
Я не понял его. Как так — зачем? Мне хотелось, чтобы меня взяли в армию, вот и взяли. Арам как-то особо подчеркнул слова «в эту часть», но ничего толком не объяснил...
Изнуренные жарой, мы лежим в тени, под самыми стенами. Мне чудится наш сад, ручей...
Вечереет. Всех собрали на школьном дворе. Политрук роты сказал речь. Мы с воодушевлением приветствовали его криком «Ура!».
Принесли обмундирование. Я не стал выбирать. Взял первые попавшиеся под руки шинель и гимнастерку с брюками да тут же на месте и облачился в потемневшую от пота латаную форму.
Когда вся рота обмундировалась, я так и обомлел: ребята стали невероятно смешными. Серож в черных матросских штанах, а сверху еще наброшен какой-то вроде бы мешок. На Андранике гимнастерка командирская, а у Барцика — с дыркой на спине и к тому же очень короткая.
На мне серая, штопаная шинель. А штаны —еще и Серож бы в них со мной поместился. Башмаки тяжелые, сбитые, шнурки длинные. Но истинное мучение—это обмотки. Как бы крепко я их ни закручивал, разматываются и путаются в ногах.
Нас пешими препроводили в горы, в небольшое село. Дорога туда обрывистая, каменистая, зажатая кустарником.
До места мы добрались только к полуночи. Было холодновато. На вершинах лежал снег, горная деревушка— серая груда камней. Я спросил у комроты, зачем нас сюда привели.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74
Фронтовой дневник
ГОД ПОЛОВИНЧАТЫЙ—1941-й
МНЕ СЕМНАДЦАТЬ С ПОЛОВИНОЙ
Двадцать второе июня. Воскресное утро.
На улице старший брат отвел меня в сторонку:
— Война...
Он был суров и собран. Я завернул в сад к дяде. Согнувшись в три погибели, он косил траву. Пересказал ему то, что услышал. Коса, ударившись о пень бывшего тутового дерева, переломилась.
— Что, что?..
— Немцы напали на нашу страну. Война!..
Дядя опустился на колени...
Отец у меня умер, и все мои надежды связаны с дядей. А он вдруг сломался, как его коса...
Вечером брат вернулся домой очень поздно.
— Надо собирать припас, скоро заберут.
Мать и жена брата заплакали. Я рассердился:
— Что вы распустили нюни! Война ведь, значит, нам надо уходить.
Я очень хочу пойти в армию, стать военным. Наш сосед, Арам Арутюнян, ушел служить, когда ему едва исполнилось семнадцать. А мне уже семнадцать с половиной. Я шалею, когда вижу его в форме.
Очень хочу стать военным.
Весной я трижды ходил в военкомат и умолял забрать меня. Они пообещали, даже обрили, но в армию не взяли. Теперь вот война...
Уже год, как я учительствую в селе. Сейчас каникулы. Я хочу пойти в республиканский военкомат, просить, чтобы направили в армию. Это не беда, что я малость тощ и частенько простуживаюсь. Сейчас война... Я побаиваюсь: а что, если меня все равно пока не возьмут в армию, скажут, не дорос и здоровьем слабоват?
Ночь. С надеждой жду восхода.
Рассвело. Я направился в военкомат. Военком сумрачно глянул на меня:
— Опять ты?.. Ну, беги домой и возвращайся с трехдневным припасом...
Дома мать плакала:
— Что я теперь буду делать?!
Откуда мне знать, что ей делать? Я хочу, чтобы меня взяли в армию.
Трясет нас в кузове грузовика. Тесно, жмемся друг к другу. В мгновение ока исчез с глаз наш маленький- премаленький городок. Мы промчали под кронами дедовских ореховых деревьев.
— Назад больше не вернемся...
Я вздрогнул. Это сказал Серож Зарелян, щуплый паренек, в учениках у сапожника был, может годочка на два постарше меня.
Двое новобранцев всхлипнули.
Мы подминаем мешки с продовольствием, наспех сшитые из брезента, сатина и даже из постельного белья. Я говорю, что мы непременно вернемся назад. Но даже весельчак Андраник Адонц не верит. А коротышка Барцик пробурчал под нос:
— Э, болтаешь, да!..
Солнце бьет нам в лицо. Мы дышим зноем. Андраник попробовал было запеть, но получилось что-то вроде всхлипов. Серож прикрыл ему рот ладонью. Я вспомнил, что захватил с собой записную книжку и химический карандаш.
Добрались до сборного пункта. На железнодорожную станцию нас не повезли. Приказали расположиться в помещении школы...
Еще в техникуме я пристрастился записывать все увиденное и услышанное. По старой привычке я и тут примостился на подоконнике и извлек свою записную книжку. Но что мне писать? И зачем?
Однако вот пишу...
Двадцать четвертое июня. Мы уже второй день солдаты. Солнце огнем раскалило медно-бурые скалы. Мы не смогли уснуть, хотя на ночь растворили все двери и окна в школе.
Полдень. Все собрались на школьном дворе слушать радио. Какие новости сообщит нам Москва? Восемь юношей подошли к нам.
— Где ваш командир?—спросил один из них. Его густые буйные волосы спадают на лоб, на шею.
— Какой командир?— говорю я ему.
— Самый старший.
Парень сказал, что они только-только окончили среднюю школу и получили аттестаты зрелости.
— Поздравляю! Похоже, вы закончили ее с успехом?
— Да. Но мы хотим на фронт. Затем и пришли. Нас восемнадцать, все только что окончившие школу. Хотим добровольцами в рядах красноармейцев отправиться на фронт — защищать Родину!..
Парни с такой надеждой смотрят на меня, как будто именно я и есть тот самый командир, которого они ищут. И признаюсь, у меня в душе шевельнулась радость— эти горцы, эти армянские юноши, уверенно несут в себе ту силу, ту любовь к отечеству, которые мы, учителя, взрастили в них!..
— А ваши родители не против?—спрашиваю я.
— За родителей нам сейчас — родина! Она в беде! — отчеканил все тот же кудлатый парень.— Помогите нам отыскать командира, чтобы сказать ему о нашей просьбе.
Я посоветовал им обратиться в райвоенкомат. Это там занимаются такими вопросами.
Ребята послушались, ушли. Я долго провожал их взглядом. Вот они вошли во двор военкомата. Я мысленно крикнул вероломному зачинщику этой войны фашисту Гитлеру: «Эй, безумец, и ты считаешь, что можешь победить народ, сыновья которого — такие парни? Готовь саван, безмозглый. Не сегодня, так чуть позже сгинешь!»
Двадцать четвертое июня. Через полгода и четыре дня, двадцать восьмого декабря, мне будет восемнадцать.
Мои записки начались вот так.
КОМРОТЫ АРАМ АРУТЮНЯН
Небо полыхает жаром, вода теплая. Мы хватаем воздух, словно рыбы, выброшенные на сушу.
Всю провизию пришлось побросать. Куры протухли,
сыр высох. Не мудрено. Кому охота есть в эдакую жару!
Прибыли еще два эшелона с солдатами. Один из Грузии, другой из-под Шемахи — и пожилые и совсем еще юнцы. Почти все — кавказцы.
Нас разделили на роты и взводы. Я попал во вторую роту. Командиром в ней Арам. Он из наших мест. Арам участвовал в финской кампании и всего два месяца назад демобилизовался. Собирался жениться. Однако вот опять война...
Арам Арутюнян спросил:
— Зачем тебя направили в эту часть?
Я не понял его. Как так — зачем? Мне хотелось, чтобы меня взяли в армию, вот и взяли. Арам как-то особо подчеркнул слова «в эту часть», но ничего толком не объяснил...
Изнуренные жарой, мы лежим в тени, под самыми стенами. Мне чудится наш сад, ручей...
Вечереет. Всех собрали на школьном дворе. Политрук роты сказал речь. Мы с воодушевлением приветствовали его криком «Ура!».
Принесли обмундирование. Я не стал выбирать. Взял первые попавшиеся под руки шинель и гимнастерку с брюками да тут же на месте и облачился в потемневшую от пота латаную форму.
Когда вся рота обмундировалась, я так и обомлел: ребята стали невероятно смешными. Серож в черных матросских штанах, а сверху еще наброшен какой-то вроде бы мешок. На Андранике гимнастерка командирская, а у Барцика — с дыркой на спине и к тому же очень короткая.
На мне серая, штопаная шинель. А штаны —еще и Серож бы в них со мной поместился. Башмаки тяжелые, сбитые, шнурки длинные. Но истинное мучение—это обмотки. Как бы крепко я их ни закручивал, разматываются и путаются в ногах.
Нас пешими препроводили в горы, в небольшое село. Дорога туда обрывистая, каменистая, зажатая кустарником.
До места мы добрались только к полуночи. Было холодновато. На вершинах лежал снег, горная деревушка— серая груда камней. Я спросил у комроты, зачем нас сюда привели.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74