Погоны у него с шинели сорваны, но на преступника вообще-то не похож...
Вскоре мы пересекли Волхов. В Селищевской крепости нам выдали хлеба на двоих и сухой паек. Я тут же развел костер и сварил похлебку. Сели есть, спрашиваю старшего лейтенанта:
— За что разжаловали?..
— Думаешь, за измену? Нет. Я с тридцать четвертого служу. На фронте с первого дня войны...
Мне вдруг показалось, что он вот-вот заплачет.
Что мне было говорить? Я молчал.
— Командиром батареи я был. Три дня мои солдаты оставались без хлеба. И тут как раз к нам в батарею пришел начальник политотдела дивизии. Я возьми да и спроси, почему нам хлеб не доставляют. Он только руками развел. Меня взорвало: «Если, говорю, не можете организовать снабжение солдат самым необходимым, подайте в отставку». Он в отставку не подал, а я вот разжалован, да еще и под арестом...
Темно и холодно. Но здесь есть теплые землянки, кипяток. Мы с Борисовым устроились на нарах. Он с удовольствием вытянул ноги.
— Хоть высплюсь.
Мне тоже очень хочется спать. Но тут в землянку вдруг ввалились четверо военных и две девушки в штатском. Один из военных, майор по званию, предупредил нас:
— Прошу никаких разговоров не вести. С нами немец.
Немец, как мы поняли, перебежчик. Высокий, белобрысый парень. И странно, но он удивительно весел. Наши девушки тоже непонятно любезны, говорят с ним по-немецки. Его тоже препровождают в Боровичи, видать, ценная добыча.
Ужинали они шумно. Немца напоили водкой, дали ему и шоколаду.
Я постарался уснуть. Но Борисов не шел из головы. Жалко человека.
Утро. Меня разбудил Борисов:
— Уйдем, пока господин немец не изволили проснуться. Не хочу, чтобы он меня, советского офицера, видел арестованным.
Вышли из землянки. До станции Малая Вишера день пути.
Я вытянул ремень из брюк, отдал его Борисову, велел подпоясаться. И погоны были, тоже велел надеть. А звездочек у меня сколько хочешь, можно и до капитана набавить.
— Что вы, зачем? — удивился Борисов.— А если я убегу?
— Бегите.
Дальше мы шли как равные. Солдаты отдавали честь и Борисову и мне. Долго шли молча.
Вечер. Добрались до Малой Вишеры. Мороз страшенный.
Сегодня шестое февраля. Уже месяц и девять дней, как мне исполнилось девятнадцать. Записи мои мятежны.
ТАИСА АЛЕКСАНДРОВНА
Все тут в руинах: станция, дома, улицы... Ужасающую картину представляет этот прифронтовой городок. Прохожих на улицах почти не видно.
Мы с трудом разыскали кухню, получили трехдневный паек — дали нам хлеба, сала, консервов, сахару. Еще бы найти ночлег. Снег под ногами отчаянно скрипит, идем куда глаза глядят.
Вдруг женщина какая-то остановила нас и спрашивает:
— Видать, ищете, где бы переночевать?
— Да...
— Идемте со мной.
Женщина в ватных штанах и телогрейке. И все на ней черное. И валенки, и шаль тоже.
Мы пришли с ней к небольшой деревянной, чудом уцелевшей избенке. Внутри холод, запустение. Женщина сказала:
— Вы раздевайтесь, а я сейчас дров принесу.
Она вышла в сени и вернулась спустя минут десять с вязанкой дров. Я с трудом ее узнал. Она уже была в легком домашнем платье. И хотя было ей, наверное, лет сорок, но, скинув свое мрачное одеяние, она сейчас выглядела очень молодо.
Женщина бросила дрова на пол и начала разжигать буржуйку.
— Продрогли небось?..— Голос у нее приятный, приветливый.— Ну, милые мои, сейчас станет тепло. Согрею вам воды, помоете ноги. Зовут меня Таисой. Когда немцы заняли наш городок, я подалась в Боровичи. Месяц, как вернулась обратно.
Она пошла за водой. Борисов растянулся на тахте.
— Все рассказала,— бросил он,— и про ноги тоже. Послушайте, дружок, а бабенка ведь ничего себе. На ваш великий пост такая — сущий клад. Не теряйтесь...
Я зло глянул на него:
— Не болтайте глупостей!
— Глуп тот жаждущий, который у воды стоит, а жажды своей не утолит.
— Замолчите! Человек нас приютил, а вы?
— Приютила, вот и надо отблагодарить ее за доброту...
Таиса вошла с двумя ведрами в руках. Спросила, весело улыбаясь:
— Вы что тут, никак ссоритесь?
— Похоже на то,— признался Борисов.
Таиса стояла перед нами открытая, добрая. Я готов был провалиться сквозь землю от стыда. Борисов преступил все границы дозволенного.
— Я,— с какой-то злостью сказал он,— советовал этому парню попользоваться вашей любезностью до конца...
Таиса криво усмехнулась, пристально посмотрела на меня. В ее глазах я приметил печаль. Она повернулась к Борисову:
— А он что? Отказывается?
— Вроде бы так,— сказал Борисов.— На словах...
— И правильно делает.— Она изменилась в лице.— Вот ты бы, пожалуй, не задумался?.,
И Таиса сделалась вдруг очень печальной. Даже Борисов примолк, может, опешил от ее слов.
Весь припас, что был у меня с собой, я выложил на стол и сказал:
— Тетя Таиса, приготовьте, если можно, из всего этого хороший обед.
И мы принялись с ней за дело. Открыв банку аппетитной тушенки, она всплеснула руками:
— Ой, дух-то какой необыкновенный!
табаком и курительной бумагой. Прощается сумрачный и строгий.
— Береги себя...
Вернулся в часть. Наши получили подкрепление: и людьми, и оружием. Пополнился и мой взвод. Теперь у меня сорок шесть бойцов и четыреста тридцать шесть метров земли под защитой. «Журавль, с родины нашей нет ли вестей?..» Вот он, кусочек моей родины. Четыреста тридцать шесть метров земли под защитой. Здесь я защищаю мою Армению. Мы снова уповаем на землю. Снова бой. Впереди еще много боев.
Ко мне зашел командир батальона. В тесном полутемном блиндаже он стал разъяснять мне задачу завтрашнего боя.
— Чего нам здесь тесниться, товарищ майор, не лучше ли подняться на НП? Там будет удобнее,— предложил я.
Наблюдательный пункт мой расположен на высоком дереве. Оттуда хорошо просматриваются позиции врага.
Мы поднялись по лесенке на сосну. Здесь у меня и рация.
Майор просмотрел мои наброски плана расположения немецких огневых точек.
— Какое вы училище окончили?—спросил он вдруг.
— В Мясном Бору.
— Вон что, значит, тоже там воевали?
— Принял первое боевое крещение...
— Ну, и как оно было?
— Плохо,— ответил я.— Много крови пролили.
Он хотел закурить. Я удержал его:
— Немец может заметить, товарищ майор. Потерпите, пожалуйста, вот спустимся с дерева...
Боевая задача мне ясна: поддержать огнем штурмовые группы и затем выйти на шоссейную дорогу, ту, что в шести километрах от нас.
— Полк наш во что бы то ни стало должен выйти на шоссе,— сказал майор.— Это даст нам возможность отрезать противника от его основных сил.
Я спросил, как у нас с танками.
— Мало, конечно,— сказал майор.—Будем брать шоссе собственными силами. Как считаете, удастся?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74
Вскоре мы пересекли Волхов. В Селищевской крепости нам выдали хлеба на двоих и сухой паек. Я тут же развел костер и сварил похлебку. Сели есть, спрашиваю старшего лейтенанта:
— За что разжаловали?..
— Думаешь, за измену? Нет. Я с тридцать четвертого служу. На фронте с первого дня войны...
Мне вдруг показалось, что он вот-вот заплачет.
Что мне было говорить? Я молчал.
— Командиром батареи я был. Три дня мои солдаты оставались без хлеба. И тут как раз к нам в батарею пришел начальник политотдела дивизии. Я возьми да и спроси, почему нам хлеб не доставляют. Он только руками развел. Меня взорвало: «Если, говорю, не можете организовать снабжение солдат самым необходимым, подайте в отставку». Он в отставку не подал, а я вот разжалован, да еще и под арестом...
Темно и холодно. Но здесь есть теплые землянки, кипяток. Мы с Борисовым устроились на нарах. Он с удовольствием вытянул ноги.
— Хоть высплюсь.
Мне тоже очень хочется спать. Но тут в землянку вдруг ввалились четверо военных и две девушки в штатском. Один из военных, майор по званию, предупредил нас:
— Прошу никаких разговоров не вести. С нами немец.
Немец, как мы поняли, перебежчик. Высокий, белобрысый парень. И странно, но он удивительно весел. Наши девушки тоже непонятно любезны, говорят с ним по-немецки. Его тоже препровождают в Боровичи, видать, ценная добыча.
Ужинали они шумно. Немца напоили водкой, дали ему и шоколаду.
Я постарался уснуть. Но Борисов не шел из головы. Жалко человека.
Утро. Меня разбудил Борисов:
— Уйдем, пока господин немец не изволили проснуться. Не хочу, чтобы он меня, советского офицера, видел арестованным.
Вышли из землянки. До станции Малая Вишера день пути.
Я вытянул ремень из брюк, отдал его Борисову, велел подпоясаться. И погоны были, тоже велел надеть. А звездочек у меня сколько хочешь, можно и до капитана набавить.
— Что вы, зачем? — удивился Борисов.— А если я убегу?
— Бегите.
Дальше мы шли как равные. Солдаты отдавали честь и Борисову и мне. Долго шли молча.
Вечер. Добрались до Малой Вишеры. Мороз страшенный.
Сегодня шестое февраля. Уже месяц и девять дней, как мне исполнилось девятнадцать. Записи мои мятежны.
ТАИСА АЛЕКСАНДРОВНА
Все тут в руинах: станция, дома, улицы... Ужасающую картину представляет этот прифронтовой городок. Прохожих на улицах почти не видно.
Мы с трудом разыскали кухню, получили трехдневный паек — дали нам хлеба, сала, консервов, сахару. Еще бы найти ночлег. Снег под ногами отчаянно скрипит, идем куда глаза глядят.
Вдруг женщина какая-то остановила нас и спрашивает:
— Видать, ищете, где бы переночевать?
— Да...
— Идемте со мной.
Женщина в ватных штанах и телогрейке. И все на ней черное. И валенки, и шаль тоже.
Мы пришли с ней к небольшой деревянной, чудом уцелевшей избенке. Внутри холод, запустение. Женщина сказала:
— Вы раздевайтесь, а я сейчас дров принесу.
Она вышла в сени и вернулась спустя минут десять с вязанкой дров. Я с трудом ее узнал. Она уже была в легком домашнем платье. И хотя было ей, наверное, лет сорок, но, скинув свое мрачное одеяние, она сейчас выглядела очень молодо.
Женщина бросила дрова на пол и начала разжигать буржуйку.
— Продрогли небось?..— Голос у нее приятный, приветливый.— Ну, милые мои, сейчас станет тепло. Согрею вам воды, помоете ноги. Зовут меня Таисой. Когда немцы заняли наш городок, я подалась в Боровичи. Месяц, как вернулась обратно.
Она пошла за водой. Борисов растянулся на тахте.
— Все рассказала,— бросил он,— и про ноги тоже. Послушайте, дружок, а бабенка ведь ничего себе. На ваш великий пост такая — сущий клад. Не теряйтесь...
Я зло глянул на него:
— Не болтайте глупостей!
— Глуп тот жаждущий, который у воды стоит, а жажды своей не утолит.
— Замолчите! Человек нас приютил, а вы?
— Приютила, вот и надо отблагодарить ее за доброту...
Таиса вошла с двумя ведрами в руках. Спросила, весело улыбаясь:
— Вы что тут, никак ссоритесь?
— Похоже на то,— признался Борисов.
Таиса стояла перед нами открытая, добрая. Я готов был провалиться сквозь землю от стыда. Борисов преступил все границы дозволенного.
— Я,— с какой-то злостью сказал он,— советовал этому парню попользоваться вашей любезностью до конца...
Таиса криво усмехнулась, пристально посмотрела на меня. В ее глазах я приметил печаль. Она повернулась к Борисову:
— А он что? Отказывается?
— Вроде бы так,— сказал Борисов.— На словах...
— И правильно делает.— Она изменилась в лице.— Вот ты бы, пожалуй, не задумался?.,
И Таиса сделалась вдруг очень печальной. Даже Борисов примолк, может, опешил от ее слов.
Весь припас, что был у меня с собой, я выложил на стол и сказал:
— Тетя Таиса, приготовьте, если можно, из всего этого хороший обед.
И мы принялись с ней за дело. Открыв банку аппетитной тушенки, она всплеснула руками:
— Ой, дух-то какой необыкновенный!
табаком и курительной бумагой. Прощается сумрачный и строгий.
— Береги себя...
Вернулся в часть. Наши получили подкрепление: и людьми, и оружием. Пополнился и мой взвод. Теперь у меня сорок шесть бойцов и четыреста тридцать шесть метров земли под защитой. «Журавль, с родины нашей нет ли вестей?..» Вот он, кусочек моей родины. Четыреста тридцать шесть метров земли под защитой. Здесь я защищаю мою Армению. Мы снова уповаем на землю. Снова бой. Впереди еще много боев.
Ко мне зашел командир батальона. В тесном полутемном блиндаже он стал разъяснять мне задачу завтрашнего боя.
— Чего нам здесь тесниться, товарищ майор, не лучше ли подняться на НП? Там будет удобнее,— предложил я.
Наблюдательный пункт мой расположен на высоком дереве. Оттуда хорошо просматриваются позиции врага.
Мы поднялись по лесенке на сосну. Здесь у меня и рация.
Майор просмотрел мои наброски плана расположения немецких огневых точек.
— Какое вы училище окончили?—спросил он вдруг.
— В Мясном Бору.
— Вон что, значит, тоже там воевали?
— Принял первое боевое крещение...
— Ну, и как оно было?
— Плохо,— ответил я.— Много крови пролили.
Он хотел закурить. Я удержал его:
— Немец может заметить, товарищ майор. Потерпите, пожалуйста, вот спустимся с дерева...
Боевая задача мне ясна: поддержать огнем штурмовые группы и затем выйти на шоссейную дорогу, ту, что в шести километрах от нас.
— Полк наш во что бы то ни стало должен выйти на шоссе,— сказал майор.— Это даст нам возможность отрезать противника от его основных сил.
Я спросил, как у нас с танками.
— Мало, конечно,— сказал майор.—Будем брать шоссе собственными силами. Как считаете, удастся?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74