Пропасть с голоду не дадут. А мы-то ведь тоже народ трудовой. Денно и нощно работаем, чтобы дать фронту все, что требуется.
Мы вошли в дом. Хозяйка протянула мне опасную бритву:
— Мужнина. Возьми себе в подарок. Сейчас она нам не нужна, да я и не знаю, вернется ли мой Андрюша...— Она заплакала.— Хороший он у меня был. Бригадиром
в колхозе работал... Не дрался и не пил. Дай бог, чтоб жив остался!..
Я попытался было отказаться от бритвы, но она разобиделась:
— Бери. Глядишь и добрым словом меня помянешь.
Пришлось взять у нее бритву. В душе я был полон
почтения к этой русской крестьянке. Ведь такую дорогую память мне отдавала! Как же велика доброта в душах этих людей! Особой любовью они одаривают солдат. Нам предоставляют свое жилье, топят печь, помогают всем, чем могут, только бы чувствовали себя хорошо, передохнули б немного. Я думаю, на свете нет женщин, которые относились бы к воину добрей и заботливей, чем русские женщины.
Я всегда буду хранить у себя этот подарок.
Сегодня одиннадцатое марта. Два месяца и четырнадцать дней, как мне восемнадцать. Записи мои облагорожены.
ОТТЕПЕЛЬ УСИЛИЛАСЬ
Снег тает вовсю. Мы целыми днями на учениях. В грязи по шею, закоченевшие от промозглой сырости.
Вечерами хозяйка встречает нас уже натопленной печью. Мы смущаемся, а женщина довольна.
— Сушитесь, ребятушки,— предлагает она.— В мокром спать нельзя.
Мы разматываем свои портянки, развешиваем их вокруг печки. Комната наполняется тяжелым, но приятным человечьим духом.
Вечер. Весь наш полк построили. Комиссар сказал:
— С завтрашнего дня вместо хлеба мы будем получать муку. Выпекать хлеб придется самим. Кто из вас пекарь, выйдите вперед!
Пятеро солдат вышли вперед. Среди них был и наш Сахнов...
Сахнов отправился печь хлеб. Я стал выполнять в нашем расчете и его обязанности.
Самый младший у нас Коля Максимов. Узкоглазый круглолицый парнишка. Он не курит, и за это мы все готовы молиться на него — ведь он отдает нам свою долю курева. Зато и аппетит у него куда лучше нашего. И при
разделе хлеба мы отрезаем ему ломоть побольше. Варева тоже стараемся дать лишнего.
Вечером пришел Сахнов, и все вокруг наполнилось хлебным духом. Он выложил на стол целую буханку.
— Это мы сверх нормы испекли,— сказал он,— из того, что соскребли со стенок корыта, в котором тесто месим. Хозяйке принес и ее детишкам. Я утром приметил: они молоко без хлеба пьют.
Сахнов взял буханку и уже хотел было выйти к хозяйке, как в комнату неожиданно вошел сержант, помком-взвода.
— Откуда этот хлеб?
Какое-то мгновение никто не мог придумать, что сказать. То были тяжелые секунды. Но вот Сахнов заговорил:
— Этот хлеб принес я, товарищ сержант...
— Украл в пекарне?!
— Нет, товарищ сержант,— твердо сказал Сахнов,— этот хлеб выпечен сверх нормы, из соскребышей. Честное слово! Поверьте мне. Буханку эту я принес хозяйке и ее детишкам...
— Чтоб продать ей?
— Нет, товарищ сержант! Как можно! И хозяйка, и дети утром пили молоко без хлеба. Я это своими глазами видел. Вот и подумал.. Она ведь жена фронтовика...
Сержант долго смотрел на Сахнова. Видно, трудно ему было решить, как следует поступить в его положении. Наконец он сказал:
— Как бы то ни было, а это все одно что воровство, боец Сахнов, и я вынужден доложить обо всем комиссару полка. Воровство в армии исключено. Оно расценивается как тягчайшее преступление!..
— Но,—проговорил Сахнов,— это же никакое не воровство, товарищ сержант! Ведь хлеб я принес...
— Молчать! — оборвал его сержант.
С буханкой в руках как с вещественным доказательством совершенной кражи он направился к выходу. Нас словно бы ледяной водой окатили. Не знаю, откуда во мне смелость взялась, я встал у него на пути; сержант с удивлением посмотрел на меня:
— Что скажете?
— Ничего не скажу, товарищ сержант,— ответил я.— Просто хочу просить вас поверить Сахнову. Он хлеб не
украл. Из соскребышей испек эту буханку для голодных детишек. Он не вор. Прошу, поверьте!
— Вот оно что! — усмехнулся сержант.— А кто это вам позволил поучать своего командира?
— Совесть позволила, товарищ сержант. Сахнов на своем веку уже много перестрадал, я это хорошо знаю. Не обвиняйте его в краже, это неправда. Неужели вы доложите комиссару?..
— Да! — решительно сказал сержант.— Доложу. И рядовой Сахнов будет строго наказан по закону военного времени!..
— Это несправедливо, товарищ сержант! — упорствовал я.— В нашей армии несправедливость так же исключена, как и воровство.
Сержант посинел от злости:
— Что вы болтаете? Разве я неправду говорю?
— Так получается...
Мы с сержантом стояли лицом к лицу. Я по стойке «смирно», а он — нет. Ребята тоже стояли вытянувшись, как положено. Они начали поочередно просить сержанта, чтобы не сообщал командованию о случившемся. Говорили, что Сахнов только из человеколюбия вынес из пекарни эту злосчастную буханку. Сержант молчал. Головой лишь покачал, что, мол, долг велит ему доложить командованию все как есть...
— Что они решат, это дело не мое,— сказал он наконец,— а скрывать от вышестоящего начальства то, что произошло в моем подразделении, я не имею права. Не забывайте, что мы с вами на службе.
Мы говорили тихо, чтобы хозяйка в своей каморке не услыхала наших голосов и не проснулась. Стыдно все же, что мы пререкаемся с командиром, хотя он и есть-то всего только помкомвзвода.
Сержант положил буханку на стол и вышел.
Спали мы беспокойно. А Сахнов всю ночь курил лежа.
Сейчас двадцатое марта. Два месяца и двадцать три дня, как мне восемнадцать. Записи мои полны горечи.
ЗВЕЗДА НА ПРЯЖКЕ
В избе тихо плывет-качается колыбель. В ушах у меня оживает плач моей матери над колыбелью ее четырнадцатого отпрыска...
Снег тает все сильней. Наш минометный расчет вышел на одно из. первых мест в полку по боевой подготовке. Нам выдали на учения новые боевые минометы. Из них мы с большой точностью били по условному противнику— по шалашам из еловых веток. За это нас похвалили и даже в газете пропечатали о нашей отличной подготовке...
Снег тает все сильней. А полк снова и снова на учениях.
На этот раз степень нашей готовности к бою мы демонстрируем командиру дивизии, специально приехавшему на смотр.
Полк выступил на учения со всей техникой и всеми вспомогательными службами. Все как на поле битвы: мы ползем по-пластунски к назначенному месту, окапываемся, в пять минут устанавливаем миномет и по приказу начинаем «стрелять». Я доволен собой, доволен тем, что освоил миномет, и тем, что, в общем, оказался неплохим и исполнительным бойцом. Это, конечно, внешняя сторона дела. Гораздо важнее то, что и внутренне я уже чувствую себя готовым вступить в бой, готовым воевать с противником, которого страшатся многие народы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74
Мы вошли в дом. Хозяйка протянула мне опасную бритву:
— Мужнина. Возьми себе в подарок. Сейчас она нам не нужна, да я и не знаю, вернется ли мой Андрюша...— Она заплакала.— Хороший он у меня был. Бригадиром
в колхозе работал... Не дрался и не пил. Дай бог, чтоб жив остался!..
Я попытался было отказаться от бритвы, но она разобиделась:
— Бери. Глядишь и добрым словом меня помянешь.
Пришлось взять у нее бритву. В душе я был полон
почтения к этой русской крестьянке. Ведь такую дорогую память мне отдавала! Как же велика доброта в душах этих людей! Особой любовью они одаривают солдат. Нам предоставляют свое жилье, топят печь, помогают всем, чем могут, только бы чувствовали себя хорошо, передохнули б немного. Я думаю, на свете нет женщин, которые относились бы к воину добрей и заботливей, чем русские женщины.
Я всегда буду хранить у себя этот подарок.
Сегодня одиннадцатое марта. Два месяца и четырнадцать дней, как мне восемнадцать. Записи мои облагорожены.
ОТТЕПЕЛЬ УСИЛИЛАСЬ
Снег тает вовсю. Мы целыми днями на учениях. В грязи по шею, закоченевшие от промозглой сырости.
Вечерами хозяйка встречает нас уже натопленной печью. Мы смущаемся, а женщина довольна.
— Сушитесь, ребятушки,— предлагает она.— В мокром спать нельзя.
Мы разматываем свои портянки, развешиваем их вокруг печки. Комната наполняется тяжелым, но приятным человечьим духом.
Вечер. Весь наш полк построили. Комиссар сказал:
— С завтрашнего дня вместо хлеба мы будем получать муку. Выпекать хлеб придется самим. Кто из вас пекарь, выйдите вперед!
Пятеро солдат вышли вперед. Среди них был и наш Сахнов...
Сахнов отправился печь хлеб. Я стал выполнять в нашем расчете и его обязанности.
Самый младший у нас Коля Максимов. Узкоглазый круглолицый парнишка. Он не курит, и за это мы все готовы молиться на него — ведь он отдает нам свою долю курева. Зато и аппетит у него куда лучше нашего. И при
разделе хлеба мы отрезаем ему ломоть побольше. Варева тоже стараемся дать лишнего.
Вечером пришел Сахнов, и все вокруг наполнилось хлебным духом. Он выложил на стол целую буханку.
— Это мы сверх нормы испекли,— сказал он,— из того, что соскребли со стенок корыта, в котором тесто месим. Хозяйке принес и ее детишкам. Я утром приметил: они молоко без хлеба пьют.
Сахнов взял буханку и уже хотел было выйти к хозяйке, как в комнату неожиданно вошел сержант, помком-взвода.
— Откуда этот хлеб?
Какое-то мгновение никто не мог придумать, что сказать. То были тяжелые секунды. Но вот Сахнов заговорил:
— Этот хлеб принес я, товарищ сержант...
— Украл в пекарне?!
— Нет, товарищ сержант,— твердо сказал Сахнов,— этот хлеб выпечен сверх нормы, из соскребышей. Честное слово! Поверьте мне. Буханку эту я принес хозяйке и ее детишкам...
— Чтоб продать ей?
— Нет, товарищ сержант! Как можно! И хозяйка, и дети утром пили молоко без хлеба. Я это своими глазами видел. Вот и подумал.. Она ведь жена фронтовика...
Сержант долго смотрел на Сахнова. Видно, трудно ему было решить, как следует поступить в его положении. Наконец он сказал:
— Как бы то ни было, а это все одно что воровство, боец Сахнов, и я вынужден доложить обо всем комиссару полка. Воровство в армии исключено. Оно расценивается как тягчайшее преступление!..
— Но,—проговорил Сахнов,— это же никакое не воровство, товарищ сержант! Ведь хлеб я принес...
— Молчать! — оборвал его сержант.
С буханкой в руках как с вещественным доказательством совершенной кражи он направился к выходу. Нас словно бы ледяной водой окатили. Не знаю, откуда во мне смелость взялась, я встал у него на пути; сержант с удивлением посмотрел на меня:
— Что скажете?
— Ничего не скажу, товарищ сержант,— ответил я.— Просто хочу просить вас поверить Сахнову. Он хлеб не
украл. Из соскребышей испек эту буханку для голодных детишек. Он не вор. Прошу, поверьте!
— Вот оно что! — усмехнулся сержант.— А кто это вам позволил поучать своего командира?
— Совесть позволила, товарищ сержант. Сахнов на своем веку уже много перестрадал, я это хорошо знаю. Не обвиняйте его в краже, это неправда. Неужели вы доложите комиссару?..
— Да! — решительно сказал сержант.— Доложу. И рядовой Сахнов будет строго наказан по закону военного времени!..
— Это несправедливо, товарищ сержант! — упорствовал я.— В нашей армии несправедливость так же исключена, как и воровство.
Сержант посинел от злости:
— Что вы болтаете? Разве я неправду говорю?
— Так получается...
Мы с сержантом стояли лицом к лицу. Я по стойке «смирно», а он — нет. Ребята тоже стояли вытянувшись, как положено. Они начали поочередно просить сержанта, чтобы не сообщал командованию о случившемся. Говорили, что Сахнов только из человеколюбия вынес из пекарни эту злосчастную буханку. Сержант молчал. Головой лишь покачал, что, мол, долг велит ему доложить командованию все как есть...
— Что они решат, это дело не мое,— сказал он наконец,— а скрывать от вышестоящего начальства то, что произошло в моем подразделении, я не имею права. Не забывайте, что мы с вами на службе.
Мы говорили тихо, чтобы хозяйка в своей каморке не услыхала наших голосов и не проснулась. Стыдно все же, что мы пререкаемся с командиром, хотя он и есть-то всего только помкомвзвода.
Сержант положил буханку на стол и вышел.
Спали мы беспокойно. А Сахнов всю ночь курил лежа.
Сейчас двадцатое марта. Два месяца и двадцать три дня, как мне восемнадцать. Записи мои полны горечи.
ЗВЕЗДА НА ПРЯЖКЕ
В избе тихо плывет-качается колыбель. В ушах у меня оживает плач моей матери над колыбелью ее четырнадцатого отпрыска...
Снег тает все сильней. Наш минометный расчет вышел на одно из. первых мест в полку по боевой подготовке. Нам выдали на учения новые боевые минометы. Из них мы с большой точностью били по условному противнику— по шалашам из еловых веток. За это нас похвалили и даже в газете пропечатали о нашей отличной подготовке...
Снег тает все сильней. А полк снова и снова на учениях.
На этот раз степень нашей готовности к бою мы демонстрируем командиру дивизии, специально приехавшему на смотр.
Полк выступил на учения со всей техникой и всеми вспомогательными службами. Все как на поле битвы: мы ползем по-пластунски к назначенному месту, окапываемся, в пять минут устанавливаем миномет и по приказу начинаем «стрелять». Я доволен собой, доволен тем, что освоил миномет, и тем, что, в общем, оказался неплохим и исполнительным бойцом. Это, конечно, внешняя сторона дела. Гораздо важнее то, что и внутренне я уже чувствую себя готовым вступить в бой, готовым воевать с противником, которого страшатся многие народы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74