На случай же, если «разговорная проволока» осуществится, то, чтобы не быть одураченными, у некоторых из мужиков возникли упрощающие это дело мысли.
Иван-конюх, здоровеннейший мужик, о котором говорили, что от силы и здоровья у него все мясо хрящом проросло, так Ивана осенила такая мысль:
— Знаете, мужики, я так думаю, что это самое говоренье и очень даже возможно... К примеру сказать — ежели мне да рупор, которым с парохода разговаривают, да ежели я в него голос подам, так, чать, у амбаров будет слышно. Да что—амбары — с Малафеевки народ сбежится, ежели я удобно голос подам...
— Беспременно сбежится,— чтоб не обидеть Ивана, утешительно сказал Михалыч.
Интерес к телефону перерос нашу кухню — в городе об этом тоже немало было толков.
Замелькала в головах тень старика Махалова. Говорили:
— Ну, оперился Махаловский сынок... Он себя покажет... Он-те по воздуху линию вытянет, Митрий-то Семеныч.
На следующий же день после изложенных разговоров и после обещания, данного дворне, приказчик принес завернутую в бумагу в несколько слоев, а сверху в тряпку лупу. Завернул он ее так из предосторожности: потому — по солнцу шел, так чтоб карман не прожгло с ногой вместе...
После обеда собрались у каретника на самом припеке. Приказчик стал медленно развертывать магическое стекло. Мужики, а особенно бабы, отошли от греха подальше, образуя круг.
Стифей дальше наслета каретника не двинулся, но зато здесь в полном бесстрашии, уперев руки в бока, рассчитывая, что его видит Васена, он хозяйственно заметил приказчику:
— Панкратыч, может быть, воды заготовить? Не спалить бы каретник...
После стольких приготовлений и ожиданий результат оказался самым плачевным: закоптилась дощечка, потом пошел от нее легкий дымок. Стали подкладывать руки — горячо.
— Не иначе, как в нем огонь залит,— заключил Иван.
Смельчаки стали трогать стекло руками,— оно оказалось
холодным. После этого у дворни пропал весь исследовательский пыл.
— Херовина какая-то, только не настоящая,— добродушно резюмировал Васильич,— пойти соснуть после обеда.
— Кабы без солнца ожог делался, ну тогда еще... — громко зевая, сказал Иван, следуя за Васильичем в конюшни.
Приказчик, недовольный малым эффектом зажигательного стекла, завернул его уже в одну только тряпку и, кладя в карман, укоризненно сказал оставшимся возле него мне да Ерошке:
— Темнота это только ваша мужицкая, а вещь эта очень стоящая. ..
— Дак ведь стекольная она, Василий Панкратыч, ударь, к примеру, ее об стену, она тебе и вдребезги,— с гордостью, потому что его назвали мужиком, сказал Ерошка.
Наконец телефон был установлен. Дядя Ваня, принимавший непосредственное участие в оборудовании, был радостно удовлетворен победой над пространством.
Он объяснял, как умел, за обедом принципы передачи голоса, употребляя непонятные технические слова, которые и сам с большим трудом усвоил и которые мало что-либо разъяснили дворне. На одном только слове зацепилось внимание—это на «магните».
— А-а,— раздалось среди присутствующих за столом. — Если магнит, тогда пожалуй... Он железо притягивает. Ему что человеческий голос.
С магнитом, конечно, в наглядном и очень широком масштабе нас ознакомил заходивший погостить к племяннице Феклин дядя, старый морской служака.
— Магнит — это, ребятки, штука особенная и даже может зловредие учинить,— рассказывал он. — К примеру, плавали мы чужими землями... Пришли в заморскую гавань, ну, пристань, сказать такую. Постояли там, сколько надо, водой и провиантом запаслись, и только бы отчаливать, а в этом случае на корабль шасть черномазый такой... Ну, вроде начальника ихнего... Они там все, хошь губернатор самый, а рожи у всех потемневшие. .. Подымается он на мостик, к командиру нашему, и ну лопотать: керекуля, мерекуля,— это он по-ихнему, значит.
А наш командир все языки, какие ни на есть, превзошел: на одно слово — пять слов отрезает и хоть бы что. Поговорили это они промеж себя и тем отход наш отсрочили. .. На деле и оказалось, что начальник ихний приезжал предупреждение сделать по такому, стало быть, случаю, что на море этом оказался под водой магнит огромнейший и все корабли с пути сбивает... Присосет фрегат там какой али что и почнет из него все какие ни есть гвозди вытаскивать: корабль по швам разлезется, и гибель человеческая наступает. .. А железо, которое в корабле бывает, все на дно уйдет... Вот он магнит какой бывает,— закончил рассказ о магните старый моряк.
Мужикам это очень понравилось.
— А как же вы дальше поехали, дедушка?—спросил моряка Ерошка.
— Дорогу на другую румбу взяли — так и поехали...
Этот магнит, заслуживший доверие дворни, упомянутый дядей Ваней, казалось, мог бы сыграть в пользу телефона, если бы не редкое слово обычно молчаливого Михалыча.
— Иван Пантелеич, я вот все слушаю, а толком не пойму: эта самая разговорная проволока — она и будет голос разносить. Ну, а ежели она поломается — тогда-то будет ли слыхание?
— Нет, не будет,— отвечал дядя.
— А коли так, то и выходит, что дело это не человеческое, а проволочное...
Дворня загудела. Коряво изложенная и по-разному, пожалуй, понятая, но Михалычем была высказана их основная мысль.
— Ох, Пантелеич,— жалостливо говорит Фекла,— уж не грех ли какой, что ты проволоке этой потрафляешь?
— Да ведь магнит работает здесь? Ведь проволока, она только передатчик?—уже с некоторой тоской обратился дядя Ваня к мужиковской половине.
— Э, магнит... — загудели опять все разом. — Да, магнит...— Магнит, тот сам из себя работает... Это планида звонная. Ты человечью планиду уважай...
Несмотря на такое предрасположение к проводке, дворовые по-детски ждали, когда их позовут к разговорному аппарату. Наконец в один из дней моя мать, явившаяся к чаю, сообщила о позволении прийти дворовым поговорить по телефону, только чтобы явиться не всем разом. Мужики решили пойти.
Первым к аппарату подошел Васильич.
Соединение уже было дано. Васильич приставил трубку к уху. Все смолкли.
— Слышно, что ль? — зашептали сзади.
Васильич осклабился и заговорил не в приемник, а куда попало:
— Эх, экень ченоха... Да ты настоящий? А? .. А? .. Чего? ? — завопил не своим голосом Васильич и смолк. Передавая дяде Ване слуховую трубку, он сказал:
— Держи, Пантелеич. Это, брат, похуже зажигательного будет. Стифей, узнав о слышимости переговоров, счел себя одураченным, повернулся к выходу и произнес почти со злобой:
— Иван, айда лошадей чистить... — и ушел.
Но Иван еще петушился:
— Не иначе подвох... Голос-то будто узминского приказчика— так ведь его и подменить можно. Вот ежели бы наш какой из трубы голос подал.
Ивана уже никто не слушал. Телефон оказался если не хуже зажигательного, то, во всяком случае, не лучше его.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77
Иван-конюх, здоровеннейший мужик, о котором говорили, что от силы и здоровья у него все мясо хрящом проросло, так Ивана осенила такая мысль:
— Знаете, мужики, я так думаю, что это самое говоренье и очень даже возможно... К примеру сказать — ежели мне да рупор, которым с парохода разговаривают, да ежели я в него голос подам, так, чать, у амбаров будет слышно. Да что—амбары — с Малафеевки народ сбежится, ежели я удобно голос подам...
— Беспременно сбежится,— чтоб не обидеть Ивана, утешительно сказал Михалыч.
Интерес к телефону перерос нашу кухню — в городе об этом тоже немало было толков.
Замелькала в головах тень старика Махалова. Говорили:
— Ну, оперился Махаловский сынок... Он себя покажет... Он-те по воздуху линию вытянет, Митрий-то Семеныч.
На следующий же день после изложенных разговоров и после обещания, данного дворне, приказчик принес завернутую в бумагу в несколько слоев, а сверху в тряпку лупу. Завернул он ее так из предосторожности: потому — по солнцу шел, так чтоб карман не прожгло с ногой вместе...
После обеда собрались у каретника на самом припеке. Приказчик стал медленно развертывать магическое стекло. Мужики, а особенно бабы, отошли от греха подальше, образуя круг.
Стифей дальше наслета каретника не двинулся, но зато здесь в полном бесстрашии, уперев руки в бока, рассчитывая, что его видит Васена, он хозяйственно заметил приказчику:
— Панкратыч, может быть, воды заготовить? Не спалить бы каретник...
После стольких приготовлений и ожиданий результат оказался самым плачевным: закоптилась дощечка, потом пошел от нее легкий дымок. Стали подкладывать руки — горячо.
— Не иначе, как в нем огонь залит,— заключил Иван.
Смельчаки стали трогать стекло руками,— оно оказалось
холодным. После этого у дворни пропал весь исследовательский пыл.
— Херовина какая-то, только не настоящая,— добродушно резюмировал Васильич,— пойти соснуть после обеда.
— Кабы без солнца ожог делался, ну тогда еще... — громко зевая, сказал Иван, следуя за Васильичем в конюшни.
Приказчик, недовольный малым эффектом зажигательного стекла, завернул его уже в одну только тряпку и, кладя в карман, укоризненно сказал оставшимся возле него мне да Ерошке:
— Темнота это только ваша мужицкая, а вещь эта очень стоящая. ..
— Дак ведь стекольная она, Василий Панкратыч, ударь, к примеру, ее об стену, она тебе и вдребезги,— с гордостью, потому что его назвали мужиком, сказал Ерошка.
Наконец телефон был установлен. Дядя Ваня, принимавший непосредственное участие в оборудовании, был радостно удовлетворен победой над пространством.
Он объяснял, как умел, за обедом принципы передачи голоса, употребляя непонятные технические слова, которые и сам с большим трудом усвоил и которые мало что-либо разъяснили дворне. На одном только слове зацепилось внимание—это на «магните».
— А-а,— раздалось среди присутствующих за столом. — Если магнит, тогда пожалуй... Он железо притягивает. Ему что человеческий голос.
С магнитом, конечно, в наглядном и очень широком масштабе нас ознакомил заходивший погостить к племяннице Феклин дядя, старый морской служака.
— Магнит — это, ребятки, штука особенная и даже может зловредие учинить,— рассказывал он. — К примеру, плавали мы чужими землями... Пришли в заморскую гавань, ну, пристань, сказать такую. Постояли там, сколько надо, водой и провиантом запаслись, и только бы отчаливать, а в этом случае на корабль шасть черномазый такой... Ну, вроде начальника ихнего... Они там все, хошь губернатор самый, а рожи у всех потемневшие. .. Подымается он на мостик, к командиру нашему, и ну лопотать: керекуля, мерекуля,— это он по-ихнему, значит.
А наш командир все языки, какие ни на есть, превзошел: на одно слово — пять слов отрезает и хоть бы что. Поговорили это они промеж себя и тем отход наш отсрочили. .. На деле и оказалось, что начальник ихний приезжал предупреждение сделать по такому, стало быть, случаю, что на море этом оказался под водой магнит огромнейший и все корабли с пути сбивает... Присосет фрегат там какой али что и почнет из него все какие ни есть гвозди вытаскивать: корабль по швам разлезется, и гибель человеческая наступает. .. А железо, которое в корабле бывает, все на дно уйдет... Вот он магнит какой бывает,— закончил рассказ о магните старый моряк.
Мужикам это очень понравилось.
— А как же вы дальше поехали, дедушка?—спросил моряка Ерошка.
— Дорогу на другую румбу взяли — так и поехали...
Этот магнит, заслуживший доверие дворни, упомянутый дядей Ваней, казалось, мог бы сыграть в пользу телефона, если бы не редкое слово обычно молчаливого Михалыча.
— Иван Пантелеич, я вот все слушаю, а толком не пойму: эта самая разговорная проволока — она и будет голос разносить. Ну, а ежели она поломается — тогда-то будет ли слыхание?
— Нет, не будет,— отвечал дядя.
— А коли так, то и выходит, что дело это не человеческое, а проволочное...
Дворня загудела. Коряво изложенная и по-разному, пожалуй, понятая, но Михалычем была высказана их основная мысль.
— Ох, Пантелеич,— жалостливо говорит Фекла,— уж не грех ли какой, что ты проволоке этой потрафляешь?
— Да ведь магнит работает здесь? Ведь проволока, она только передатчик?—уже с некоторой тоской обратился дядя Ваня к мужиковской половине.
— Э, магнит... — загудели опять все разом. — Да, магнит...— Магнит, тот сам из себя работает... Это планида звонная. Ты человечью планиду уважай...
Несмотря на такое предрасположение к проводке, дворовые по-детски ждали, когда их позовут к разговорному аппарату. Наконец в один из дней моя мать, явившаяся к чаю, сообщила о позволении прийти дворовым поговорить по телефону, только чтобы явиться не всем разом. Мужики решили пойти.
Первым к аппарату подошел Васильич.
Соединение уже было дано. Васильич приставил трубку к уху. Все смолкли.
— Слышно, что ль? — зашептали сзади.
Васильич осклабился и заговорил не в приемник, а куда попало:
— Эх, экень ченоха... Да ты настоящий? А? .. А? .. Чего? ? — завопил не своим голосом Васильич и смолк. Передавая дяде Ване слуховую трубку, он сказал:
— Держи, Пантелеич. Это, брат, похуже зажигательного будет. Стифей, узнав о слышимости переговоров, счел себя одураченным, повернулся к выходу и произнес почти со злобой:
— Иван, айда лошадей чистить... — и ушел.
Но Иван еще петушился:
— Не иначе подвох... Голос-то будто узминского приказчика— так ведь его и подменить можно. Вот ежели бы наш какой из трубы голос подал.
Ивана уже никто не слушал. Телефон оказался если не хуже зажигательного, то, во всяком случае, не лучше его.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77