курят, хохочут, болтают — ив грубые мужские голоса вплескивается звонкий девичий смех. Электрических огней так много, что за ними не видно звезд в небе, про них забыли здесь... Народу, однако, не так уж много — только кажется, что не счесть людей, но это поначалу, когда войдешь в парк; обойдешь танцплощадку и выходишь на прежнее место, снова обойдешь — и кружишься, кружишься в толпе, и с каждым новым кругом все больше замечаешь лиц, запримеченных и как бы знакомых, и вскоре кажется, что ты уже всех знаешь в лицо...
«Я приехал в город, чтобы поступать учиться,— вспоминал Бакытжан,— пробыл там всего два дня, мало кого зная еще, мало что понимая, все старался приглядываться к другим. Танцплощадку обошел уже два раза, танцевать не стал: а вдруг пригласишь ненароком чью-нибудь девчонку, за которую еще и схлопочешь по морде от этих невоспитанных городских парней... После того как я сделал по парку уже кругов десять кряду, занятие это мне наскучило, а по другим не видать было, что надоело кружить, и я заметил, что гуляют-то они не в одиночку, как я, а парами или компаниями, и среди всех я приметил одну девушку, которая тоже прогуливалась одна, в руке у нее был зонтик в чехле, никто почему-то не обращал на нее внимания, хотя была она красотка, можно сказать, и очень заметно выделялась в толпе — а таких ведь и девушки не обойдут ревнивым взглядом, и парни не оставят без внимания. Светлолицая, какая-то особенная, для меня она была случайно попавшей в нашу толпу принцессой, но почему-то никто даже украдкой не косился в ее сторону, хотя личико у нее, освещенное огнями парка, было просто прекрасным, и походка была прелесть, и фигурка точеная, и в глазах сияли золотые огоньки, и длинные ресницы были загнуты вверх — ангел бы не сравнился с нею. В людском потоке она была словно лебедь, одиноко плывущий по волнам, и лишь человек, которому за какую-то страшную вину нет прощения или которого захватило горе, мог бы пребывать в таком одиночестве. Ведь такому ни к чему забавы нашего мира,— словно раненная в сердце, потерявшая друга лебедушка, плыла она в потоке вечерней толпы. Может, какой-нибудь тайный изъян у нее, скрытый от посторонних глаз, приходило мне в голову... но нет, не может этого быть, просто она настолько лучше, чем все вокруг, что не может найти себе пару, нет никого, кто мог бы стать рядом с подобной красотою. Она неприступна как высокий утес, каждый из нас вызывает у нее лишь презрение; парни видят ее, конечно, но они не осмеливаются хватать выше своих возможностей, им не хочется напрасных усилий — вот и делают вид, что не видят вершины над собой. Вот тогда я, несчастный, и загорелся: знать, нет во всем городе смельчака, который решился бы покорить эту высоту пойти на смертельный риск ради этой живой богини, и... может быть, мне стоит рискнуть ведь девушки интересуются чужими парнями, вот и подойти... подцепить ее на крючок, а эти длинногривые вокруг пусть лопнут от зависти. Набравшись духу, я подлетел к ней и очень тонко, словно кавалер, сказал со всей учтивостью: «Сестреночка, а сестреночка! Почему одна ходите? Вас волки не съедят?» — откуда только слова такие взялись... А она не ответила, даже не оглянулась на меня, чтобы хоть убедиться: человек ей что-то сказал или собака пробрехала,— нет, продолжала себе гулять как ни в чем не бывало, не спеша, о чем-то печально задумавшись. «Сестреночка, а сестреночка! Как зовут? Давайте знакомиться!» — решил я действовать дальше но опять в ответ не услышал ни звука, не удостоился взгляда: смотрела по-прежнему моя принцесса куда-то вдаль, наверное в другое, неземное, царство. Три круга я прошел за нею словно привязанный, и все напрасно; мне стало стыдно, мне стало страшно, как собачонке, оказавшейся средь чужой стаи, надежды мои рухнули с небес на землю, я чувствовал себя поганеньким перед гордой девушкой, следовало повернуться и быстренько уйти, смыться, то есть сделать то, что подсказывал разум. Вместо этого я продолжал молча идти рядом с нею. Народ, до сих пор занятый самим собою, болтовней и разными шуточками, вдруг стал обращать на нас внимание, парни и девушки начали поглядывать в нашу сторону, перемигиваться, да посмеиваться, да пошушукивать, но я гордо выпрямился и подумал: «Ах, вы. Пускай она мне слова не сказала но я иду рядом с самой красивой девушкой! Ну-ка, кто из вас такой же смелый?» — и посмотрел на всех насмешливо, с вызовом. Когда мы с девушкой стали пятый раз обходить танцплощадку, красавица наконец процедила сквозь зубы: «Зря стараешься...» — и голосок у нее был ледяной. Но я воспрянул духом, сразу повеселел и сказал ей торопливо: «Ну, хоть взгляните на меня разок! Не позорьте меня перед людьми». Но гордячка больше и рта не раскрыла, и мы опять как заведенные стали ходить по кругу, причем показалось мне, что хождение это вовсе не надоело ей, а как бы даже наоборот... Скоро я заметил, что народ начал расходиться, загадочная молчунья тоже направилась к выходу из парка; я, значит, опять-таки вместе с нею, топаю рядышком, а где-то за углом раздался хохот, не знаю, над нами ли смеялись, но мне было наплевать: пускай завидуют, если сами не могли дотянуться... Я ни на шаг не отставал от девушки; она после двух сказанных слов и рта не хотела раскрывать, шла, запрокинув голову, смотрела в небо, а я тоже пытался любоваться звездами, хотел подладиться под ее душевное состояние, вздыхать и молчать, но не выдержал и сказал ей то, что накипело у меня в душе: «Сестреночка, звезды, конечно, красивые в небе, а вы тоже красивая и такая же недоступная, как звездочка. И хотя вы чудо, конечно, но все равно когда-нибудь станете чьей-нибудь женой, неужели вы уйдете в сырую землю, уважаемая, так и не найдя себе пару? А может быть, я, которого вы так презираете, как раз именно и есть тот человек? И напрасно тогда вы меня обижаете, ох напрасно! Не пришлось бы вам, дорогая, пожалеть о сегодняшнем поведении, хотя я и рад, что вы такая строгая и степенная, какими и должны быть наши казахские девушки,— вы молодчина, что держитесь старинных обычаев, как наши матушки и тетушки. Но если вы цветок, уснувший во льду, и надо будет сто лет дышать на лед, чтобы растопить его, я это сделаю, алла-тагала! Только подумайте сами, сестреночка, стоит ли ждать так долго, ведь меня может и не хватить на сто лет, я считаю, вам лучше сейчас выходить за меня, а если, скажем, я вам не очень понравлюсь, то мы можем, расписаться и я сразу же уеду в свой аул, мы расстанемся и будем вдали друг от друга скучать, писать письма, а потом встретимся через много лет, хорошо? Соглашайтесь, уважаемая, иначе вы потеряете меня...» — «Нет, это ты меня потеряешь! — вдруг крикнула она.— И не болтай того, чего не будет! Прощай!» Тут я увидел, что мы стоим у дверей какого-то дома, и она скрылась за этой дверью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30
«Я приехал в город, чтобы поступать учиться,— вспоминал Бакытжан,— пробыл там всего два дня, мало кого зная еще, мало что понимая, все старался приглядываться к другим. Танцплощадку обошел уже два раза, танцевать не стал: а вдруг пригласишь ненароком чью-нибудь девчонку, за которую еще и схлопочешь по морде от этих невоспитанных городских парней... После того как я сделал по парку уже кругов десять кряду, занятие это мне наскучило, а по другим не видать было, что надоело кружить, и я заметил, что гуляют-то они не в одиночку, как я, а парами или компаниями, и среди всех я приметил одну девушку, которая тоже прогуливалась одна, в руке у нее был зонтик в чехле, никто почему-то не обращал на нее внимания, хотя была она красотка, можно сказать, и очень заметно выделялась в толпе — а таких ведь и девушки не обойдут ревнивым взглядом, и парни не оставят без внимания. Светлолицая, какая-то особенная, для меня она была случайно попавшей в нашу толпу принцессой, но почему-то никто даже украдкой не косился в ее сторону, хотя личико у нее, освещенное огнями парка, было просто прекрасным, и походка была прелесть, и фигурка точеная, и в глазах сияли золотые огоньки, и длинные ресницы были загнуты вверх — ангел бы не сравнился с нею. В людском потоке она была словно лебедь, одиноко плывущий по волнам, и лишь человек, которому за какую-то страшную вину нет прощения или которого захватило горе, мог бы пребывать в таком одиночестве. Ведь такому ни к чему забавы нашего мира,— словно раненная в сердце, потерявшая друга лебедушка, плыла она в потоке вечерней толпы. Может, какой-нибудь тайный изъян у нее, скрытый от посторонних глаз, приходило мне в голову... но нет, не может этого быть, просто она настолько лучше, чем все вокруг, что не может найти себе пару, нет никого, кто мог бы стать рядом с подобной красотою. Она неприступна как высокий утес, каждый из нас вызывает у нее лишь презрение; парни видят ее, конечно, но они не осмеливаются хватать выше своих возможностей, им не хочется напрасных усилий — вот и делают вид, что не видят вершины над собой. Вот тогда я, несчастный, и загорелся: знать, нет во всем городе смельчака, который решился бы покорить эту высоту пойти на смертельный риск ради этой живой богини, и... может быть, мне стоит рискнуть ведь девушки интересуются чужими парнями, вот и подойти... подцепить ее на крючок, а эти длинногривые вокруг пусть лопнут от зависти. Набравшись духу, я подлетел к ней и очень тонко, словно кавалер, сказал со всей учтивостью: «Сестреночка, а сестреночка! Почему одна ходите? Вас волки не съедят?» — откуда только слова такие взялись... А она не ответила, даже не оглянулась на меня, чтобы хоть убедиться: человек ей что-то сказал или собака пробрехала,— нет, продолжала себе гулять как ни в чем не бывало, не спеша, о чем-то печально задумавшись. «Сестреночка, а сестреночка! Как зовут? Давайте знакомиться!» — решил я действовать дальше но опять в ответ не услышал ни звука, не удостоился взгляда: смотрела по-прежнему моя принцесса куда-то вдаль, наверное в другое, неземное, царство. Три круга я прошел за нею словно привязанный, и все напрасно; мне стало стыдно, мне стало страшно, как собачонке, оказавшейся средь чужой стаи, надежды мои рухнули с небес на землю, я чувствовал себя поганеньким перед гордой девушкой, следовало повернуться и быстренько уйти, смыться, то есть сделать то, что подсказывал разум. Вместо этого я продолжал молча идти рядом с нею. Народ, до сих пор занятый самим собою, болтовней и разными шуточками, вдруг стал обращать на нас внимание, парни и девушки начали поглядывать в нашу сторону, перемигиваться, да посмеиваться, да пошушукивать, но я гордо выпрямился и подумал: «Ах, вы. Пускай она мне слова не сказала но я иду рядом с самой красивой девушкой! Ну-ка, кто из вас такой же смелый?» — и посмотрел на всех насмешливо, с вызовом. Когда мы с девушкой стали пятый раз обходить танцплощадку, красавица наконец процедила сквозь зубы: «Зря стараешься...» — и голосок у нее был ледяной. Но я воспрянул духом, сразу повеселел и сказал ей торопливо: «Ну, хоть взгляните на меня разок! Не позорьте меня перед людьми». Но гордячка больше и рта не раскрыла, и мы опять как заведенные стали ходить по кругу, причем показалось мне, что хождение это вовсе не надоело ей, а как бы даже наоборот... Скоро я заметил, что народ начал расходиться, загадочная молчунья тоже направилась к выходу из парка; я, значит, опять-таки вместе с нею, топаю рядышком, а где-то за углом раздался хохот, не знаю, над нами ли смеялись, но мне было наплевать: пускай завидуют, если сами не могли дотянуться... Я ни на шаг не отставал от девушки; она после двух сказанных слов и рта не хотела раскрывать, шла, запрокинув голову, смотрела в небо, а я тоже пытался любоваться звездами, хотел подладиться под ее душевное состояние, вздыхать и молчать, но не выдержал и сказал ей то, что накипело у меня в душе: «Сестреночка, звезды, конечно, красивые в небе, а вы тоже красивая и такая же недоступная, как звездочка. И хотя вы чудо, конечно, но все равно когда-нибудь станете чьей-нибудь женой, неужели вы уйдете в сырую землю, уважаемая, так и не найдя себе пару? А может быть, я, которого вы так презираете, как раз именно и есть тот человек? И напрасно тогда вы меня обижаете, ох напрасно! Не пришлось бы вам, дорогая, пожалеть о сегодняшнем поведении, хотя я и рад, что вы такая строгая и степенная, какими и должны быть наши казахские девушки,— вы молодчина, что держитесь старинных обычаев, как наши матушки и тетушки. Но если вы цветок, уснувший во льду, и надо будет сто лет дышать на лед, чтобы растопить его, я это сделаю, алла-тагала! Только подумайте сами, сестреночка, стоит ли ждать так долго, ведь меня может и не хватить на сто лет, я считаю, вам лучше сейчас выходить за меня, а если, скажем, я вам не очень понравлюсь, то мы можем, расписаться и я сразу же уеду в свой аул, мы расстанемся и будем вдали друг от друга скучать, писать письма, а потом встретимся через много лет, хорошо? Соглашайтесь, уважаемая, иначе вы потеряете меня...» — «Нет, это ты меня потеряешь! — вдруг крикнула она.— И не болтай того, чего не будет! Прощай!» Тут я увидел, что мы стоим у дверей какого-то дома, и она скрылась за этой дверью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30