.. А по второй можно добраться за три часа — это напрямик через перевал Большого Конкая. Обратно с сеном, конечно, лучше ехать по кружной дороге. А туда, я думаю, можете махнуть и через перевал. Трактор сильный, а вы жигиты молодые, здоровые — справитесь, я думаю.
— Послушаемся вашего совета, аксакал,— сказал Нуржан и вскочил на гусеницу.
— Глядите сами,— бормотал старик,— вам решать, соколики... А нам, дожившим до возраста пророка, советы давать молодым...
— С пустым брюхом отправляешь гостей, старик! — крикнул ему Аманжан.— Но ничего, еще встретимся, все же попьем чайку у тебя. Если на обратном пути не заглянем, жди нас в гости летом.
— Научись к тому времени с ружьем обращаться, сынок,— насмешливо отвечал старик.— Как бы опять тебе не осрамиться, коли надумаешь стрелять в меня.
— Боюсь, дед, ты к тому времени ноги протянешь и протухнешь совсем.
— Один аллах знает, кому из нас суждено раньше умереть,— диковато сверкнув глазами, молвил старик.
— Ладно! Будьте здоровы, отец! — крикнул Нуржан и перевел рычаг, трогая трактор с места.
— Прощай! — крикнул и Бакытжан, радуясь тому, что живым-здоровым вырвался из этого негостеприимного дома.
Аманжан прощаться не стал. Бледный, он молча сидел рядом с Нуржаном.
Конкай долго смотрел вслед удаляющемуся трактору и, когда тот скрылся за ближайшим гребнем, пробормотал себе под нос: «Да примет вас земля, аллах велик»,— и молитвенно провел ладонями по лицу и бороде. «Из всех троих этот серьезный тракторист опаснее всех,— думал он,— а двое других, видать, олухи. Но ничего — все равно никто из них не вернется, и некому будет разносить по всему свету молву о богатствах Конкая...» Вскоре старик был уже в погребе. Здесь он спрячет все, что накопил за полсотни лет одинокой звериной жизни. Здесь и умрет... В час, когда почувствует приближение смерти, он опустится на заранее приготовленное ледяное ложе, потянет за особый рычажок, который будет под рукою,— и сверху обрушится песок, натасканный им заранее... Так скроются под землей все богатства Конкая и он сам. И никто не найдет, никто... ни один человек на свете. А пока он не станет нажимать на рычажок. Он будет еще долго жить на свете. Маралий корень, золотой корень, женьшень, мясо оленя и кровь из его рога, медвежатина, чистый воздух, вольная жизнь без начальников — вот что продлит его дни на земле. Старик откупорил бочку и, жадно припав к ней, стал смаковать прекрасно настоявшееся пиво.
* * *
Нуржану в Глубинном крае приходилось бывать. Сюда совхоз «Алтайский» отправлял косцов на заготовку сена. Засуха погнала людей от выжженных долин в горы, на сочные альпийские луга, там и косили; совхозу достались участки возле реки Хатунь, природной границы между Казахстаном и Россией. Хатунь река быстрая, с напористым течением, берет начало у ледников Музтау. Покосы совхоза «Алтайский» располагались на территории уже соседнего района, но Глубинный край, названный так недаром, был никем не поделен, и туда люди отправлялись только по крайней нужде, вызванной засухой. Верхами на луга можно было добраться не менее чем за три полных дневных перехода. И уже два года подряд совхоз отправлял на Хатунь своих людей. Летом можно было еще подобраться на машинах, объезжая горы, по случайным дорогам. И целый месяц косцы жили в шалашах, тут же рядом ставили стога. К зиме, когда земля подмерзала, заготовленное сено перевозили в совхоз... В прошлую осень Нуржан с другими рабочими ездил в Глубинный край на грузовиках, чтобы вывезти драгоценное сено; однако внезапно пошли дожди, угрожая затопить грязью все дороги, и машины поспешно убрались назад, а сено так и осталось невывезенным. Теперь отправили троих парней на «ДТ-54» с прицепными санями по неизведанным зимним дорогам.
Когда долго едешь на тракторе, постепенно глохнешь и перестаешь слышать что-то кроме однообразного грохота и лязга. Глаза слезятся от белизны снежных просторов. Скупое солнце, редко выглядывая из-за гор, бросает на истомленных путников холодный безрадостный свет Трое парней едут молча, как и вчера, весь день. Давно уже остался позади перевал Конкая, и уже недалеко, видно, стога, до которых, по словам старика, они должны доехать часа за три-четыре Но вот уже снова клонится короткий зимний день к вечеру, а знакомого отрога Айыртау все еще не видно. Стужа постепенно прохватывает голодных усталых жигитов, и они дрожат, зуб на зуб не попадает. Хмурые, отчужденные глаза их избегают смотреть друг на друга, и выглядят они будто после смертельной ссоры. У Аманжана, который теперь ведет трактор, лицо покрылось темной щетиной, осунулось и посинело, как остывшее желе. Словно автомат, он двигает руками, переводя рычаги. Бакытжан сидит рядом с ним, втянув голову в воротник куцего полушубка,— точно жалкое подобие того веселого и добродушного парня, каким его знали все. Круглое, смуглое и румяное лицо его теперь неузнаваемо мрачно, бледно и как будто стало длиннее. На лица жигитов, каждому из которых чуть больше двадцати лет, холод и лишения тяжкого пути словно наложили черты преждевременной старости. Огонь молодой, ярой жизни постепенно угасает в их потупленных очах.
В железном ящике кабины было, казалось, гораздо холоднее, чем снаружи. К стенкам невозможно притронуться голой рукою — мигом прилипают пальцы к студеному металлу. То незначительное тепло, что шло от горячего мотора, мгновенно просачивалось, вылетало сквозь щели в полу, и в кабине время от времени мелькали призрачные клубы пара, сразу же схватываемые и невидимо уничтожаемые лютым холодом...
Но сильнее холода угнетала парней тяжелая, им самим непонятная отчужденность, которая возникла между ними в этот третий день их долгого путешествия. Не выдержав молчания, Аманжан стал беспорядочно дергать рычагами, то прибавляя, то сбрасывая газ,— и вдруг, словно помешанный, откинулся назад и страшно завопил:
— Ау-а-аН
Дважды он прокричал таким образом, пугая друзей, и затем стих, сгорбившись над рычагами. Громадные заснеженные холмы, припавшие к земле словно белые медведи, откликнулись на крик угрюмым безмолвием. Бешено взревел трактор, подгоняемый неистовой рукою водителя.
— Стой! — крикнул Нуржан.— Ну-ка останови!
И со всего хода «ДТ-54» остановился, уткнувшись в сугроб; трое в кабине качнулись вперед, затем — назад.
— Чего ты орешь? Эй, Аманжан!
Точно не слыша того, что ему кричат, уставился Аманжан неподвижными, налитыми кровью глазами на дальние холмы. Щетина на впалых щеках его была покрыта инеем и потому казалась седою. Вид его был ужасен. Неподвижные глаза расширены и безумны. Нос с горбинкой торчал словно на мертвом, деревянном лице со сжатыми побелевшими губами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30
— Послушаемся вашего совета, аксакал,— сказал Нуржан и вскочил на гусеницу.
— Глядите сами,— бормотал старик,— вам решать, соколики... А нам, дожившим до возраста пророка, советы давать молодым...
— С пустым брюхом отправляешь гостей, старик! — крикнул ему Аманжан.— Но ничего, еще встретимся, все же попьем чайку у тебя. Если на обратном пути не заглянем, жди нас в гости летом.
— Научись к тому времени с ружьем обращаться, сынок,— насмешливо отвечал старик.— Как бы опять тебе не осрамиться, коли надумаешь стрелять в меня.
— Боюсь, дед, ты к тому времени ноги протянешь и протухнешь совсем.
— Один аллах знает, кому из нас суждено раньше умереть,— диковато сверкнув глазами, молвил старик.
— Ладно! Будьте здоровы, отец! — крикнул Нуржан и перевел рычаг, трогая трактор с места.
— Прощай! — крикнул и Бакытжан, радуясь тому, что живым-здоровым вырвался из этого негостеприимного дома.
Аманжан прощаться не стал. Бледный, он молча сидел рядом с Нуржаном.
Конкай долго смотрел вслед удаляющемуся трактору и, когда тот скрылся за ближайшим гребнем, пробормотал себе под нос: «Да примет вас земля, аллах велик»,— и молитвенно провел ладонями по лицу и бороде. «Из всех троих этот серьезный тракторист опаснее всех,— думал он,— а двое других, видать, олухи. Но ничего — все равно никто из них не вернется, и некому будет разносить по всему свету молву о богатствах Конкая...» Вскоре старик был уже в погребе. Здесь он спрячет все, что накопил за полсотни лет одинокой звериной жизни. Здесь и умрет... В час, когда почувствует приближение смерти, он опустится на заранее приготовленное ледяное ложе, потянет за особый рычажок, который будет под рукою,— и сверху обрушится песок, натасканный им заранее... Так скроются под землей все богатства Конкая и он сам. И никто не найдет, никто... ни один человек на свете. А пока он не станет нажимать на рычажок. Он будет еще долго жить на свете. Маралий корень, золотой корень, женьшень, мясо оленя и кровь из его рога, медвежатина, чистый воздух, вольная жизнь без начальников — вот что продлит его дни на земле. Старик откупорил бочку и, жадно припав к ней, стал смаковать прекрасно настоявшееся пиво.
* * *
Нуржану в Глубинном крае приходилось бывать. Сюда совхоз «Алтайский» отправлял косцов на заготовку сена. Засуха погнала людей от выжженных долин в горы, на сочные альпийские луга, там и косили; совхозу достались участки возле реки Хатунь, природной границы между Казахстаном и Россией. Хатунь река быстрая, с напористым течением, берет начало у ледников Музтау. Покосы совхоза «Алтайский» располагались на территории уже соседнего района, но Глубинный край, названный так недаром, был никем не поделен, и туда люди отправлялись только по крайней нужде, вызванной засухой. Верхами на луга можно было добраться не менее чем за три полных дневных перехода. И уже два года подряд совхоз отправлял на Хатунь своих людей. Летом можно было еще подобраться на машинах, объезжая горы, по случайным дорогам. И целый месяц косцы жили в шалашах, тут же рядом ставили стога. К зиме, когда земля подмерзала, заготовленное сено перевозили в совхоз... В прошлую осень Нуржан с другими рабочими ездил в Глубинный край на грузовиках, чтобы вывезти драгоценное сено; однако внезапно пошли дожди, угрожая затопить грязью все дороги, и машины поспешно убрались назад, а сено так и осталось невывезенным. Теперь отправили троих парней на «ДТ-54» с прицепными санями по неизведанным зимним дорогам.
Когда долго едешь на тракторе, постепенно глохнешь и перестаешь слышать что-то кроме однообразного грохота и лязга. Глаза слезятся от белизны снежных просторов. Скупое солнце, редко выглядывая из-за гор, бросает на истомленных путников холодный безрадостный свет Трое парней едут молча, как и вчера, весь день. Давно уже остался позади перевал Конкая, и уже недалеко, видно, стога, до которых, по словам старика, они должны доехать часа за три-четыре Но вот уже снова клонится короткий зимний день к вечеру, а знакомого отрога Айыртау все еще не видно. Стужа постепенно прохватывает голодных усталых жигитов, и они дрожат, зуб на зуб не попадает. Хмурые, отчужденные глаза их избегают смотреть друг на друга, и выглядят они будто после смертельной ссоры. У Аманжана, который теперь ведет трактор, лицо покрылось темной щетиной, осунулось и посинело, как остывшее желе. Словно автомат, он двигает руками, переводя рычаги. Бакытжан сидит рядом с ним, втянув голову в воротник куцего полушубка,— точно жалкое подобие того веселого и добродушного парня, каким его знали все. Круглое, смуглое и румяное лицо его теперь неузнаваемо мрачно, бледно и как будто стало длиннее. На лица жигитов, каждому из которых чуть больше двадцати лет, холод и лишения тяжкого пути словно наложили черты преждевременной старости. Огонь молодой, ярой жизни постепенно угасает в их потупленных очах.
В железном ящике кабины было, казалось, гораздо холоднее, чем снаружи. К стенкам невозможно притронуться голой рукою — мигом прилипают пальцы к студеному металлу. То незначительное тепло, что шло от горячего мотора, мгновенно просачивалось, вылетало сквозь щели в полу, и в кабине время от времени мелькали призрачные клубы пара, сразу же схватываемые и невидимо уничтожаемые лютым холодом...
Но сильнее холода угнетала парней тяжелая, им самим непонятная отчужденность, которая возникла между ними в этот третий день их долгого путешествия. Не выдержав молчания, Аманжан стал беспорядочно дергать рычагами, то прибавляя, то сбрасывая газ,— и вдруг, словно помешанный, откинулся назад и страшно завопил:
— Ау-а-аН
Дважды он прокричал таким образом, пугая друзей, и затем стих, сгорбившись над рычагами. Громадные заснеженные холмы, припавшие к земле словно белые медведи, откликнулись на крик угрюмым безмолвием. Бешено взревел трактор, подгоняемый неистовой рукою водителя.
— Стой! — крикнул Нуржан.— Ну-ка останови!
И со всего хода «ДТ-54» остановился, уткнувшись в сугроб; трое в кабине качнулись вперед, затем — назад.
— Чего ты орешь? Эй, Аманжан!
Точно не слыша того, что ему кричат, уставился Аманжан неподвижными, налитыми кровью глазами на дальние холмы. Щетина на впалых щеках его была покрыта инеем и потому казалась седою. Вид его был ужасен. Неподвижные глаза расширены и безумны. Нос с горбинкой торчал словно на мертвом, деревянном лице со сжатыми побелевшими губами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30