Но вдруг Жандос©м снова овладел страх. Его пробрал холодный пот, и он почувствовал, что заболевает. Чем больше темнело, тем сильнее его охватывал страх. Его порождала болезнь. Он попробовал успокоить свои чувства воспоминаниями, но они не помогли. Тогда он понял, что только разум может победить его страх. Но что делать, если разум у него еще детский, неокрепший? Однако и батыру дорога жизнь...
Умные люди говорят, что страх и радость одинаковы по своей силе. Чем больше человек боится, тем сильнее ему хочется жить, тем дороже ему становится жизнь и острее чувство неожиданной радости. Как-то мать ему говорила: «Твой отец в молодости был бесстрашным человеком. Сейчас он уже не тот. Наверное, стареет. В год нашей женитьбы он привел домой барса на поводу». Тогда Жандос удивился и спросил: «Как же ему это удалось?» — «Очень просто,— сказала мать,— обмотал он правую руку волосяным арканом, в левую взял кинжал и пошел в камыш, где было логово барса. Когда зверь бросился на него с раскрытой пастью, отец схватил его за язык и привел домой». Сейчас Жандос почему-то не верил в этот рассказ...
Ночь была похожа на могилу, в которой не место живому существу. Ветер свистел и шуршал в темноте, как будто рассказывал какую-то горестную историю о степи, о ее разочаровании и вечном сожалении. Да степи и не было, по существу,— она растворилась, исчезла в лютой, холодной ночи. Жутко человеку в такую ночь, тем более ребенку. Только верблюдица, казалось, не обращала никакого внимания на стон ветра, но это, может быть, потому, что она не умела говорить. Она защищала спиной ребятишек от ветра и согревала их своим теплом, не требуя ничего взамен.
За всю свою жизнь Жандос ночевал один в степи всего лишь третий раз. Непонятно почему, но чем больше он проводил ночей в одиночестве, тем сильнее захватывала его тоска и овладевало беспокойство. А ведь мог уже привыкнуть. Говорят, человек ко всему привыкает.
С каждым часом он чувствовал, что жизнь становится ему все дороже и дороже. И он думал, стоило ли жертвовать собой ради спасения племянников? Дуб согнуть нельзя, его можно только сломать. Если тебя захватил страх, значит, ты потерял волю. Он вспомнил еще один рассказ матери Айпары: «Однажды воры забрались в один дом, хозяин которого был известным трусом. А жена была смелая женщина, бросилась в драку с ворами. И им бы, наверное, туго пришлось, но муж крепко схватил ее за талию и сказал: «Катша, ты дерись, но спину свою держи ближе ко мне». Конечно, в это время воры благополучно сбежали».
Жандос невольно улыбнулся своим воспоминаниям, но беспокойство не проходило. Он весь дрожал, болезнь одолевала все сильнее «А что, если нападут волки?» — вдруг пришло ему в голову. Он испугался и стал всматриваться в темноту. И действительно, вдали показались зеленоватые точки. Жандос выхватил из-за пояса нож, но огоньки постепенно удалились, а потом исчезли. Он знал, что ночью глаза волка горят огнем. Люди говорили, что если волк перепрыгнет через верблюда, то больше не встанет Правда это или нет, кто его знает.
Жандос решил, что место для ночлега здесь неудобное, поэтому поднял верблюдицу и поехал дальше. Дорога длинная, степь широкая, а жизнь коротка...
Только на третье утро Жандос достиг знакомого озера, поросшего камышом. Кочевья он здесь уже не застал Кругом валялся мусор, конский навоз, виднелись следы юрт.
Жандос почувствовал, что страшно голоден. Хорошо, что на одной из стоянок юрт он нашел замызганный кусок курта. Он съел его, и это подкрепило силы, но не насытило. Ему мерещился запах кумыса и вареного горячего мяса. Он отыскал место своей юрты и заплакал.
На озере плавал одинокий чирок. Летали и вышагивали по земле вороны, как будто только они были настоящими хозяевами этой степи. Край осиротел и навевал тоску.
Жандос, который три дня питался только молоком верблюдицы, испытывал муки голода, а хуже всего — муки одиночества. Ему воображалась теплая юрта, горячая сорпа. Он бросился на землю и зарыдал. Вокруг не было ни одной живой души, кроме верной верблюдицы, которая с удивлением прислушивалась к его рыданиям.
Жандос только сейчас по-настоящему понял, как дорога ему родная земля, как нужны ему родные люди. Он понял, что без людей степь таит в себе предательство и равнодушие. Она жестока и сурова. Он узнал еще, что человека старит не время, а события. Жандос понял, что люди жестоки оттого, что им приходится влачить на земле свое горькое существование вроде волов, которым проткнули ноздри и тащат на поводу неизвестно куда. Понял, что если не погиб, то существуешь, бьешься как рыба об лед, что вон те тучи совсем не похожи на весенние, а подлые и коварные, что вороны, питающиеся падалью, только и ждут одного — падали. А озеро, покинутое перелетными птицами, пришло в горестное, унылое со-
стояние. Степь, лишившись людей, потеряет свое лицо..
Он подумал, что если Бокенши и Борсак останутся живыми и он благополучно доставит их в родное кочевье, если они вырастут и станут нормальными людьми, то это возвысит его. А если они вырастут и станут защитниками своего народа, он ими станет гордиться. Значит, труд его оправдался. А если вдруг они станут жестокими и чуждыми родному племени,— спаси от этого аллах! — он зарежет их собственной рукой.
Жандос лежал на земле и думал: «Аул стронулся с насиженных, привычных мест неизвестно куда. Хоть бы новое место оказалось счастливым. А йдруг и в новых местах их встретят враги или новые соседи посмотрят на них недобрыми глазами? О моя родная степь, лежишь ты передо мной пожелтевшая, словно пеленки ребенка. Скажи мне, чьи подошвы ты будешь лизать, чьей станешь пищей? Что ты станешь делать, если твои враги не придут, как джунгары с жестоким набегом, а прикинутся твоими друзьями, а у самих кинжал за пазухой? Не распознать тебе врага, встретишь ты его с распростертыми объятиями, потянешься к нему с улыбкой, как ребенок к матери, раскроешь нежные объятия, а тебе в это время всадят в спину нож. Спаси тебя аллах от этого! Ведь твоему радушию нет границ.
О широкая казахская степь! Лежишь ты с окровавленным ртом, как мать, выплакавшая в платок свое горе, настанет ли время, когда казахи забудут всеобщее кочевье и жалостное прощание с обжитыми местами? И заживут они без страха и испытаний. Почему-то все время я сравниваю тебя с теми вон дергающимися воронами. Видал ли кто, чтобы стая ворон взяла живого волка?
Я виноват перед тобой, о бедная родная земля. Я забыл о твоей щедрости и твоем бескорыстии. Ведь ты даешь приют и живому и мертвому. Если я начинаю долго думать о твоей будущей судьбе, почему-то мне хочется умереть. Хорошо, я умру, о аллах, умру»
Жандос не умер, хотя в какое-то краткое мгновенье и подумал об этом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42
Умные люди говорят, что страх и радость одинаковы по своей силе. Чем больше человек боится, тем сильнее ему хочется жить, тем дороже ему становится жизнь и острее чувство неожиданной радости. Как-то мать ему говорила: «Твой отец в молодости был бесстрашным человеком. Сейчас он уже не тот. Наверное, стареет. В год нашей женитьбы он привел домой барса на поводу». Тогда Жандос удивился и спросил: «Как же ему это удалось?» — «Очень просто,— сказала мать,— обмотал он правую руку волосяным арканом, в левую взял кинжал и пошел в камыш, где было логово барса. Когда зверь бросился на него с раскрытой пастью, отец схватил его за язык и привел домой». Сейчас Жандос почему-то не верил в этот рассказ...
Ночь была похожа на могилу, в которой не место живому существу. Ветер свистел и шуршал в темноте, как будто рассказывал какую-то горестную историю о степи, о ее разочаровании и вечном сожалении. Да степи и не было, по существу,— она растворилась, исчезла в лютой, холодной ночи. Жутко человеку в такую ночь, тем более ребенку. Только верблюдица, казалось, не обращала никакого внимания на стон ветра, но это, может быть, потому, что она не умела говорить. Она защищала спиной ребятишек от ветра и согревала их своим теплом, не требуя ничего взамен.
За всю свою жизнь Жандос ночевал один в степи всего лишь третий раз. Непонятно почему, но чем больше он проводил ночей в одиночестве, тем сильнее захватывала его тоска и овладевало беспокойство. А ведь мог уже привыкнуть. Говорят, человек ко всему привыкает.
С каждым часом он чувствовал, что жизнь становится ему все дороже и дороже. И он думал, стоило ли жертвовать собой ради спасения племянников? Дуб согнуть нельзя, его можно только сломать. Если тебя захватил страх, значит, ты потерял волю. Он вспомнил еще один рассказ матери Айпары: «Однажды воры забрались в один дом, хозяин которого был известным трусом. А жена была смелая женщина, бросилась в драку с ворами. И им бы, наверное, туго пришлось, но муж крепко схватил ее за талию и сказал: «Катша, ты дерись, но спину свою держи ближе ко мне». Конечно, в это время воры благополучно сбежали».
Жандос невольно улыбнулся своим воспоминаниям, но беспокойство не проходило. Он весь дрожал, болезнь одолевала все сильнее «А что, если нападут волки?» — вдруг пришло ему в голову. Он испугался и стал всматриваться в темноту. И действительно, вдали показались зеленоватые точки. Жандос выхватил из-за пояса нож, но огоньки постепенно удалились, а потом исчезли. Он знал, что ночью глаза волка горят огнем. Люди говорили, что если волк перепрыгнет через верблюда, то больше не встанет Правда это или нет, кто его знает.
Жандос решил, что место для ночлега здесь неудобное, поэтому поднял верблюдицу и поехал дальше. Дорога длинная, степь широкая, а жизнь коротка...
Только на третье утро Жандос достиг знакомого озера, поросшего камышом. Кочевья он здесь уже не застал Кругом валялся мусор, конский навоз, виднелись следы юрт.
Жандос почувствовал, что страшно голоден. Хорошо, что на одной из стоянок юрт он нашел замызганный кусок курта. Он съел его, и это подкрепило силы, но не насытило. Ему мерещился запах кумыса и вареного горячего мяса. Он отыскал место своей юрты и заплакал.
На озере плавал одинокий чирок. Летали и вышагивали по земле вороны, как будто только они были настоящими хозяевами этой степи. Край осиротел и навевал тоску.
Жандос, который три дня питался только молоком верблюдицы, испытывал муки голода, а хуже всего — муки одиночества. Ему воображалась теплая юрта, горячая сорпа. Он бросился на землю и зарыдал. Вокруг не было ни одной живой души, кроме верной верблюдицы, которая с удивлением прислушивалась к его рыданиям.
Жандос только сейчас по-настоящему понял, как дорога ему родная земля, как нужны ему родные люди. Он понял, что без людей степь таит в себе предательство и равнодушие. Она жестока и сурова. Он узнал еще, что человека старит не время, а события. Жандос понял, что люди жестоки оттого, что им приходится влачить на земле свое горькое существование вроде волов, которым проткнули ноздри и тащат на поводу неизвестно куда. Понял, что если не погиб, то существуешь, бьешься как рыба об лед, что вон те тучи совсем не похожи на весенние, а подлые и коварные, что вороны, питающиеся падалью, только и ждут одного — падали. А озеро, покинутое перелетными птицами, пришло в горестное, унылое со-
стояние. Степь, лишившись людей, потеряет свое лицо..
Он подумал, что если Бокенши и Борсак останутся живыми и он благополучно доставит их в родное кочевье, если они вырастут и станут нормальными людьми, то это возвысит его. А если они вырастут и станут защитниками своего народа, он ими станет гордиться. Значит, труд его оправдался. А если вдруг они станут жестокими и чуждыми родному племени,— спаси от этого аллах! — он зарежет их собственной рукой.
Жандос лежал на земле и думал: «Аул стронулся с насиженных, привычных мест неизвестно куда. Хоть бы новое место оказалось счастливым. А йдруг и в новых местах их встретят враги или новые соседи посмотрят на них недобрыми глазами? О моя родная степь, лежишь ты передо мной пожелтевшая, словно пеленки ребенка. Скажи мне, чьи подошвы ты будешь лизать, чьей станешь пищей? Что ты станешь делать, если твои враги не придут, как джунгары с жестоким набегом, а прикинутся твоими друзьями, а у самих кинжал за пазухой? Не распознать тебе врага, встретишь ты его с распростертыми объятиями, потянешься к нему с улыбкой, как ребенок к матери, раскроешь нежные объятия, а тебе в это время всадят в спину нож. Спаси тебя аллах от этого! Ведь твоему радушию нет границ.
О широкая казахская степь! Лежишь ты с окровавленным ртом, как мать, выплакавшая в платок свое горе, настанет ли время, когда казахи забудут всеобщее кочевье и жалостное прощание с обжитыми местами? И заживут они без страха и испытаний. Почему-то все время я сравниваю тебя с теми вон дергающимися воронами. Видал ли кто, чтобы стая ворон взяла живого волка?
Я виноват перед тобой, о бедная родная земля. Я забыл о твоей щедрости и твоем бескорыстии. Ведь ты даешь приют и живому и мертвому. Если я начинаю долго думать о твоей будущей судьбе, почему-то мне хочется умереть. Хорошо, я умру, о аллах, умру»
Жандос не умер, хотя в какое-то краткое мгновенье и подумал об этом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42