..— вновь зевая, советовал Зоотехник.
«Час поздний,— думал он,— может, заночевать здесь?» Но, словно угадав его мысли, Чабан поднялся и сказал:
— Поздновато уже. Если не хочешь ночевать у нас, поезжай.
Зоотехнику ничего не оставалось делать, как тоже подняться. Два товарища, два бывших школьных товарища вышли из дома на темный двор. Луну закрыли тучи. Поземка, усилившаяся к вечеру, сейчас стихла, но со стороны гор волнами набегал холод. Белые сопки уходили вдаль, круглясь, заходя одна за другую. Ночь была глухая.
Чабан подвел к гостю его оседланную лошадь, подтянув на ней подпругу. От резкого холода после домашнего тепла Чабана пробрала дрожь. Но захмелевший Зоотехник ничего не заметил и, усевшись в седло, с дружеским видом завел разговор:
— Ты я вижу, за что-то обижаешься на меня...
— За что же? — ежась, отвечал Чабан.
— Знаешь, а спрашиваешь Притворяешься. Думаешь, я не вижу? Но ты не обижайся, что все в гости к тебе езжу, а вас к себе никак не позову Сам должен знать, что у городских обычаи не такие, как в ауле. Жена, понимаешь, не дает мне воли! А сейчас как: на жену свою не смей косо смотреть. Чуть что не так сделал, сейчас же скачет в контору жаловаться. А ты к тому же партбилетом дорожишь Вот так-то, курдас Нет, говорят, врага хуже жены.
— Да, аллах наградил нас женами. Держим мы у себя дома по медведице.
— Уах-уах! — задохнулся от смеха Зоотехник.— Недурно сказано! Моя медведица человека может живьем съесть, точно! Ну молодец! Всегда что-нибудь придумаешь.— И он с довольным видом ткнул камчою в грудь Чабана, который стоял перед ним, стуча зубами.— А все же не дал заночевать — боишься! — вскрикнул Зоотехник и стегнул лошадь...— Боишься! Боишься! — кричал он, уносясь на коне в темноту...
А наутро Чабан, поднявшись рано, повез детей в школу Он усадил их в широкие розвальни, укутал тулупом и знакомой дорогой направил Мухортого к аулу, рассчитывая попасть туда до девяти. Занятия начинались к этому времени. А после обеда, когда они заканчиваются, ему нужно забрать их и везти обратно. Так он должен ездить каждый день, если хочет, чтобы дети его выучились, в люди вышли. Когда-то отец Чабана подобным же образом мотался меж зимовьем и аулом, возя детей в школу, и у Чабана тоже зрела в душе честолюбивая мечта о будущем своих потомков. Чабан оглянулся на сидевших под тулупом ребятишек. Старший смотрел круглыми черными глазами куда-то вдаль, на тянущийся по берегам Бухтармы березовый лес Румяное детское лицо светилось такой радостью, любопытством и восторгом, что отец тоже невольно посмотрел на лес. Белоствольные деревья, ветви которых сплошь были покрыты снежной кисеей,— вся белая роща напоминала огромную чашу с айраном, еще не вполне дошедшим Вблизи дороги на тополях сидели вороны, галдевшие свое неизменное «карр! карр!». И Чабан с усмешкой думал: «Каркают, глупые птицы. А чего еще делать? Небось овец им не пасти, детей не учить, с женой не ругаться каждый день. Довольны вы всем, кажется. Ну а я, человек?» Последнее он, должно быть, пробормотал вслух, потому что сын повернулся к нему и спросил: «Чего, отец?»
— Ничего, сынок,— успокоил его Чабан.— Это я вроде бы с воронами беседую. Не замерз?
Он нагнулся и поправил тулуп на детях. Мухортый едва тащил сани по глубокому снегу. Свежая напушь по краю дороги была тронута мышиными следами. Кто-то палкой начертал на сугробе свое имя...
— Сынок,— негромко позвал Чабан.
— Да?
— Учись получше. Старайся.
— Я и так стараюсь, отец... Я видел твой аттестат в сундуке,— с доверчивым видом затараторил мальчик.— Ты неплохо окончил школу, всего три четверки, остальные пятерки, и поведение тоже...
Чабан улыбнулся, глядя в румяное лицо сына. «Да, поведение у меня было образцовое. Можно сказать, на все «шесть»...
— Отец, это ведь ты нарисовал портрет дедушки?
— Я нарисовал. Дедушка твой сорок лет пас овец. Хвалили его, в Москву на выставку отправляли, целый сундук разных наград и грамот после него остался. А неграмотным был, ни буковки не знал... не то что мы с тобою. Но он знал, сынок, что это высокая честь — быть хорошим чабаном
Чабан внимательно посмотрел на сына. Но тот отвлекся и со вниманием разглядывал клубившиеся над степью облака. Вздохнув, отец подумал: «Что ж, тебя, может быть, ожидает иная доля».
— А отец моего деда тоже пас овец? — неожиданно для Чабана задал вопрос мальчик.
— Отец деда?.. Твой прадед, значит... Да, тоже пас овец. Только байских.
— А мы пасем государственных. Так? Да, государственных..
— Бай был один, а государство — это много людей, так ведь?
Ну так.
Значит мы работаем не для одного человека, а для многих.
— Верно. Но не забывай, что государство — это мы и есть. На себя, значит, работаем
— А почему тогда мы должны отвечать за павших овец?
— Потому что должны работать так, чтобы овцы не дохли. Ты ведь слышал, как говорят: храни народное добро как зеницу ока. А плохо будем работать, так с голоду помрем... Погляди-ка туда, вон на этот склон сопки,— сказал он минуту спустя, указывая вдаль кнутовищем.— Присмотрись хорошенько. Видишь, похоже отсюда на коровий бок. только весь в буграх. Видишь?
— Нет, папа,— возразил сын, окинув дальние холмы глазами.— У коровы всего два бока, а у этой сопки вон их сколько. Да и цветом коровы не бывают такими. Мне кажется, что на лежащую овцу похоже. Или на старую могилу, как у деда..
— А ведь и правда! — согласился Чабан, улыбнувшись.— Глаза у тебя, гляжу, повострее моего.— «Может быть, и ускачешь вперед! — думал он.— Как знать».— Ты видел у меня книги про художников? — произнес он вслух.— Так ты читай их, сынок. Читай!
Мухортый пошел рысью, как только въехали в ущелье, где снегу было поменьше. Чабан дал волю — пусть везет как ему хочется... Везет хозяина с его детьми и со всеми надеждами, таящимися в его теплом сердце.
Он распрощался в школе с детьми, которые разбежались по своим классам: один в первый, другой во второй, а старший в третий. Этот первенец был особенно дорог Чабану, и он неизменно следил за его успехами, нередко беседовал с учительницей. Молодая, только в прошлом году закончившая институт, миловидная девушка приветливо, с уважением относилась к Чабану, и ему, не особенно избалованному таким вниманием, нравилось встречаться с нею. Больше всего удивлял Чабана открытый, прямой, пристальный взгляд ее Он всегда смущался
этого взгляда и, беседуя с ней, невольно поворачивался боком и потуплял голову. Заканчивая беседу, он непременно произносил своим глуховатым тихим голосом: «Аналайын, во всем полагаюсь на тебя. Вверяю тебе моего сына...»
И сегодня он повторил эти слова. Он знал, что и на самом деле судьба человека во многом зависит от того, к кому он попадет на обучение в детстве.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42
«Час поздний,— думал он,— может, заночевать здесь?» Но, словно угадав его мысли, Чабан поднялся и сказал:
— Поздновато уже. Если не хочешь ночевать у нас, поезжай.
Зоотехнику ничего не оставалось делать, как тоже подняться. Два товарища, два бывших школьных товарища вышли из дома на темный двор. Луну закрыли тучи. Поземка, усилившаяся к вечеру, сейчас стихла, но со стороны гор волнами набегал холод. Белые сопки уходили вдаль, круглясь, заходя одна за другую. Ночь была глухая.
Чабан подвел к гостю его оседланную лошадь, подтянув на ней подпругу. От резкого холода после домашнего тепла Чабана пробрала дрожь. Но захмелевший Зоотехник ничего не заметил и, усевшись в седло, с дружеским видом завел разговор:
— Ты я вижу, за что-то обижаешься на меня...
— За что же? — ежась, отвечал Чабан.
— Знаешь, а спрашиваешь Притворяешься. Думаешь, я не вижу? Но ты не обижайся, что все в гости к тебе езжу, а вас к себе никак не позову Сам должен знать, что у городских обычаи не такие, как в ауле. Жена, понимаешь, не дает мне воли! А сейчас как: на жену свою не смей косо смотреть. Чуть что не так сделал, сейчас же скачет в контору жаловаться. А ты к тому же партбилетом дорожишь Вот так-то, курдас Нет, говорят, врага хуже жены.
— Да, аллах наградил нас женами. Держим мы у себя дома по медведице.
— Уах-уах! — задохнулся от смеха Зоотехник.— Недурно сказано! Моя медведица человека может живьем съесть, точно! Ну молодец! Всегда что-нибудь придумаешь.— И он с довольным видом ткнул камчою в грудь Чабана, который стоял перед ним, стуча зубами.— А все же не дал заночевать — боишься! — вскрикнул Зоотехник и стегнул лошадь...— Боишься! Боишься! — кричал он, уносясь на коне в темноту...
А наутро Чабан, поднявшись рано, повез детей в школу Он усадил их в широкие розвальни, укутал тулупом и знакомой дорогой направил Мухортого к аулу, рассчитывая попасть туда до девяти. Занятия начинались к этому времени. А после обеда, когда они заканчиваются, ему нужно забрать их и везти обратно. Так он должен ездить каждый день, если хочет, чтобы дети его выучились, в люди вышли. Когда-то отец Чабана подобным же образом мотался меж зимовьем и аулом, возя детей в школу, и у Чабана тоже зрела в душе честолюбивая мечта о будущем своих потомков. Чабан оглянулся на сидевших под тулупом ребятишек. Старший смотрел круглыми черными глазами куда-то вдаль, на тянущийся по берегам Бухтармы березовый лес Румяное детское лицо светилось такой радостью, любопытством и восторгом, что отец тоже невольно посмотрел на лес. Белоствольные деревья, ветви которых сплошь были покрыты снежной кисеей,— вся белая роща напоминала огромную чашу с айраном, еще не вполне дошедшим Вблизи дороги на тополях сидели вороны, галдевшие свое неизменное «карр! карр!». И Чабан с усмешкой думал: «Каркают, глупые птицы. А чего еще делать? Небось овец им не пасти, детей не учить, с женой не ругаться каждый день. Довольны вы всем, кажется. Ну а я, человек?» Последнее он, должно быть, пробормотал вслух, потому что сын повернулся к нему и спросил: «Чего, отец?»
— Ничего, сынок,— успокоил его Чабан.— Это я вроде бы с воронами беседую. Не замерз?
Он нагнулся и поправил тулуп на детях. Мухортый едва тащил сани по глубокому снегу. Свежая напушь по краю дороги была тронута мышиными следами. Кто-то палкой начертал на сугробе свое имя...
— Сынок,— негромко позвал Чабан.
— Да?
— Учись получше. Старайся.
— Я и так стараюсь, отец... Я видел твой аттестат в сундуке,— с доверчивым видом затараторил мальчик.— Ты неплохо окончил школу, всего три четверки, остальные пятерки, и поведение тоже...
Чабан улыбнулся, глядя в румяное лицо сына. «Да, поведение у меня было образцовое. Можно сказать, на все «шесть»...
— Отец, это ведь ты нарисовал портрет дедушки?
— Я нарисовал. Дедушка твой сорок лет пас овец. Хвалили его, в Москву на выставку отправляли, целый сундук разных наград и грамот после него остался. А неграмотным был, ни буковки не знал... не то что мы с тобою. Но он знал, сынок, что это высокая честь — быть хорошим чабаном
Чабан внимательно посмотрел на сына. Но тот отвлекся и со вниманием разглядывал клубившиеся над степью облака. Вздохнув, отец подумал: «Что ж, тебя, может быть, ожидает иная доля».
— А отец моего деда тоже пас овец? — неожиданно для Чабана задал вопрос мальчик.
— Отец деда?.. Твой прадед, значит... Да, тоже пас овец. Только байских.
— А мы пасем государственных. Так? Да, государственных..
— Бай был один, а государство — это много людей, так ведь?
Ну так.
Значит мы работаем не для одного человека, а для многих.
— Верно. Но не забывай, что государство — это мы и есть. На себя, значит, работаем
— А почему тогда мы должны отвечать за павших овец?
— Потому что должны работать так, чтобы овцы не дохли. Ты ведь слышал, как говорят: храни народное добро как зеницу ока. А плохо будем работать, так с голоду помрем... Погляди-ка туда, вон на этот склон сопки,— сказал он минуту спустя, указывая вдаль кнутовищем.— Присмотрись хорошенько. Видишь, похоже отсюда на коровий бок. только весь в буграх. Видишь?
— Нет, папа,— возразил сын, окинув дальние холмы глазами.— У коровы всего два бока, а у этой сопки вон их сколько. Да и цветом коровы не бывают такими. Мне кажется, что на лежащую овцу похоже. Или на старую могилу, как у деда..
— А ведь и правда! — согласился Чабан, улыбнувшись.— Глаза у тебя, гляжу, повострее моего.— «Может быть, и ускачешь вперед! — думал он.— Как знать».— Ты видел у меня книги про художников? — произнес он вслух.— Так ты читай их, сынок. Читай!
Мухортый пошел рысью, как только въехали в ущелье, где снегу было поменьше. Чабан дал волю — пусть везет как ему хочется... Везет хозяина с его детьми и со всеми надеждами, таящимися в его теплом сердце.
Он распрощался в школе с детьми, которые разбежались по своим классам: один в первый, другой во второй, а старший в третий. Этот первенец был особенно дорог Чабану, и он неизменно следил за его успехами, нередко беседовал с учительницей. Молодая, только в прошлом году закончившая институт, миловидная девушка приветливо, с уважением относилась к Чабану, и ему, не особенно избалованному таким вниманием, нравилось встречаться с нею. Больше всего удивлял Чабана открытый, прямой, пристальный взгляд ее Он всегда смущался
этого взгляда и, беседуя с ней, невольно поворачивался боком и потуплял голову. Заканчивая беседу, он непременно произносил своим глуховатым тихим голосом: «Аналайын, во всем полагаюсь на тебя. Вверяю тебе моего сына...»
И сегодня он повторил эти слова. Он знал, что и на самом деле судьба человека во многом зависит от того, к кому он попадет на обучение в детстве.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42