– Вы с ума сошли! – закричал он, но связь уже прервалась.
Лейтенант Гюнтер Вебер тоже прерывисто дремал на стуле, ожидая приказов. Он чувствовал, насколько безгранично устал, и вся его самоуверенность пропала. Он скучал по своим друзьям, и, что еще хуже, – скучал по уверенности, происходившей из такого множества прошлых успехов. Высшая раса терпела поражение в Италии и Югославии, рушился русский фронт, разбомбили Гамбург. Вебер больше не чувствовал себя непобедимым и гордым – он ощущал себя униженным и оскорбленным, так жестоко отвергнутым и преданным, что, будь женщиной, заплакал бы. Он вспомнил девиз своего полка – «С нами Бог» – и задумался: только ли Италия предала его? Во всяком случае, суммы в итоге не сходились: целой итальянской дивизии противостояли лишь три тысячи 996-го гренадерского батальона, и даже с Божьей помощью у него не было ни единого шанса. Он попробовал молиться, но слова лютеранской молитвы горчили во рту.
Утром полковник Барг, командующий немецких войск, перебросил несколько бронетранспортеров из Аргостоли в Ликзури, а генерал Гандин безуспешно пытался связаться и с новым правительством в Бриндизи, и с прежним Верховным командованием в Греции. Он не спал всю ночь и был слишком хорошо выдрессирован, чтобы знать, что делать.
Пелагия с отцом собрали все медицинские принадлежности и разорвали на полосы старые простыни, чтобы прокипятить их и свернуть в бинты. У них была смутная мысль о том, что какие-нибудь греки могут попасть под какой-нибудь перекрестный огонь, – во всяком случае, им нужно было чем-то заняться, чтобы сбить напряжение. Корелли заскочил на своем мотоцикле и просил их сказать ему, как связаться с партизанами. Но они искренне не знали, как это можно сделать, и он, опечаленный, погнал в Сами. Может, партизаны наконец выйдут из своего долгого и понятного сна и хоть как-то помогут сдержать немцев.
В Сами он даже не знал, с чего начать, а местные греки не знали его. Поездка оказалась напрасной. На обратном пути он остановил мотоцикл и присел на край полуразвалившейся стены в тени оливы. Он думал о возвращении в Италию, о том, чтобы уцелеть, о Пелагии. По правде, у него не было дома – вот почему он никогда не говорил о нем. Дуче заставил его семью перебраться в Ливию: такова была программа колонизации, – и там они погибли от рук мятежников, пока он лежал в больнице с дизентерией. Из всех домов родственников, в которых он жил, какой был его домом? У него не было иной семьи, кроме его солдат и мандолины, и сердце его – здесь, в Греции. Для того ли перенес он столько боли, столько одиночества, для того ли, наконец, нашел себе место, чтобы его у него вырвали? Он попытался вспомнить родителей, но их образ был смутным и расплывчатым, словно привидение. Ему вспомнился дружелюбный арабский мальчик, с которым родители запрещали играть. Они бросались камнями в бутылки, выстроив их в ряд, и он вроде бы всегда приходил домой, перегревшись на солнце и с поносом. Ему запрещалось есть гранаты, чтобы не подцепить желтуху. Горько было помнить так много и всё же так мало, и впервые он почувствовал тоску по Пелагии, словно она уже осталась в прошлом. Капитан припомнил сказку доктора о лотофагах – скитальцах, однажды отведавших лотоса и утративших стремление к родным местам. Он был одним из них. Корелли представил, что умер, и подумал, долго ли Пелагия будет плакать. Стыдно портить слезами ее чудное лицо – даже представить жалко. Ему хотелось дотянуться из могилы и утешить ее, хотя он еще не умер.
Когда он, в конце концов, вернулся на батарею, то обнаружил бунтующих солдат. От Supergreccia поступил приказ – утром сдаться фашистам.
52. Событие

(1)
Я в такой ярости, что едва могу говорить. Антонио мне сказал: «Карло, успокойся, мы должны быть разумными, что толку злиться, ладно?» Но я устал быть игрушкой сумасшедших, несведущих и дураков, идиотов, которые полагают, что по-прежнему идет Великая война, когда бой ведется развернутым строем, а между противниками еще есть понятие чести.
В это невозможно поверить. Немцы перебрасывают самолетами подкрепление, небо полно «юнкерсов», полковник Барг отправился к Гандину требовать сдачи в соответствии с приказами Supergreccia, а Гандин не делает абсолютно ничего – только консультируется со своими капелланами и старшими офицерами. Разве не он генерал? Разве не ему полагается принимать решения и действовать быстро? Какое же он имеет право решать мою судьбу? Того, кто прошел через месяцы холода и мучений в Албании, того, кто держал тело любимого человека, когда тот умирал у него на руках в траншее, полной крыс и подмерзающей слизи. Что, Гандин радио не слушает? Он что – единственный, кто не знает, что немцы грабят и устраивают резню в Италии? Разве он не знает, что всего несколько дней назад они согнали в одно место сотню людей и подорвали их фугасом? Он не слышал, что за одного убитого немца они расстреляли в Аверсе восемьдесят полицейских и двадцать гражданских? Разве он не знает, что разоруженных солдат увозят в грузовиках для скота бог знает куда?
Я схожу с ума от гнева. Командиры – все, кроме двоих, – согласились сдаться. Нас десять тысяч, а их – три. Что же это за безумие? Разве правительство не приказало нам захватить немцев и разоружить их? Так в чем же дело? Почему же он хочет подчиниться фашистам, чья партия упразднена, и игнорирует волю премьер-министра и короля?
(2)
– Полковник Барг? В знак доброй воли я вывел 3-й батальон 317-го пехотного полка из Кардакаты. Как вы понимаете, без этой позиции остров оборонять невозможно, и я, таким образом, надеюсь, что вы согласитесь – у нас нет враждебных намерений, и не будете настаивать на разоружении войск.
– Мой дорогой генерал, я вынужден настоять. Я взял на себя обязательство отправлять войска прямо домой в Италию и не намерен отступать от своего слова. Однако, они должны быть разоружены, иначе их оружие вполне может быть повернуто против нас, когда они окажутся на родине. Вы должны понять, что, с нашей точки зрения, это всего лишь здравый смысл. Я обращаюсь к вам как к старому другу.
– Полковник, я все еще ожидаю разъяснения приказов. Надеюсь, вы понимаете мое положение. Оно весьма сложное.
– Генерал, вы получили приказы от Supergreccia, и какие бы приказы вы ни получали из самой Италии, они не имеют законной силы, поскольку незаконно это правительство. Мы солдаты, генерал, и мы должны подчиняться приказам.
– Полковник, я извещу вас, как только смогу.
Полковник Барг положил трубку и повернулся к одному из майоров.
– Возьмите роту солдат и займите Кардакату. Эти идиоты итальянцы только что оставили ее, так что никаких проблем там не возникнет.
(3)
Я зашел повидаться с Пелагией и доктором. Попросил их приглядеть за моей Антонией, и Пелагия завернула ее в одеяло и положила в подпол, где прятались политические беженцы во времена правления британцев.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145