В дальнейшем всякое может случиться, Рей, но, что б ни случилось, не оставляй надежды. Пойди в другую сторону, с новыми вопросами и ответами. Назовем это двадцать пятым часом, новым днем. Что-то вроде последней главы книги.
– Хорошо, – сказал я, не веря ни на грош. Насколько вижу, что бы она себе ни рассказывала, просто внушает ложную уверенность, будто ни о чем не горюет. Спорю на миллион долларов, нет никакого адвоката, просто какой-нибудь старый бойфренд навсегда искалечил ей ногу, после чего она сбежала, спряталась от мира. Может быть, с кем-то судилась, вышла замуж за адвоката, отсудившего для нее кучу денег, а потом он ее тоже бросил. Поэтому отдала мне фотографию. Дурные воспоминания.
– Обещай, Рей.
– Обещаю.
Она поцеловала меня в лоб. Я пошел к поезду, думая: тучи черные ослепляют меня.
22
Наверное, было бы слишком смело надеяться, что в поезде я останусь в покое, смогу обдумать, переварить, понять, что было и чему суждено еще быть. Мне не дозволена такая роскошь. Я имею в виду, не прошел еще полкоридора, как увидел парнишку, ерзавшего, словно белка на Пляске желудей. Шапочка в красную клетку и пиджак Элмера Фадда. Хотелось посидеть в одиночестве, спокойно думать под гипнозом колесного стука. В самую последнюю очередь предпочел бы сидеть рядом с этим балбесом. И как вы догадываетесь, когда я проходил мимо, он дернул меня за рукав и подвинулся на сиденье, освобождая место.
– Тут для франтов купе, – хлопнул он по пустому месту. – Давай устраивайся. Клади сумки наверх. Нагрузился, как верблюд. Последняя соломинка спину сломает. Клянусь, такой холод на улице, что у медной обезьяны яйца отмерзнут. Я Том.
Господи помилуй, я поспешно послушался. Почему? Он мне будет указывать, когда и как писать, а я, олух, буду выполнять распоряжения? Не успел сесть, как он снова придвинулся, вопя как сумасшедший.
– Клянусь святым Петром, этот поезд навсегда захвачен. Знаешь, откуда я? Из Арканзаса. Я из Арканзаса. Не знаешь, будем мы проезжать Нью-Мексико? Вот что я хочу увидеть – Нью-Мексико. Вид у тебя не лыком шит. Только из церкви вышел? Я в церкви люблю бывать, каждый день захожу. Там отвечают на все вопросы. Поэтому предложил тебе сесть.
Я закрыл глаза, прикинулся спящим.
– Надеюсь увидеть в Нью-Мексико ковбоев и индейцев. Еду к деду с бабкой на зиму в Калифорнию, вот куда. Мама говорит, присматривать за мной все равно что сражаться с ветряными мельницами. Говорит: «Если Бог пожелает, вода не поднимется. Отдохну, – говорит, – после твоего отъезда». Ну а я поживу на природе, в хорошей по – годе, как кум королю. Эй, спишь? Ну, спи спокойно. Чтоб клопы тебя не кусали. Раньше ляжешь, раньше встанешь. Кто рано встает, тому Бог дает.
Поезд загромыхал по рельсам. Я сосредоточился на стуке вращающихся колес, но все равно слышал, как он разговаривает сам с собой:
– Сомнительный комплимент. Правило большого пальца. Ясно, как божий день. В стену горох.
Мисси объяснила, что по пути в Лос-Анджелес я проеду через Юту и Неваду, поэтому Томми не увидит в Нью-Мексико никаких ковбоев и индейцев. По крайней мере, в этой поездке. Может быть, надо его предупредить, да какого черта? Если болван надеется увидеть ковбоев и индейцев, то кто я такой, черт возьми, чтобы ему перечить? Насколько я вижу, граница между ожидаемым и желаемым перемещается с такой дьявольской скоростью, что вообще веришь в существование этой границы единственно потому, что тебе кто-нибудь постоянно показывает, где она находится.
– Поезд называется «Калифорнийский зефир». Спорю, ты не знал. Поедем с ветерком, парень.
Том снял шапку и – я своим глазам не поверил – оказался лысым. Этому «парнишке» лет тридцать. Прямо посередине лба красная вмятина, будто он на лопату наткнулся. Почесал шрам и сказал:
– Ух, болит зверски.
– Что стряслось, черт побери? – сказал я и сразу смутился. Почему-то казалось, нельзя выражаться в присутствии Тома.
– Ну, как мой папа рассказывает, я удирал, не закончив сгребать палые листья. Воткнул в кучу грабли, потом повернулся и прямо на них наступил. Проклятая ручка ударила в лоб. Но это как папа рассказывает. Из первых уст. Он думает, будто я нос задираю.
– По крайней мере, у тебя есть папа.
– А с твоим что случилось?
– Ты знать не захочешь.
– Значит, рот на замок, да? Держишь карты за пазухой? Не возражаю. Распустишь язык, тут тебе и катык. Слушай, как думаешь, где мы сейчас?
– По-моему, в Нью-Мексико.
– В Нью-Мексико? Не шутишь? – Он прилип носом к окну.
– Просто предполагаю.
– Думаешь, тут есть индейцы?
– Возможно. Только, если и есть, ты их вряд ли увидишь. Они прячутся высоко в горах. Не скачут вдоль железнодорожных путей.
– Наверно, ты прав. Иначе стали бы легкой добычей. Пошла бы настоящая утиная охота. А как насчет ковбоев?
– Высоко в горах гоняются за индейцами.
– Никогда об этом не думал. Ковбоям надо счет сравнять. Или индейцам? Так или иначе, дьявольски много придется платить.
– До утра еще стрельбу услышишь.
– Думаешь? Ты, случайно, не южный свистун?
– Не умею свистеть.
Он уставился в окно, словно менял каналы, отыскивая «Золотое дно».
– Нью-Мексико, – сказал он. – Будь я проклят. Эй, хочешь чего-нибудь выпить?
– Выпить? По-твоему, это удачная мысль?
– Я вполне могу выпить. Маме это не нравится, а папа ей всегда говорит: «Перестань ныть и писать кипятком. Разве это ему повредит?»
– Может, тебе лучше не надевать шапку, чтоб все видели, что ты уже взрослый?
– Меня и так знают. Я давно в этом поезде еду.
– Пожалуйста, только чтоб не было никаких неприятностей. У меня в последнее время столько неприятностей, что я мог бы их в колледже преподавать. Кроме того, я должен доехать туда, куда еду. Если не доеду, то, кто бы мне в этом ни помешал, я его…
– Придержи штаны, дружище. Если меня выкинут с поезда, то мне некуда будет пописать.
– Ну, тогда давай.
Мы встали, хотя я думал, господи боже мой, Рей, долгая будет дорога с чокнутым сукиным сыном, который выражается так, будто родился в тысяча восемьсот семьдесят девятом году. И одновременно гадал, что сейчас делает Мисси, чувствуя себя при этом таким одиноким, что мысль выпить с Томом показалась вдруг очень удачной.
Вскоре мы оказались в вагоне-ресторане. Я взял себе «Лонг-Айленд», а он пиво и рюмку виски. У бармена был хорошо мне знакомый странноватый взгляд, только на сей раз, наконец, блуждающий по сторонам.
Сидим, глядя в окно, в бесконечное черное пустое небо, которое меня затягивает в свой водоворот. Том болтает без умолку, бросая поговорку за поговоркой, как будто проглотил какой-нибудь старый словарь и теперь выкашливает кусками, выплевывает в воздух бессмысленные слова, без конца говорит, говорит, рассказывает истории, имеющие некий смысл для него, и ни для кого больше.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40
– Хорошо, – сказал я, не веря ни на грош. Насколько вижу, что бы она себе ни рассказывала, просто внушает ложную уверенность, будто ни о чем не горюет. Спорю на миллион долларов, нет никакого адвоката, просто какой-нибудь старый бойфренд навсегда искалечил ей ногу, после чего она сбежала, спряталась от мира. Может быть, с кем-то судилась, вышла замуж за адвоката, отсудившего для нее кучу денег, а потом он ее тоже бросил. Поэтому отдала мне фотографию. Дурные воспоминания.
– Обещай, Рей.
– Обещаю.
Она поцеловала меня в лоб. Я пошел к поезду, думая: тучи черные ослепляют меня.
22
Наверное, было бы слишком смело надеяться, что в поезде я останусь в покое, смогу обдумать, переварить, понять, что было и чему суждено еще быть. Мне не дозволена такая роскошь. Я имею в виду, не прошел еще полкоридора, как увидел парнишку, ерзавшего, словно белка на Пляске желудей. Шапочка в красную клетку и пиджак Элмера Фадда. Хотелось посидеть в одиночестве, спокойно думать под гипнозом колесного стука. В самую последнюю очередь предпочел бы сидеть рядом с этим балбесом. И как вы догадываетесь, когда я проходил мимо, он дернул меня за рукав и подвинулся на сиденье, освобождая место.
– Тут для франтов купе, – хлопнул он по пустому месту. – Давай устраивайся. Клади сумки наверх. Нагрузился, как верблюд. Последняя соломинка спину сломает. Клянусь, такой холод на улице, что у медной обезьяны яйца отмерзнут. Я Том.
Господи помилуй, я поспешно послушался. Почему? Он мне будет указывать, когда и как писать, а я, олух, буду выполнять распоряжения? Не успел сесть, как он снова придвинулся, вопя как сумасшедший.
– Клянусь святым Петром, этот поезд навсегда захвачен. Знаешь, откуда я? Из Арканзаса. Я из Арканзаса. Не знаешь, будем мы проезжать Нью-Мексико? Вот что я хочу увидеть – Нью-Мексико. Вид у тебя не лыком шит. Только из церкви вышел? Я в церкви люблю бывать, каждый день захожу. Там отвечают на все вопросы. Поэтому предложил тебе сесть.
Я закрыл глаза, прикинулся спящим.
– Надеюсь увидеть в Нью-Мексико ковбоев и индейцев. Еду к деду с бабкой на зиму в Калифорнию, вот куда. Мама говорит, присматривать за мной все равно что сражаться с ветряными мельницами. Говорит: «Если Бог пожелает, вода не поднимется. Отдохну, – говорит, – после твоего отъезда». Ну а я поживу на природе, в хорошей по – годе, как кум королю. Эй, спишь? Ну, спи спокойно. Чтоб клопы тебя не кусали. Раньше ляжешь, раньше встанешь. Кто рано встает, тому Бог дает.
Поезд загромыхал по рельсам. Я сосредоточился на стуке вращающихся колес, но все равно слышал, как он разговаривает сам с собой:
– Сомнительный комплимент. Правило большого пальца. Ясно, как божий день. В стену горох.
Мисси объяснила, что по пути в Лос-Анджелес я проеду через Юту и Неваду, поэтому Томми не увидит в Нью-Мексико никаких ковбоев и индейцев. По крайней мере, в этой поездке. Может быть, надо его предупредить, да какого черта? Если болван надеется увидеть ковбоев и индейцев, то кто я такой, черт возьми, чтобы ему перечить? Насколько я вижу, граница между ожидаемым и желаемым перемещается с такой дьявольской скоростью, что вообще веришь в существование этой границы единственно потому, что тебе кто-нибудь постоянно показывает, где она находится.
– Поезд называется «Калифорнийский зефир». Спорю, ты не знал. Поедем с ветерком, парень.
Том снял шапку и – я своим глазам не поверил – оказался лысым. Этому «парнишке» лет тридцать. Прямо посередине лба красная вмятина, будто он на лопату наткнулся. Почесал шрам и сказал:
– Ух, болит зверски.
– Что стряслось, черт побери? – сказал я и сразу смутился. Почему-то казалось, нельзя выражаться в присутствии Тома.
– Ну, как мой папа рассказывает, я удирал, не закончив сгребать палые листья. Воткнул в кучу грабли, потом повернулся и прямо на них наступил. Проклятая ручка ударила в лоб. Но это как папа рассказывает. Из первых уст. Он думает, будто я нос задираю.
– По крайней мере, у тебя есть папа.
– А с твоим что случилось?
– Ты знать не захочешь.
– Значит, рот на замок, да? Держишь карты за пазухой? Не возражаю. Распустишь язык, тут тебе и катык. Слушай, как думаешь, где мы сейчас?
– По-моему, в Нью-Мексико.
– В Нью-Мексико? Не шутишь? – Он прилип носом к окну.
– Просто предполагаю.
– Думаешь, тут есть индейцы?
– Возможно. Только, если и есть, ты их вряд ли увидишь. Они прячутся высоко в горах. Не скачут вдоль железнодорожных путей.
– Наверно, ты прав. Иначе стали бы легкой добычей. Пошла бы настоящая утиная охота. А как насчет ковбоев?
– Высоко в горах гоняются за индейцами.
– Никогда об этом не думал. Ковбоям надо счет сравнять. Или индейцам? Так или иначе, дьявольски много придется платить.
– До утра еще стрельбу услышишь.
– Думаешь? Ты, случайно, не южный свистун?
– Не умею свистеть.
Он уставился в окно, словно менял каналы, отыскивая «Золотое дно».
– Нью-Мексико, – сказал он. – Будь я проклят. Эй, хочешь чего-нибудь выпить?
– Выпить? По-твоему, это удачная мысль?
– Я вполне могу выпить. Маме это не нравится, а папа ей всегда говорит: «Перестань ныть и писать кипятком. Разве это ему повредит?»
– Может, тебе лучше не надевать шапку, чтоб все видели, что ты уже взрослый?
– Меня и так знают. Я давно в этом поезде еду.
– Пожалуйста, только чтоб не было никаких неприятностей. У меня в последнее время столько неприятностей, что я мог бы их в колледже преподавать. Кроме того, я должен доехать туда, куда еду. Если не доеду, то, кто бы мне в этом ни помешал, я его…
– Придержи штаны, дружище. Если меня выкинут с поезда, то мне некуда будет пописать.
– Ну, тогда давай.
Мы встали, хотя я думал, господи боже мой, Рей, долгая будет дорога с чокнутым сукиным сыном, который выражается так, будто родился в тысяча восемьсот семьдесят девятом году. И одновременно гадал, что сейчас делает Мисси, чувствуя себя при этом таким одиноким, что мысль выпить с Томом показалась вдруг очень удачной.
Вскоре мы оказались в вагоне-ресторане. Я взял себе «Лонг-Айленд», а он пиво и рюмку виски. У бармена был хорошо мне знакомый странноватый взгляд, только на сей раз, наконец, блуждающий по сторонам.
Сидим, глядя в окно, в бесконечное черное пустое небо, которое меня затягивает в свой водоворот. Том болтает без умолку, бросая поговорку за поговоркой, как будто проглотил какой-нибудь старый словарь и теперь выкашливает кусками, выплевывает в воздух бессмысленные слова, без конца говорит, говорит, рассказывает истории, имеющие некий смысл для него, и ни для кого больше.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40