– Пожалуй. Гитару купил и разбил ее вдребезги. Впрочем, это и собирался с ней сделать.
– Значит, вы в полной фрустрации?
– Думаю, да.
– Ну вот что я посоветую, сэр, слушайтесь своих инстинктов. Вам действительно больше не хочется заниматься тем, чем сейчас занимаетесь, правда?
– Правда.
– Ни дня больше не выдержите?
– Ни минуты.
– Тогда предлагаю следовать велению сердца.
– Значит, прекратить обслуживать мутанток?
– Что? Сэр?…
– По вашим словам, чем бы я ни занимался – как уже было сказано, вам знать не захочется, – надо просто бросить?
– Этого я сказать не могу. Только вы сами можете себе сказать.
– Если б я мог себе это сказать, неужели, по-вашему, до сих пор не сказал бы?
– Сэр, я вынуждена разъединиться.
Вот так. Она права: хотя я никогда не знаю, что делать, это, может быть, объясняется тем, что сам себя не слушаю. Теперь так и сделаю, глубоко и внимательно прислушаюсь к себе. Тогда больше не собьюсь с пути.
Я позвонил Шантиль и сказал:
– Слушай, Шантиль, все это дерьмо собачье. Я больше не вынесу. Спасибо за все, потому что теперь у меня есть телевизор, которого раньше не было. Но больше не смогу взглянуть ни на одну девушку и сделать то, что делаю. Про некоторых даже сказать не могу, что они такое.
– Ну, если ты так к этому относишься, – сказала она.
– Всё? Кончено? Можно забыть? Никакие девушки больше не будут являться сюда в любой час дня и ночи?
– Да, Рей. Только я не могу за ними проследить, помешать сделать то, что они сами сделают. Это их дело. Это дела между тобой и ими. Что касается нас с тобой, если хочешь завязать, тебе хуже. Мы начали бы крупное дело… чертовски крупный бизнес.
– Наверняка найдешь кого-нибудь другого.
– Только не для этих девчонок.
– Ну, спасибо.
– Не благодари. Это не комплимент.
Через полчаса она пришла, бросила мне на ладонь пять круглых упаковок из четвертаков.
– Извини, – сказала она, – последняя девушка работает в обменнике.
– Позволь спросить тебя кое о чем, – сказал я, кладя в карман обменные монеты, такие тяжелые, что штаны чуть не свалились. – Ты когда-нибудь слышала о Шарашке, где придумывают всякие слова и выражения?
– Старик, ты свихнулся. Впрочем, одно скажу. Если б я тебя не видела собственными глазами, то подумала бы, что тебя кто-то выдумал.
В полночь раздался стук в дверь. Лучше сказать, сотня стуков, потому что казалось, будто половина проклятого города старается вышибить створку. Я слез с матраса, открыл дверь – чертов домохозяин до того прижимистый, что в ней глазка даже нет. И на меня вдруг взглянули полдюжины уродок, причем все эти девушки, или кто они там такие, смотрели так, словно я украл у них кукол Барби.
– Рей, скажи, что это неправда, – сказала Стефани (в переводе).
– Угу, – сказала лилипутка. – Дал распробовать и отвалил. Так нельзя, у-у-у. Раздразнил, у-у-у.
– Ох, черт возьми, девочки, – сказал я. – Я вынужден выйти в отставку. Это нехорошее дело.
– Да ведь ты всей округе помог. Нам теперь гораздо лучше.
– Мы теперь прямо как леди, – вставил кто-то.
– Ну-ка, слушайте. Я ухожу на покой, а вы, девочки, просто живите собственной жизнью. Вот так.
– Нет, черт возьми, – сказала карлица, но я захлопнул дверь, запер и лег в постель.
Все еще слышен запах духов, общие вопли: «Рей, Рей, РЕЙ!» Не могу заснуть, звезды смеются, луна усмехается. Пришлось натянуть на голову одеяла и покрывала. Все равно слышно, как они выкрикивают мое имя.
Проснулся с тошнотой, как будто перепил, хотя совсем не пил. Ничего нет хуже незаслуженного похмелья. Выходя из дому, пришлось перешагивать через девушек, отключившихся прямо у меня под дверью, спавших вповалку одна на другой, как три бездельника.
Я направился к винному магазину Фархада с четвертаками в кармане. Надо как-нибудь – как угодно – выбросить из головы всякие вещи. Может, купить журнал, содовую, даже какой-нибудь солодовый напиток, если на то пошло. Несколько дней я легко относился к спиртному, но дела принимают такой оборот, что не хочется до тридцати доживать. Готов прямо сейчас уйти в отставку, от всего, от самого себя. Хочу уволить свое тело, послать себя укладывать вещички. Мозги возьму с собой во Флориду.
У Фархада думаю: за каким чертом спешить возвращаться домой? Девушки, может быть, еще спят на ступеньках или колотят в дверь, как шайка идиоток. Там я наверняка попаду в ловушку. Посидят в одиночестве пару часов и одумаются. Увидят, где Рей Стиль проводит черту.
Вижу давно знакомый автомат для игры в пинбол. В школьные годы я постоянно играл на углу Седьмой и Одиннадцатой, особенно в совсем дурные дни, когда мама бегала по дому с воплями, с криками, стараясь растоптать паука или выгнать в прихожую. В такие дни я спускал карманную мелочь, четвертак за четвертаком, выуженные из маминой сумочки, пока она лежала, закрыв полотенцем глаза.
Теперь я старше, у меня собственных четвертаков на пятьдесят баксов, заработанных тяжким трудом. Начал бросать, играя игру за игрой. Позвольте доложить, сноровка не пропала. Меняю шарики, кручу циферблаты, осветил автомат, как Четвертого июля. С каждой игрой подбираюсь ближе к высшему результату. Выигрываю одну бесплатную партию за другой. Усы старика Фархада зашевелились. Вскоре уже не я плачу автомату – автомат со мной расплачивается бесплатными играми.
Перевалил за миллион, совсем близко к рекорду. Осталось десять четвертаков, но я просто не в силах бороться с собой. Когда дошел до предпоследнего, кто-то толкнул меня прямо на автомат, который чуть не опрокинулся.
Фархад оглянулся:
– Не свали машину.
– Вот именно, обезьянья башка.
Проклятое невезенье – те самые мальчишки вновь меня отыскали. Клянусь, преследуют повсюду, как мухи.
Первый сказал:
– Чуть рекорд не побил.
– Знаю. В этом дело?
Второй сказал:
– Рекорд мой. Вот в чем дело.
– Ну ведь я его еще не побил, можешь не волноваться. У меня остался всего один четвертак.
– Дай сюда, – сказал второй.
– Но…
– Давай, если не хочешь, чтоб было бо-бо, – сказал он, потирая кулак.
Я вытащил из кармана монету и бросил ему на ладонь. Охотно и яйца бы отдал. Они ушли, я остался стоять, глядя на Фархада.
– Можно мне пинту шнапса с корицей?
– На машине больше не играй, – сказал Фархад. – Только для ребятишек. Иди теперь.
Поднимаюсь по лестнице с единственным желанием лечь, погрузиться глубоко в себя, натянуть кожу, плотно застегнуть «молнию» до самого верха. Ноги тяжело топают по ступенькам, я отяжелел под грузом унижений. Топ-топ-топ, раз, два, три, четыре, наверх, открываем…
– Ши шишёл! – взвизгнула Стефани.
Я чуть не упал с лестницы. Начал пятиться, а они потянулись ко мне, сползая-хромая со ступеньки на ступеньку, как вампиры. И запели:
Поднимай свой лом,
И вставляй в разъем,
Пошевеливай кругом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40