Живо!
Начался второй акт, и теперь дети играли по-другому: усердно, старательно. Будто марионетки, подчеркивающие каждый жест, ломающиеся, кокетничающие. Все на потребу «Нью-Йорк Таймс». Сердце Фрэнка преисполнилось горечи. Чертов Прагер! Тоже мне, Господь всемогущий! Можно подумать, спектакль поставили исключительно ради его удовольствия. Но к третьей сцене юные актеры разошлись, напряжение рассеялось, сменившись нервозным «неужели это я такое проделываю?!» Они снова ожили, грациозно неуклюжие, неуклюже грациозные. Они были прекрасны.
Фрэнк любил детей. Они внушали ему благоговейный трепет, очаровывали его своим видом, малым ростом, хрупкостью, зависимостью от старших. Пора бы своего завести. На самом деле, эти чувства пришли к нему недавно, они-то и побудили взяться за работу в школе. Фрэнк надеялся, что таким образом сумеет исцелиться. Как два года назад, выгуливая соседского колли, он избавился от мысли завести собаку, так школьный спектакль, думалось ему, надолго излечит от мечты стать отцом. Это же пустые фантазии, ему тридцать один год, и он одинок. В прошлом – несколько подружек, но о браке он ни разу не помышлял всерьез. Желание выпустить в мир половинные наборы своих хромосом вызвано эгоизмом, а не любовью к женщине. Некий русский актер – не из гигантов, из более позднего поколения, давно уже забытый, Фрэнк и сам не мог припомнить его имя – написал: мужчина задумывается о детях, когда сознает, что его собственная жизнь кончена. Виновен, Ваша Честь!
Однако влюбленность в Джесси Дойл – а он влюблен в нее, хоть и паясничал печально, на манер белого клоуна, и полон надежд – не предполагала такое объяснение: «Хочу, чтобы ты родила мне ребенка». Может, Фрэнк сделался слишком примитивным, но все же до неандертальца ему далеко. И «Плавучий театр» делает свое дело, лишает детей романтического ореола в его глазах. Они по-прежнему нравились Фрэнку, но любой из них – как все люди – порой становился настоящей занозой в заднице.
Спектакль близился к завершению, актеры наращивали темп, словно лошади, почуявшие родное стойло. Представление оживилось. И вот уже финал, каждый артист выходит на сцену в последний раз. Фрэнк затаил дыхание и сам не заметил, как снова выдохнул: все!
Овация, юных актеров вызывали снова и снова. Фрэнк оставался за кулисами, словно полисмен, регулируя движение выходивших на поклон ребят. Он ожидал аплодисментов и вызовов, даже репетировал с труппой выходы на поклон, но не сразу понял, что происходит там, в зале. Аудитория наполнилась гулом, бурей восхищения, ливнем любви. Дети ошалело застыли на сцене, изумленно разинули рты: надо же, как они понравились! Потом они замахали руками, приглашая Фрэнка присоединиться – сначала «Магнолия», затем и другие, все звали своего режиссера разделить с ними славу. Фрэнк шагнул было вперед, спохватился – а как же Кармен?! – ухватил ее за руку и повлек за собой. Вытащил перепуганную девчонку под проливной дождь, водопад, поток. Кто-то кричал: «Браво!»
Давно забытая радость охватила его. Фрэнк и сам удивился. Зал заполнен едва ли на две трети, но аплодисменты, крики, шум – словно их приветствует весь необъятный мир.
Миссис Андерсон, стоя у пианино, аплодировала труппе, потом сама раскланялась и похлопала Фрэнку.
Фрэнк и ребята зааплодировали ей в ответ. Глаза щипали слезы. «Вот дурак, – сказал он себе. – Школьный спектакль. Родители облизывают своих птенчиков. Делов-то!»
Но эйфория не проходила. Сказать бы сейчас солистам: «Радуйтесь, пока есть время. Запомните этот момент навсегда. Ничего подобно в жизни больше не повторится».
4
Дети очнулись от транса, хлынули прочь со сцены, увлекая Фрэнка за собой, в холл. Здесь на него накинулась директриса в смокинге, а за ней – толпа родителей. Все рассыпались в поздравлениях, Фрэнк улыбался, кивал, повторяя на все лады: как приятно было работать с Феликсом, Тиффани, Джошем, Электрой – а сам нетерпеливо высматривал в толпе ее.
Вот она. Прислонилась к стене, свободный плащ цвета хаки, под мышкой кейс, усмехается, будто осуществивший свой план заговорщик. До чего же хороша – умная, тонкая, ее смех в зале – высочайшая оценка спектакля. А ведь Фрэнк видел ее обнаженной! С тех пор миновали две долгие недели, они не встречались, только по телефону разговаривали, и вот она – Джессика. Фрэнк не пытался сейчас припомнить, какова она без одежды, но воспоминание о той наготе словно освещало весь ее облик, кривоватую усмешку, выступающие скулы, короткие рыжеватые волосы, и ни одно лицо в толпе не казалось ему столь живым и реальным.
Натиск чадолюбивых родителей ослабел, Джесси подошла вплотную к Фрэнку и, поставив кейс на пол, обняла его.
– Ох, и здорово! – воскликнула она. – Блестяще! – Быстро поцеловала его в подбородок, дохнула мятой. – Ты не скрываешь, что актеры – дети, более того, пользуешься этим, обыгрываешь на сцене. Я словно в раю побывала, глядя, как дети стараются.
Режиссеру было приятно, что Джессика угадала его замысел, хотя тут же кольнул страх: не к нему она пришла, а на спектакль. Он поспешно притянул Джесси к себе.
– Рад, что тебе понравилось, – сказал он, целуя ее в макушку. – А еще больше рад, что ты пришла. Спасибо.
– Не просто понравилось – я в восторге. Все в восторге! – Джессика вывернулась из-под руки Фрэнка, чтобы заглянуть ему в лицо. – Даже Прагер из «Таймс». Ты заметил Стервятника?
– Да. Его дочь играет в спектакле.
– У него есть дочь? Вот уж кому не позавидуешь! И все-таки ему понравилось. Он сидел прямо передо мной. Я сказала ему пару ласковых. Нет, не то чтобы… Так, намекнула слегка. Пусть спасибо скажет, карандашом не ткнула. Как подумаю, что он сотворил с пьесой Калеба! – она рассмеялась негромко. – Зато теперь я расскажу Калебу про твою постановку. Завтра еще идет, верно? Ему понравится. Даст Бог, выберется из депрессии.
Калеб – это брат Джесси, Калеб Дойл, драматург, автор «Венеры в мехах» и новой пьесы «Теория хаоса», которая только что провалилась. Театр у них в крови, хотя Дойлы не принадлежат к актерской династии, выросли в пригороде Нью-Йорка, родители – такие же провинциальные «синие воротнички», как и у Фрэнка, только янки, а не южане. Джесси влюблена в театр и к тому же талантлива, но пока не нашла себя. Много чего перепробовала – играть на сцене, писать, руководить. Мастер на все руки. Сейчас состоит личным помощником при Генри Льюсе, британском актере, гастролирующем в Нью-Йорке.
– Мне все равно, придет ли Калеб, – возразил Фрэнк. – Главное – ты пришла. Слушай, у ребят сейчас начнется праздник, мне нужно поболтаться с ними, а потом возьмем чего-нибудь перекусить, посидим.
Она состроила рожицу – преувеличенная вина и раскаяние.
– Прости, Фрэнк.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90
Начался второй акт, и теперь дети играли по-другому: усердно, старательно. Будто марионетки, подчеркивающие каждый жест, ломающиеся, кокетничающие. Все на потребу «Нью-Йорк Таймс». Сердце Фрэнка преисполнилось горечи. Чертов Прагер! Тоже мне, Господь всемогущий! Можно подумать, спектакль поставили исключительно ради его удовольствия. Но к третьей сцене юные актеры разошлись, напряжение рассеялось, сменившись нервозным «неужели это я такое проделываю?!» Они снова ожили, грациозно неуклюжие, неуклюже грациозные. Они были прекрасны.
Фрэнк любил детей. Они внушали ему благоговейный трепет, очаровывали его своим видом, малым ростом, хрупкостью, зависимостью от старших. Пора бы своего завести. На самом деле, эти чувства пришли к нему недавно, они-то и побудили взяться за работу в школе. Фрэнк надеялся, что таким образом сумеет исцелиться. Как два года назад, выгуливая соседского колли, он избавился от мысли завести собаку, так школьный спектакль, думалось ему, надолго излечит от мечты стать отцом. Это же пустые фантазии, ему тридцать один год, и он одинок. В прошлом – несколько подружек, но о браке он ни разу не помышлял всерьез. Желание выпустить в мир половинные наборы своих хромосом вызвано эгоизмом, а не любовью к женщине. Некий русский актер – не из гигантов, из более позднего поколения, давно уже забытый, Фрэнк и сам не мог припомнить его имя – написал: мужчина задумывается о детях, когда сознает, что его собственная жизнь кончена. Виновен, Ваша Честь!
Однако влюбленность в Джесси Дойл – а он влюблен в нее, хоть и паясничал печально, на манер белого клоуна, и полон надежд – не предполагала такое объяснение: «Хочу, чтобы ты родила мне ребенка». Может, Фрэнк сделался слишком примитивным, но все же до неандертальца ему далеко. И «Плавучий театр» делает свое дело, лишает детей романтического ореола в его глазах. Они по-прежнему нравились Фрэнку, но любой из них – как все люди – порой становился настоящей занозой в заднице.
Спектакль близился к завершению, актеры наращивали темп, словно лошади, почуявшие родное стойло. Представление оживилось. И вот уже финал, каждый артист выходит на сцену в последний раз. Фрэнк затаил дыхание и сам не заметил, как снова выдохнул: все!
Овация, юных актеров вызывали снова и снова. Фрэнк оставался за кулисами, словно полисмен, регулируя движение выходивших на поклон ребят. Он ожидал аплодисментов и вызовов, даже репетировал с труппой выходы на поклон, но не сразу понял, что происходит там, в зале. Аудитория наполнилась гулом, бурей восхищения, ливнем любви. Дети ошалело застыли на сцене, изумленно разинули рты: надо же, как они понравились! Потом они замахали руками, приглашая Фрэнка присоединиться – сначала «Магнолия», затем и другие, все звали своего режиссера разделить с ними славу. Фрэнк шагнул было вперед, спохватился – а как же Кармен?! – ухватил ее за руку и повлек за собой. Вытащил перепуганную девчонку под проливной дождь, водопад, поток. Кто-то кричал: «Браво!»
Давно забытая радость охватила его. Фрэнк и сам удивился. Зал заполнен едва ли на две трети, но аплодисменты, крики, шум – словно их приветствует весь необъятный мир.
Миссис Андерсон, стоя у пианино, аплодировала труппе, потом сама раскланялась и похлопала Фрэнку.
Фрэнк и ребята зааплодировали ей в ответ. Глаза щипали слезы. «Вот дурак, – сказал он себе. – Школьный спектакль. Родители облизывают своих птенчиков. Делов-то!»
Но эйфория не проходила. Сказать бы сейчас солистам: «Радуйтесь, пока есть время. Запомните этот момент навсегда. Ничего подобно в жизни больше не повторится».
4
Дети очнулись от транса, хлынули прочь со сцены, увлекая Фрэнка за собой, в холл. Здесь на него накинулась директриса в смокинге, а за ней – толпа родителей. Все рассыпались в поздравлениях, Фрэнк улыбался, кивал, повторяя на все лады: как приятно было работать с Феликсом, Тиффани, Джошем, Электрой – а сам нетерпеливо высматривал в толпе ее.
Вот она. Прислонилась к стене, свободный плащ цвета хаки, под мышкой кейс, усмехается, будто осуществивший свой план заговорщик. До чего же хороша – умная, тонкая, ее смех в зале – высочайшая оценка спектакля. А ведь Фрэнк видел ее обнаженной! С тех пор миновали две долгие недели, они не встречались, только по телефону разговаривали, и вот она – Джессика. Фрэнк не пытался сейчас припомнить, какова она без одежды, но воспоминание о той наготе словно освещало весь ее облик, кривоватую усмешку, выступающие скулы, короткие рыжеватые волосы, и ни одно лицо в толпе не казалось ему столь живым и реальным.
Натиск чадолюбивых родителей ослабел, Джесси подошла вплотную к Фрэнку и, поставив кейс на пол, обняла его.
– Ох, и здорово! – воскликнула она. – Блестяще! – Быстро поцеловала его в подбородок, дохнула мятой. – Ты не скрываешь, что актеры – дети, более того, пользуешься этим, обыгрываешь на сцене. Я словно в раю побывала, глядя, как дети стараются.
Режиссеру было приятно, что Джессика угадала его замысел, хотя тут же кольнул страх: не к нему она пришла, а на спектакль. Он поспешно притянул Джесси к себе.
– Рад, что тебе понравилось, – сказал он, целуя ее в макушку. – А еще больше рад, что ты пришла. Спасибо.
– Не просто понравилось – я в восторге. Все в восторге! – Джессика вывернулась из-под руки Фрэнка, чтобы заглянуть ему в лицо. – Даже Прагер из «Таймс». Ты заметил Стервятника?
– Да. Его дочь играет в спектакле.
– У него есть дочь? Вот уж кому не позавидуешь! И все-таки ему понравилось. Он сидел прямо передо мной. Я сказала ему пару ласковых. Нет, не то чтобы… Так, намекнула слегка. Пусть спасибо скажет, карандашом не ткнула. Как подумаю, что он сотворил с пьесой Калеба! – она рассмеялась негромко. – Зато теперь я расскажу Калебу про твою постановку. Завтра еще идет, верно? Ему понравится. Даст Бог, выберется из депрессии.
Калеб – это брат Джесси, Калеб Дойл, драматург, автор «Венеры в мехах» и новой пьесы «Теория хаоса», которая только что провалилась. Театр у них в крови, хотя Дойлы не принадлежат к актерской династии, выросли в пригороде Нью-Йорка, родители – такие же провинциальные «синие воротнички», как и у Фрэнка, только янки, а не южане. Джесси влюблена в театр и к тому же талантлива, но пока не нашла себя. Много чего перепробовала – играть на сцене, писать, руководить. Мастер на все руки. Сейчас состоит личным помощником при Генри Льюсе, британском актере, гастролирующем в Нью-Йорке.
– Мне все равно, придет ли Калеб, – возразил Фрэнк. – Главное – ты пришла. Слушай, у ребят сейчас начнется праздник, мне нужно поболтаться с ними, а потом возьмем чего-нибудь перекусить, посидим.
Она состроила рожицу – преувеличенная вина и раскаяние.
– Прости, Фрэнк.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90