И я не говорил, будто ты влюблена в него или в Генри. И не собирался… – Погоди-ка, она действительно сказала то, что ему послышалось? – Ты меня любишь? Хоть как-то, но любишь?
Джесси уткнулась лицом в колени.
– Не знаю. Я хотела полюбить тебя. Кажется, хотела. А теперь не смогу. Раз ты так про меня думаешь.
Он готов был взять свои слова обратно, извиниться, молить о прощении. Но тут же взял себя в руки – нельзя капитулировать.
– К черту! Вовсе ты не хотела меня полюбить. Ты никого не можешь полюбить. Не можешь позволить, чтобы тебя любили. Тебе важен только успех – слава Калеба, слава Генри Льюса, – а до своей жизни и дела нет. Знаешь, почему тебе так нужен чужой успех? Потому что ты сама себя ненавидишь. А я тебя люблю. Ты мне нравишься такая, какая есть. Будь у тебя побольше мозгов, ты бы сообразила, что это – главное.
Джесси не сводила с него удивленных глаз. Надо же, как он разговорился под влиянием гнева.
Она пошарила взглядом по матрасу, брови ее грозно сошлись на переносице, губы сжаты. Нашла то, что искала: рубашку. Натянула через голову, прикрыла наготу.
– Отлично, – сказала она. – Твоя взяла: я дерьмо и сама себя ненавижу. А теперь убирайся из моей постели, пока я тебя на пол не столкнула!
– Джесси, я ничем…
– К черту! Сказал, что хотел – и убирайся.
Фрэнк двинулся к лестнице, остановился на самом краю.
– Подумать только, я легла в постель с симпатичным парнем, – бормотала она, обращаясь, по-видимому, к матрасу, – а он мне проповеди читает. Облизал мне всю киску, а теперь считает себя вправе поучать, дескать, я не так живу. – Она посмотрела ему прямо в глаза. – Это ты не справляешься с жизнью, Фрэнк. Не сумел преуспеть в любимой профессии, в театре, и бросил. Думаешь, я тоже брошу? Ни за что. Я не стану утешительным призом для актера-неудачника!
– При чем тут это? – закричал Фрэнк. – Какого черта! Я люблю тебя ради тебя самой.
– Неужели? Что ж ты не влюбился в женщину, не имеющую отношения к театру? Без связей в этой области? Ничем не интересующуюся?
Гнев опустошил его разум, мозг раскалился добела. Слова не шли с языка. Фрэнк поспешно начал спускаться по лестнице, боясь ударить Джесси, если задержится хоть на минуту.
– Твою мать! – буркнул он, споткнувшись на последней ступеньке.
Он не упал, только ударился спиной о стену. Побрел в гостиную, собрал с пола одежду, напялил на себя. «Венера в мехах» насмешливо глядела со стены.
– Я знаю трех лауреатов «Оби», – прокричала Джесси. – Мой босс получит «Тони». А чего добилась я сама? Ни хера! Вот чего тебе надо – любить еще большую неудачницу, чем ты сам!
– Я не такой уж неудачник, да и ты тоже. У тебя с головой не в порядке.
– Если у меня плохо с головой, почему же ты влюбился в меня?
– Потому что не знал, что не сумею продраться через эту чушь. Хотел спасти тебя!
– Мой герой! – фыркнула она. – Мой спаситель! – Теперь, когда они не видели друг друга, каждое слово ранило еще больнее.
Кроссовки оказались холодными и влажными. Носки Фрэнк надевать не стал. Он хотел запустить ими в Джесси или сунуть в тарелку с брокколи, но удовольствовался тем, что оставил их на полу.
– Все, я ухожу! – сообщил он.
– Прекрасно! Мне больше нечего тебе сказать.
– Мне тоже.
Он стоял на полу под кроватью и не видел ничего, кроме босой стопы, свесившейся с матраса, агрессивное шевеление большого и соседнего с ним пальца – она словно пыталась презрительно пощелкать ими.
– Одно хорошо: сегодня я выяснила, как ты ко мне относишься, – сказала Джесси. – Вовремя, пока не успела слишком привязаться!
– Твою мать! – повторил он, обращаясь к босой стопе, и вышел, громко хлопнув дверью.
На улице все еще шел дождь, уже не проливной, но Варик-стрит превратилась в пустыню. Магазины закрыты, черные, серые окна, лишь изредка, от удара дождевой капли, вспыхнет искра в луже. Фрэнк то открывал, то закрывал зонт, купленный по пути за пять долларов, но спицы сразу сломались, и пользы от него никакой. Он швырнул его в мусорный бак, поднял повыше воротник пиджака и зашагал как можно быстрее, на север к Кристофер-стрит, к станции наземки.
Еще не пробило девять, но для него вечер закончился. Неудавшийся секс и ссора в придачу. Иные люди и за два выходных дня столько не успеют.
К черту, к черту! – твердил он. На что она ему сдалась? Что он в ней нашел? Ненормальная. Да, с ней весело, умница, красавица. Он влюбился в нее – в прошедшем времени – несмотря на ее театральные связи, а не ради них, и не собирался ее переламывать. Чушь собачья! Ведь чушь?
Чудовищное, нелепое обвинение – будто он ненавидит голубых. Фрэнк ничего не имел против геев. Они ему нравились, он им завидовал, особенно сегодня вечером. Трахаются себе, когда захотят, и без заморочек. А Фрэнку так и не удалось выпустить пар.
32
Стоя на ярко освещенной сцене театра «Бут» в капитанской фуражке, помахивая лорнетом-крендельком перед солисткой, он декламировал песенку:
Быть богатым так ужасно,
А вот бедной быть прекрасно:
Все тебя жалеют,
все тебя лелеют.
А я должен молчать,
Молча должен я страдать.
В шестом ряду, в голубом блейзере и красном в полоску галстуке – собственность Фрэнка, забыл вернуть после репетиции – сидел Тоби. Откинувшись в кресле, он мрачно, профессиональным взглядом следил за представлением. Великий актер, думал он. Великий человек! Зачем он растрачивает себя на подобную ерунду?!
«Том и Джерри» не понравились ему с первой же минуты. Пустая, далекая от реальности вещь – даже для мюзикла чересчур. И хуже всего – при виде любого актера, от солиста до проводников поезда – Тоби думал: на его месте мог быть я. Я бы сыграл не хуже.
Он рвался на сцену.
И только Генри он воспринимал по-другому. Генри играет блестяще. Генри безукоризнен. Генри его друг. Здесь он казался гораздо крупнее, чем в «Зале Аполлона» в «Гейети» – свет рампы, публика, смех действовали как увеличительное стекло.
– Ваш муж – крупная величина, – предположил Генри.
– Еще какая крупная, – подхватила Джерри, беглая жена.
– Одна из трагедий этого мира заключается в том, что крупные люди, более всего заслуживают трепки – вздохнул Генри. Он говорил сдержанно, но комическая реплика вызвала всеобщее веселье. Нет, Тоби не смеялся, но и он почувствовал, как точно это сказано. А публика хохотала. Крепкий, здоровый смех окупил сто баксов, уплаченных за билеты.
Но как только Генри уходил со сцены, Тоби вновь ощущал прилив ненависти к этой постановке. Ненависть пополам со скукой, дурное настроение, результат накопившихся за день темных мыслей. Калеб разбил его сердце и вдобавок назвал шлюхой, готовой улечься в постель со звездой Бродвея. Смешно! А потом Фрэнк сказал, что Калеб отвергает не любовь, а самого Тоби. Что понимает Фрэнк? И Генри Льюс туда же:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90