– Мы за ним присмотрим, – сказал Тед.
– Черта лысого ты присмотришь, – огрызнулась Этель. – Ты-то улетишь в солнечную Калифорнию, а присматривать придется нам с мамой.
Тед промолчал, потому что, если уж начистоту, то сестра была права. Он поглядел на мать, на доктора; они поглядели на него.
– У меня семья, работа, – промямлил он.
Они промолчали: просто сидели и смотрели на него, словно давая понять: «Да-да, говорить-то все мастера, а вот чем ты собираешься помочь?».
– Все в порядке, Тедди, – заверила мать, сжимая его руку. – Тебе нужно думать о. детях.
– Иисусе, – пробормотала Этель. – Добрый старый козырь: дети. Господи, как я это ненавижу. И тебе даже не надо ходить с этой карты. Мать сама ее выложит.
– Ну, довольно, Этель, – вмешалась Айрин. – Пойдем заберем папу домой и будем заботиться о нем и любить его.
Как мудро и благородно – сказать так, причем всерьез! Тед поразился про себя, сколько же в матери силы. Он знал, что Айрин ни за что не сплавит отца в лечебницу и уж тем более – если кто-то из детей дал понять, что не одобряет этого. Она станет внимательно за ним приглядывать – и на каждом шагу разубеждать отца в том, что якобы глаз с него не спускает.
Айрин делала все, что могла. На ее глазах отцовские «затмения», как выразился врач, все учащались, хотя регулярнее не стали. Гарви дважды запирался в доме, оставив жену на улице, и пялился на нее сквозь щелку в жалюзи, недоумевая, кто она такая – уходи, мол, подобру-поздорову. Семь раз он пропадал, и его приходилось разыскивать с полицией; как-то раз он забрел в один из неблагополучных районов города, а в другой раз обнаружился под причалом на пристани, с разбитым в кровь носом и ободранными ладонями.
В ту пору Тед вновь прилетел в Балтимор и на пару с сестрой попытался убедить Айрин, что Гарви пора в лечебницу. Мать по-прежнему не соглашалась, – но как же она не походила на себя прежнюю! Взгляд не сделался жестким, нет, вот только мягкости в нем не осталось. И хотя она-то не представляла собою слюнявую развалину, как отец, в выражении ее лица ощущалось что-то общее с ним – возможно, покорность судьбе или, как выяснилось впоследствии, предназначение. Вскоре после того, как Тед вернулся в Калифорнию, ему позвонила Этель и сообщила, что Айрин застрелилась – выстрелила себе в голову из старого отцовского пистолета.
– Это все ты виноват, – сказала Этель.
Тед спорить не стал.
На рассвете, пока Глория и дети, как ни поразительно, еще спали, Тед принял душ. На лужайке и на улице перед домом кишмя кишели люди. Фотографы и кинооператоры толпились вокруг, курили, указывали на дом. Репортеры, по колено в утренней росе, передавали свои впечатления от дома, от квартала в целом, от сложившейся ситуации. Тед не только воображал себе репортажи, исторгаемые ртами, что зияли в середке нереальных лиц, но с помощью новообретенного слуха улавливал каждое слово. Полиция отгородила дом веревкой; во дворе перед домом дежурили трое охранников. Вниз, кутаясь в халат, сошла Глория – и тоже поглядела в окно.
– Ну и надолго они тут? – спросила она.
– Не знаю, – отозвался Тед. – Дети еще спят?
– Ага. – Глория вздохнула. – Напрочь вырубились. Держу пари, ты тоже устал. Ты ведь так и не ложился?
Тед кивнул.
– Я не чувствую усталости. – Он с улыбкой глянул на Глорию. – Парень с тринадцатого канала вбил себе в голову, что мы – пришельцы. Нет, в эфир он этого не передавал, это он гримеру шепнул.
– Ах, значит, пришельцы?
– Ага, и вряд ли он имел в виду, что из Гватемалы, – отозвался Тед. – Сегодня утром вроде бы та врачиха собиралась заглянуть. Может, хоть она чего-нибудь объяснит.
– Ты правда в это веришь? – спросила Глория.
– Ну, вообще-то нет.
Доктор Тиммонз и впрямь явилась, как обещала, однако у желтой ленты путь ей преградил полицейский. Тед услышал, как те препираются, и попросил Глорию сходить за гостьей. Глория оделась и вышла: все камеры тут же нацелились на нее, защелкали, завращались, застрекотали; репортеры наперебой выкрикивали вопросы, но она, не оглядываясь, шла прямиком к доктору. Тед гордился ею: какая она сильная!
Глория вернулась в дом вместе с Тиммонз и ее ассистентом, приземистым толстячком с блокнотом в руке.
Тиммонз вошла в прихожую, увидела Теда, остановилась – и судорожно сглотнула.
– Здравствуйте, мистер Стрит, – проговорила она.
Тед пожал ей руку, гадая, почувствует ли гостья, как холодны его пальцы. Вот Глория прошлой ночью явно ничего такого не ощущала.
– Здравствуйте, доктор Тиммонз. Я рад, что вы пришли.
– Спасибо, что согласились меня принять, – отозвалась она. – Сейчас вам, должно быть, нелегко приходится. Представляю, как вы от всего этого устали.
– Прямо до смерти, – отозвался Тед, наблюдая, как доктор Тиммонз пытается решить про себя, стоит тут рассмеяться или нет. – Да я на такие вещи не реагирую. Я надеюсь, вы нам поможете понять, что же все-таки произошло.
– Постараюсь, – заверила Тиммонз. – О, а это мой ассистент, Ричард Лилфаман.
– Приятно познакомиться, – сказал Тед.
Лилфаман приветственно кивнул Теду и Глории.
– Где бы нам присесть? – спросила Тиммонз.
– Пойдемте в столовую, – предложил Тед. – А как насчет выпить по чашечке кофе? Или, может, чайку?
– Кофе – это замечательно, – сказала Тиммонз.
– Кофе, будьте добры, – сказал Лилфаман.
Тиммонз уселась за стол рядом с Тедом, Лилфаман устроился напротив и приготовился записывать. Доктор достала стетоскоп.
– Вы не могли бы слегка расстегнуться?
Тед послушно расстегнул голубую хлопчатобумажную рубашку и вполоборота повернулся к доктору.
– Расслабьтесь, – попросила она.
Тиммонз приставила стетоскоп к его груди, подвигала туда-сюда, обернулась к Лилфаману.
– Никаких звуков.
– Да я бы вам и сам сказал то же самое, – отозвался Тед.
Тиммонз послушала еще.
– Вообще ничего, – подтвердила она. И достала из чемоданчика тонометр. – Попробуем… или смысла нет?
– Не знаю.
– Ну, посмотрим. – Она застегнула манжету на руке Теда и принялась накачивать воздух.
Глория принесла кофе, поставила поднос на стол и вновь ушла в кухню.
– Сама не понимаю, зачем я это делаю, – пожаловалась Тиммонз. – Я вообще пульса не нащупываю. – Она перестала жать на грушу и прислушалась, одновременно следя за манометром. – Кровяное давление отсутствует, – сообщила она Лилфаману. Тот послушно записал.
Тед поднял глаза: в лице Тиммонз отражался страх. И сердце колотилось в груди – Тед слышал каждый удар, – колотилось вовсю, вот разве что чуть менее учащенно, чем у Лилфамана. И губа чуть заметно подергивалась. Тед ужасно сочувствовал бедняге.
– А что теперь? – спросил он.
– На самом деле здесь я ничего больше не могу сказать, – вздохнула Тиммонз. – Мне нужно выяснить, имеет ли место мозговая деятельность.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65