Я бродил в толпе, как сладкоголосый Иуда, пожимал руки, давал советы, улыбался так, что были видны мои два золотых дальних зуба, а про себя сомневался, стоила ли моя сделка тех сребреников, которые я должен получить – ведь ада мне все равно не миновать. У меня в руке был теплый бокал белого вина, а за подиумом еще дожидалась целая бутылка. Его вкус напоминал мочу. Моча никогда не была моим любимым напитком, но как-никак это был алкоголь. Бутылка такого зелья вполне могла бы вогнать меня в депрессию (что случалось нередко), но на этот раз мне захотелось подружиться с белым вином.
Я привык хозяйничать на подобных сборищах. Быть церемониймейстером для легиона негодяев и паразитов. Дельцов-антикваров, коллекционеров, лиц без определенных занятий, правонарушителей всех возрастов и убеждений, высокомерных и не очень. Я не тревожился за предстоящую распродажу, меня волновало то, что будет потом.
Роза выделялась в толпе; ее волосы были стянуты в узел так туго, что брови вопросительно поднялись. Профессиональным жестом, заимствованным из журнала «Антике Роудшоу», она демонстрировала вазу ручной работы какой-то парочке, с виду зажиточной, но одетой совершенно безвкусно. Роза заметила мой взгляд и подмигнула, как профессиональная актриса мюзик-холла. Я в ответ нахмурился и продолжил бродить, глядя поверх голов, из которых ни одна не была вровень с моей, за исключением нескольких ирландских парней, уже занявших позицию у задней стены в облаке сигаретного дыма.
Джимми Джеймс стоял, ссутулившись, у газового обогревателя, не обращая внимания, что кромка его пыльника уже слегка обуглилась. Он пожимал руки, принимал заявки с предложенными ценами, легко, как фокусник, опускал сложенные бумажки в карман. Но цирковой веселости: «вот она есть, а вот ее нет» – не наблюдалось. Вместо этого: «хотите – давайте, хотите – нет» – и легкий наклон головы. Никаких особых знаков внимания и благодарности. Позже он будет стоять напротив меня и мрачным кивком принимать каждую ставку. К нам пришли все. Уличные и розничные торговцы оставили своих унылых родственников замерзать в торговых палатках в эту холодную субботу.
В галереях и у букинистов,
У антикваров и старьевщиков,
И у разных других барахольщиков,
Подмастерья и продавцы танцевали хип-хоп,
По углам обнимались любовники,
На столах грохотали ботинки,
Пили чай,
Дымили сигаретами,
Поцелуи срывали,
На клиентов плевали,
И никто не брал трубку,
Потому что
Все боссы ушли на аукцион.
Торговцы текстилем щупали полотенца и скатерти, разглядывали на просвет белые и не совсем белые салфетки, теребили пальцами затвердевшую на месте пятен ткань, нюхали эти пятна опытными носами, стараясь понять, что это: просто пятно от кофе или зловещее вещество, которое потом ничем не выведешь.
Вот Тощая Лиз – не то чтобы очаровательная, нет, уже нет, хотя когда-то, вполне возможно, была. Дочь старьевщика, человека старой закваски, выросла в его тележке, хоть и будет наверняка отрицать это; хозяйка Забытых Мгновений; не секонд-хэнд, и не б/у; только винтаж – Костюмы и Вечерние Платья. Она пробралась к «своей», дальней витрине. Втянула носом аромат старых вещей. Пот вечерних платьев и костюмов, неприличный запах промежности. Понюхала давно не стиранные рубашки, шерстяные купальные костюмы (задубевшие, как камни), изношенные танцевальные туфли. Она шмыгала от корзины к корзине, пока не нашла бомбазин нужного оттенка черного. Тощая Лиз, вовсе не худая, мечтает о персиковом атласе, косой обрезке, Тощая Лиз, которая перешивает для худеньких молодых девушек несуразные балахоны, отправляя их «на прелестнейший вечер в году». Бедная Лиз, ее увидишь лишь в ателье, у Пэсси, на центральном рынке, на аукционных продажах и в барах. Свои платья она зовет именами кинозвезд: Грета, Бетт, Одри, Грейс, Мэрилин и Джоан. Тощая Лиз щелкнула блестящим замочком расшитой бисером дамской сумочки и по привычке проверила все ее кармашки.
Фредерик, человек ковров, ползал по полу, осматривая ворс, проверяя, нет ли в нем паразитов.
– Большую часть жизни я провожу на коленях. Я не шучу. Есть такая американская мошка – она способна за неделю сожрать целый дом. Малюсенькая мошка – и такой аппетит. Ну и зубы, наверное, тоже ничего. Я такой не встречал, но на картинке, в книге, видел. Душераздирающее зрелище. Нет, это действительно не шутка, когда сам так вот ползаешь. Этих мошек поймать – все равно, что оттащить матроса от своей сестры. Есть ведь и долгоносики, и блохи, плотва, вши, клещи, гниды, клопы, хрущи – эти хуже всех. Мелкие и ползучие твари всех возможных видов. Вот такая хреновая энтомология в нашем ковровом деле. И такой вот я – энтомолог и специалист по ковровому покрытию. А что, думаете весело, когда к тебе в палатку возвращается какая-нибудь домохозяйка и жалуется, что ее дом кишмя кишит этими тварями. Знаете, если бы мне попался ковер-самолет, я улетел бы отсюда.
У витрины с ювелирными изделиями стоял Ниггл (мамочка нарядила его сегодня) и протягивал нитку жемчуга Иэну из Эдинбурга. Тот прикусил жемчуг передними зубами, проверяя на зернистость, присущую настоящим камням.
– Настоящая жемчужина похожа на женский сосок, – шептал он Нигглу. – Нежный, да, но при этом язык должен ощущать приятную шершавость.
Паренек покраснел. Он еще малолетка, но уже проявляет интерес к таким вещам.
Генри-гробоискатель сегодня был в нехарактерном для его стиля черном пальто.
– Хорошо выглядишь, Генри.
– Неплохо, да? Красота от «Акваскутума». – Он распахнул пальто, демонстрируя внутренний карман с вышитым на нем именем прежнего владельца и размером. – Заполучил у одной старой подруги, недалеко от Маунт-Флорида. Муж умер, царство ему небесное. Я помог ей избавиться от некоторых его вещиц. Сидит на мне, как влитое. Был еще отличный костюмчик, но хозяин настоял, чтобы его в нем хоронили. – Он сокрушенно покачал головой.
Каждое воскресенье, встав с первым лучом солнца и до позднего вечера, Генри объезжает свой округ из нескольких церквей. Усердный читатель местных некрологов, Генри – экуменист и этим похож на банкира. Он развозит пожилых представительниц всех возможных религиозных конфессий из их домов по церквам, а заодно следит за их здоровьем и богатствами.
Меня задел локтем молодой оборванец, сын известного адвоката и спекулянта из чайной. Темные, всклокоченные кудри и длинное пальто, сшитое из сотни хомячьих шкурок. Улыбнулся мне гнилыми зубами и что-то мягко опустил в карман моего пиджака.
– Разнообразь себе выходные! – шепнул он мне с акцентом, которому в академиях не учат.
Два старых торговца-ростовщика, оба коллекционеры, нашли друг друга и радостно поприветствовали. Все остальные вздохнули с облегчением, как бывает, когда встречаются две зануды.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64
Я привык хозяйничать на подобных сборищах. Быть церемониймейстером для легиона негодяев и паразитов. Дельцов-антикваров, коллекционеров, лиц без определенных занятий, правонарушителей всех возрастов и убеждений, высокомерных и не очень. Я не тревожился за предстоящую распродажу, меня волновало то, что будет потом.
Роза выделялась в толпе; ее волосы были стянуты в узел так туго, что брови вопросительно поднялись. Профессиональным жестом, заимствованным из журнала «Антике Роудшоу», она демонстрировала вазу ручной работы какой-то парочке, с виду зажиточной, но одетой совершенно безвкусно. Роза заметила мой взгляд и подмигнула, как профессиональная актриса мюзик-холла. Я в ответ нахмурился и продолжил бродить, глядя поверх голов, из которых ни одна не была вровень с моей, за исключением нескольких ирландских парней, уже занявших позицию у задней стены в облаке сигаретного дыма.
Джимми Джеймс стоял, ссутулившись, у газового обогревателя, не обращая внимания, что кромка его пыльника уже слегка обуглилась. Он пожимал руки, принимал заявки с предложенными ценами, легко, как фокусник, опускал сложенные бумажки в карман. Но цирковой веселости: «вот она есть, а вот ее нет» – не наблюдалось. Вместо этого: «хотите – давайте, хотите – нет» – и легкий наклон головы. Никаких особых знаков внимания и благодарности. Позже он будет стоять напротив меня и мрачным кивком принимать каждую ставку. К нам пришли все. Уличные и розничные торговцы оставили своих унылых родственников замерзать в торговых палатках в эту холодную субботу.
В галереях и у букинистов,
У антикваров и старьевщиков,
И у разных других барахольщиков,
Подмастерья и продавцы танцевали хип-хоп,
По углам обнимались любовники,
На столах грохотали ботинки,
Пили чай,
Дымили сигаретами,
Поцелуи срывали,
На клиентов плевали,
И никто не брал трубку,
Потому что
Все боссы ушли на аукцион.
Торговцы текстилем щупали полотенца и скатерти, разглядывали на просвет белые и не совсем белые салфетки, теребили пальцами затвердевшую на месте пятен ткань, нюхали эти пятна опытными носами, стараясь понять, что это: просто пятно от кофе или зловещее вещество, которое потом ничем не выведешь.
Вот Тощая Лиз – не то чтобы очаровательная, нет, уже нет, хотя когда-то, вполне возможно, была. Дочь старьевщика, человека старой закваски, выросла в его тележке, хоть и будет наверняка отрицать это; хозяйка Забытых Мгновений; не секонд-хэнд, и не б/у; только винтаж – Костюмы и Вечерние Платья. Она пробралась к «своей», дальней витрине. Втянула носом аромат старых вещей. Пот вечерних платьев и костюмов, неприличный запах промежности. Понюхала давно не стиранные рубашки, шерстяные купальные костюмы (задубевшие, как камни), изношенные танцевальные туфли. Она шмыгала от корзины к корзине, пока не нашла бомбазин нужного оттенка черного. Тощая Лиз, вовсе не худая, мечтает о персиковом атласе, косой обрезке, Тощая Лиз, которая перешивает для худеньких молодых девушек несуразные балахоны, отправляя их «на прелестнейший вечер в году». Бедная Лиз, ее увидишь лишь в ателье, у Пэсси, на центральном рынке, на аукционных продажах и в барах. Свои платья она зовет именами кинозвезд: Грета, Бетт, Одри, Грейс, Мэрилин и Джоан. Тощая Лиз щелкнула блестящим замочком расшитой бисером дамской сумочки и по привычке проверила все ее кармашки.
Фредерик, человек ковров, ползал по полу, осматривая ворс, проверяя, нет ли в нем паразитов.
– Большую часть жизни я провожу на коленях. Я не шучу. Есть такая американская мошка – она способна за неделю сожрать целый дом. Малюсенькая мошка – и такой аппетит. Ну и зубы, наверное, тоже ничего. Я такой не встречал, но на картинке, в книге, видел. Душераздирающее зрелище. Нет, это действительно не шутка, когда сам так вот ползаешь. Этих мошек поймать – все равно, что оттащить матроса от своей сестры. Есть ведь и долгоносики, и блохи, плотва, вши, клещи, гниды, клопы, хрущи – эти хуже всех. Мелкие и ползучие твари всех возможных видов. Вот такая хреновая энтомология в нашем ковровом деле. И такой вот я – энтомолог и специалист по ковровому покрытию. А что, думаете весело, когда к тебе в палатку возвращается какая-нибудь домохозяйка и жалуется, что ее дом кишмя кишит этими тварями. Знаете, если бы мне попался ковер-самолет, я улетел бы отсюда.
У витрины с ювелирными изделиями стоял Ниггл (мамочка нарядила его сегодня) и протягивал нитку жемчуга Иэну из Эдинбурга. Тот прикусил жемчуг передними зубами, проверяя на зернистость, присущую настоящим камням.
– Настоящая жемчужина похожа на женский сосок, – шептал он Нигглу. – Нежный, да, но при этом язык должен ощущать приятную шершавость.
Паренек покраснел. Он еще малолетка, но уже проявляет интерес к таким вещам.
Генри-гробоискатель сегодня был в нехарактерном для его стиля черном пальто.
– Хорошо выглядишь, Генри.
– Неплохо, да? Красота от «Акваскутума». – Он распахнул пальто, демонстрируя внутренний карман с вышитым на нем именем прежнего владельца и размером. – Заполучил у одной старой подруги, недалеко от Маунт-Флорида. Муж умер, царство ему небесное. Я помог ей избавиться от некоторых его вещиц. Сидит на мне, как влитое. Был еще отличный костюмчик, но хозяин настоял, чтобы его в нем хоронили. – Он сокрушенно покачал головой.
Каждое воскресенье, встав с первым лучом солнца и до позднего вечера, Генри объезжает свой округ из нескольких церквей. Усердный читатель местных некрологов, Генри – экуменист и этим похож на банкира. Он развозит пожилых представительниц всех возможных религиозных конфессий из их домов по церквам, а заодно следит за их здоровьем и богатствами.
Меня задел локтем молодой оборванец, сын известного адвоката и спекулянта из чайной. Темные, всклокоченные кудри и длинное пальто, сшитое из сотни хомячьих шкурок. Улыбнулся мне гнилыми зубами и что-то мягко опустил в карман моего пиджака.
– Разнообразь себе выходные! – шепнул он мне с акцентом, которому в академиях не учат.
Два старых торговца-ростовщика, оба коллекционеры, нашли друг друга и радостно поприветствовали. Все остальные вздохнули с облегчением, как бывает, когда встречаются две зануды.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64