Она не хотела оставлять Филлис одну.
Они договорились на полвторого, что давало Ларри время на доставку того, что он назвал своим утренним грузом, из-за чего Джин поневоле подумала о прачечной, а вследствие этого и о них двоих, обремененных грудами одежды для сдачи в химчистку «Рай» в декабре прошлого года. Ларри ни разу не упомянул о своей жене, предположительно находившейся в Принстоне, в то время как он в одиночестве и в трудах проводит лето в городе.
Возле дома Филлис они быстро пожелали друг другу доброй ночи, и Джин, как пастушка, провела свою мать, которая выглядела как никогда маленькой, в элегантный вестибюль. Он подождал, пока они войдут, прежде чем отъехать, и рычание его армейского двигателя, даже оно напомнило ей об отце. Как только Ларри скрылся, она вернулась к своим тревогам. Сегодняшнее затрудненное дыхание Билла, как долго оно может продолжаться? Вместо того чтобы поправляться, он, казалось, разваливался на части. Филлис грузно опустилась на скамеечку лифта, а Джин, закрыв глаза, прислонилась к зеркальной стене, думая о предстоящем утре и о поездке в больницу, а еще и том, следует ли ей позвонить Мэрианн, когда она окажется в квартире. Она подавила безумный позыв разыскать тетушку Юнис, как будто только благодаря ей одной папе могло стать лучше. Даже если она все еще жива.

На следующее утро Джин, чувствуя колотье в голове, добралась до больницы немного позже, чем обычно. В холле отделения ее перехватил Джо, их союзник среди медсестер интенсивной терапии. Он объяснил, что Билла спустили вниз, чтобы вставить ему в горло дыхательную трубку: сделать интубацию.
- А почему нельзя было сделать это здесь? - спросила она, испугавшись тайной трахеотомии. - Разве где-то еще есть более интенсивная терапия, вроде дыхательного отделения?
Медбрат, признавший, что причина ему неведома, не удостоился похвалы за свою откровенность, а у Джин резко повысилось артериальное давление, когда она увидела, как ее отца ногами вперед катят обратно в его палату. Он, пепельно-бледный, пребывал без сознания - под воздействием наркоза, - и из открытого его вялого рта текли слюни, омывая голубую пластиковую трубку, выглядевшую так, словно он проглотил трубку для ныряния. Но в итоге всего Джин убедили, что, пусть это и жестоко, они, по крайней мере, действовали наконец так, как надо было, чтобы попытаться ему помочь. Насколько сам он это осознает, сказать никто не мог. Она рано покинула больницу, сама ощущая отчаянную нехватку воздуха и будучи убеждена, что он мерзнет день напролет. Она усядется на сверкающей слюдянистой стене и будет ждать, чтобы предупредить Филлис о трубке у папы, прежде чем та к нему поднимется, а затем сказать Ларри, куда ехать.
Несмотря на все беспокойство, Джин ждала ленча с нетерпением. Но где же они? В два часа те, что перекусывали на ступеньках, начали редеть, растекаясь обратно по этажам выстуженной башни. В четверть третьего люди приходили и уходили, но никто не сидел - только Джин, глядевшая на улицу с ее исходящим паром люком, этим весьма существенным знаком Нью-Йорка.
Люди, думала она, сложили пословицу: кто твои истинные друзья, ты познаешь в беде, в любой беде. Так кто же доводится истинными друзьями ей самой? Это был вопрос, которым в последние двадцать два месяца задавалась вся нация, а не одна только Джин. И сейчас, завороженная медленным подъемом и рассеиванием призрачных городских испарений, она вспоминала о дыме вокруг обрушившихся Башен-близнецов, по-прежнему поднимавшемся спустя месяц после атаки, - и как она ощутила тогда ту же беспомощную потребность, как и при этом посещении папы в больнице, вернуться домой, в Нью-Йорк, и как выглядело то, что она увидела через три недели после происшествия: огромный, исходящий паром, театрально освещенный люк, так живо напоминавший обо всей этой просеке в населении - о людях, обратившихся в пар.
«Пожалуйста, пусть он живет». Джин, неуверенная в том, к кому именно обращена ее мольба, могла объяснить одно: она не готова к большему одиночеству. «Я еще не распознала, кто мои друзья!» Теперь она взывала непосредственно к своему отцу. Он бы понял, он бы за нее вступился. «Я знаю, что была тупицей». Она подумала о романе Билла, положившем конец его браку. Действительно ли то была тетушка Ю - которая, вне всякого сомнения, могла понять все, что он говорил? А впрочем, какая разница? Она испытывала жалость к Филлис, в восемнадцать уже ставшей матерью, обратившей всю свою юную женственность на мужа и детей. В то же время Джин теперь понимала, что именно сделал Билл и какую важную информацию получил он благодаря своему поступку: что он не мертв. Может, не так уж и важно, кто это был. От стриптизерши ли, стюардессы или обладательницы бесконечно утонченного юридического ума, от любой из них мужчине хочется узнать вот что: действительно ли я жив, действительно ли я любим? Разумеется, в дополнение к «да» каждому хочется знать и одно имя, одно и то же имя, подписывающее ответ на оба вопроса.
Джин стало жарко на этих искрящихся ступенях, она чувствовала себя несчастной. Большее одиночество было именно тем, что она уже ощущала, - и, как теперь поняла, ощущала уже довольно давно. Сначала она осталась без брата, затем - без мужа, а вот теперь - почти уже без отца… что случилось со всеми мужчинами? Она поражалась тому, насколько она была тупой. Как раз тогда, когда ей надо было приготовиться к большему сиротству (прости, Филлис), она отдалилась от Марка с его идиотской неверностью и даже вступила в союз, каким бы кратким он ни был, с его врагом; разве Марк, если бы узнал, не назвал бы Дэна именно так - своим врагом?
Она прикидывала, смог бы Марк утешить ее сейчас или когда-нибудь вообще. Недавно, обуреваемый тревогой, он был бы ревностно, ощутимо обеспокоен, как в те дни, когда они ждали известия от Скалли, хотя, конечно, его в действительности не было рядом с нею, когда оно пришло. Если же он оказывался рядом, то был либо рассеян, либо пьян. Включая тот раз, когда они занимались любовью после «Chez Julien», накачавшись шампанским, - как прошлой ночью в бистро: шампанское, чтобы отпраздновать, что они не умерли. А как насчет его спешки в то утро: когда Марк в последний раз медлил? Никогда не извиняйся, никогда ничего не объясняй; чмокнув на прощание жену, он гигантскими шагами устремился к выходу да и был таков.
Конечно же, он встречался в Германии с Джиованой - с чего бы еще приключилась столь легендарная беда с его волосами? Джин могла бы рассмеяться при мысли об этом младенческом «помпадуре». Но Джиована - теперь она стала ходячей шуткой в человеческий рост. Она вспомнила фразу из книги Ларри, цитату из Ницше: «Шутка есть эпиграмма на смерть чувства». Пока она сидела в ожидании на больничных ступеньках (думая о том, почему оба ее родителя отбросили свое кредо и свой призыв:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85