Сундук стоит в шатре, а вокруг – ряды вешалок с яркими костюмами, всяческий реквизит и туалетные столики с зеркалами.
– Где я? – хрипло кричу я ему вдогонку и кашляю, пытаясь прочистить пересохшее горло.
– В Галерее Клоунов, – отвечает Кинко, тыча пальцем в склянки с белилами на одном из шкафчиков.
Я прикрываю глаза рукой и замечаю, что одет в шелк. Вернее сказать, в красный шелковый пеньюар. Причем в широко распахнутый красный шелковый пеньюар. Глянув вниз, я обнаруживаю, что кто-то побрил мне причинное место.
Я поскорей запахиваю полы пеньюара. Интересно, Кинко видел?
Господи, что я делал прошлой ночью? Понятия не имею. Но что-то смутно мелькает в памяти, и…
Боже мой, меня вырвало прямо на женщину!
Я кое-как встаю на ноги и завязываю пеньюар. Вытираю непривычно скользкий лоб. И замечаю, что рука побелела.
– Что за… – начинаю я, пялясь на нее.
Кинко разворачивается и протягивает мне зеркальце. Я беру его в руки с превеликим беспокойством, а когда подношу к лицу, оттуда на меня таращится клоун.
Высунув голову из шатра, я смотрю направо и налево и несусь в свой вагон. Вослед мне раздаются гогот и свист.
– Ой-е, только посмотрите на эту красотку!
– Эй, Фред! Не пропусти нашу новую стриптизершу!
– Послушай, дорогуша, а что ты делаешь сегодня вечером?
Я ныряю в козлиный загончик и, захлопнув дверь, прислоняюсь к ней спиной. Тяжело дыша, жду, пока хохот снаружи не утихнет. Схватив какой-то лоскут, снова вытираю лицо.
Прежде чем выбежать из Галереи Клоунов, я его кое-как оттер, но все еще не верю, что оно чистое. Мне кажется, ничто во мне отныне больше не будет чистым. Но, что хуже всего, я понятия не имею, что вытворял. В голове одни обрывки, причем совершенно ужасные, но куда как ужаснее то, что я ума не приложу, чем занимался в промежутках.
Постойте, а ведь я не знаю даже, девственник ли я или уже нет.
Запустив руку в пеньюар, я почесываю свои щетинистые яйца.
Несколько минут спустя приходит Кинко. Я валяюсь на постели, заложив руки за голову.
– А не пойти ли тебе отсюда? – говорит Кинко. – Он тебя все еще ищет.
Прямо у моего уха раздается сопение. Приподняв голову, я впечатываюсь в мокрый нос.
Дамка отпрыгивает, как если бы ее отбросило взрывной волной, и изучает меня с расстояния трех футов, осторожно принюхиваясь. Ох, сдается мне, сегодня я пахну так, что и мусорщика замутит. Я снова роняю голову.
– Ты что, хочешь, чтобы тебя уволили?
– Признаться, сейчас мне без разницы, – мямлю я.
– Что?
– Все равно я ухожу.
– Да о чем ты, черт возьми?
Я не отвечаю. Не могу же я рассказать ему, что не только окончательно и бесповоротно опозорился, но и не сумел воспользоваться первой в жизни возможностью переспать с женщиной, о чем за последние восемь лет думал чуть ли не ежедневно. Не говоря уже о том, что меня вырвало на женщину, которая предлагала себя, а потом я вырубился, и кто-то побрил мне яйца, измазал лицо белилами и запихал в сундук. Впрочем, должно быть, кое о чем он проведал – ведь знал же, где искать меня утром. Может, даже и поучаствовал в этих безобразиях.
– Не будь идиотом, – говорит Кинко. – Ты что, тоже хочешь уйти по рельсам, как эти несчастные бродяги? А ну пошел, пока тебя не выгнали!
Я не шевелюсь.
– Я сказал – встань!
– Тебе-то какая разница? – бормочу я. – И не ори. У меня болит голова.
– Да встань же ты, черт возьми, или у тебя будет болеть все остальное!
– Ладно-ладно! Только не ори.
Я воздвигаюсь и бросаю на него обозленный взгляд. Голова опухла, а к рукам и ногам как будто привязали по свинцовой гире. Поскольку он продолжает на меня пялиться, я отворачиваюсь к стене и, придерживая пеньюар, натягиваю штаны, чтобы он не заметил, как меня обрили. Тем не менее я краснею.
– Хочешь добрый совет? – спрашивает Кинко. – Я бы на твоем месте озаботился цветочками для Барбары. Вторая – так, шлюха, а Барбара – друг.
От стыда я чуть не падаю в обморок. Но даже когда приступ внезапной слабости проходит, не поднимаю взгляда: похоже, я в жизни больше не смогу посмотреть никому в глаза.
Поезд «Братьев Фокс» уводят на запасный путь, а ставший притчей во языцех вагон для перевозки слона цепляют прямо к нашему паровозу, чтобы не слишком трясло. Вместо щелей в нем вентиляционные отверстия, а сделан он из металла. Ребята из Передового отряда сворачивают шатры: с самыми большими они уже почти закончили, и теперь видны постройки Жолье. За их работой наблюдает группка горожан.
Августа я нахожу в зверинце, рядом со слонихой.
– Пошла! – орет он, размахивая перед ее мордой крюком.
Она помахивает хоботом и моргает.
– Я сказал, пошла! – он обходит слониху и бьет сзади по ноге. – Пошла, черт тебя дери!
Глаза ее сужаются, а огромные уши прижимаются к голове.
Заметив меня, Август замирает и отбрасывает крюк.
– Что, бурная была ночка? – ухмыляется он.
Сперва шея, а потом и вся моя голова от смущения заливается краской.
– Ладно, забудь. Возьми-ка лучше палку и помоги мне сдвинуть эту безмозглую тварь с места.
К нам подходит Пит, комкая в руках шляпу.
– Август!
Август в гневе поворачивается:
– Господи боже мой! Что тебе нужно, Пит? Я занят – не видишь, что ли?
– Мясо для кошек здесь.
– Отлично. Вот и займись им. У нас нет времени.
– А что именно мне с ним делать?
– Черт возьми, Пит, а сам-то ты как думаешь, что с ним делать?
– Но, босс… – Питу явно не по себе.
– Вот проклятье! – жилка на виске Августа угрожающе набухает. – Ну неужели же я должен делать все сам? Вот, – он протягивает мне крюк, – покажи этой зверюге. Что хочешь, то и делай. Насколько я понял, она только и умеет, что гадить и жрать.
Взяв крюк, я дожидаюсь, пока он выйдет наконец из шатра. Я все еще гляжу ему вслед, как вдруг хобот слонихи касается моего лица и выдувает теплый воздух прямо в ухо. Повернувшись, я встречаюсь взглядом с ее янтарным глазом. И этот глаз мне подмигивает. Я перевожу взгляд на крюк, который все еще сжимаю в руке, а потом вновь на глаз, и он снова подмигивает. Я наклоняюсь и опускаю крюк на землю.
Она покачивает хоботом и помахивает ушами, словно огромными листьями, а ее рот расплывается в улыбке.
– Привет, – говорю я. – Привет, Рози. Меня зовут Якоб.
Помешкав, я вытягиваю вперед руку, совсем чуть-чуть.
Мимо со свистом проносится хобот. Этот жест придает мне храбрости, и я кладу руку слонихе на бок. Кожа у нее шершавая, щетинистая и удивительно теплая.
– Привет! – повторяю я, пробуя легонько похлопать ее.
Ухо поворачивается вперед и возвращается на место, хобот тоже. Я нерешительно к нему прикасаюсь, потом глажу. Я влюблен без памяти и настолько поглощен происходящим, что не замечаю Августа до тех пор, пока он не встревает между мной и Рози.
– Да что с вами со всеми сегодня утром творится?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83
– Где я? – хрипло кричу я ему вдогонку и кашляю, пытаясь прочистить пересохшее горло.
– В Галерее Клоунов, – отвечает Кинко, тыча пальцем в склянки с белилами на одном из шкафчиков.
Я прикрываю глаза рукой и замечаю, что одет в шелк. Вернее сказать, в красный шелковый пеньюар. Причем в широко распахнутый красный шелковый пеньюар. Глянув вниз, я обнаруживаю, что кто-то побрил мне причинное место.
Я поскорей запахиваю полы пеньюара. Интересно, Кинко видел?
Господи, что я делал прошлой ночью? Понятия не имею. Но что-то смутно мелькает в памяти, и…
Боже мой, меня вырвало прямо на женщину!
Я кое-как встаю на ноги и завязываю пеньюар. Вытираю непривычно скользкий лоб. И замечаю, что рука побелела.
– Что за… – начинаю я, пялясь на нее.
Кинко разворачивается и протягивает мне зеркальце. Я беру его в руки с превеликим беспокойством, а когда подношу к лицу, оттуда на меня таращится клоун.
Высунув голову из шатра, я смотрю направо и налево и несусь в свой вагон. Вослед мне раздаются гогот и свист.
– Ой-е, только посмотрите на эту красотку!
– Эй, Фред! Не пропусти нашу новую стриптизершу!
– Послушай, дорогуша, а что ты делаешь сегодня вечером?
Я ныряю в козлиный загончик и, захлопнув дверь, прислоняюсь к ней спиной. Тяжело дыша, жду, пока хохот снаружи не утихнет. Схватив какой-то лоскут, снова вытираю лицо.
Прежде чем выбежать из Галереи Клоунов, я его кое-как оттер, но все еще не верю, что оно чистое. Мне кажется, ничто во мне отныне больше не будет чистым. Но, что хуже всего, я понятия не имею, что вытворял. В голове одни обрывки, причем совершенно ужасные, но куда как ужаснее то, что я ума не приложу, чем занимался в промежутках.
Постойте, а ведь я не знаю даже, девственник ли я или уже нет.
Запустив руку в пеньюар, я почесываю свои щетинистые яйца.
Несколько минут спустя приходит Кинко. Я валяюсь на постели, заложив руки за голову.
– А не пойти ли тебе отсюда? – говорит Кинко. – Он тебя все еще ищет.
Прямо у моего уха раздается сопение. Приподняв голову, я впечатываюсь в мокрый нос.
Дамка отпрыгивает, как если бы ее отбросило взрывной волной, и изучает меня с расстояния трех футов, осторожно принюхиваясь. Ох, сдается мне, сегодня я пахну так, что и мусорщика замутит. Я снова роняю голову.
– Ты что, хочешь, чтобы тебя уволили?
– Признаться, сейчас мне без разницы, – мямлю я.
– Что?
– Все равно я ухожу.
– Да о чем ты, черт возьми?
Я не отвечаю. Не могу же я рассказать ему, что не только окончательно и бесповоротно опозорился, но и не сумел воспользоваться первой в жизни возможностью переспать с женщиной, о чем за последние восемь лет думал чуть ли не ежедневно. Не говоря уже о том, что меня вырвало на женщину, которая предлагала себя, а потом я вырубился, и кто-то побрил мне яйца, измазал лицо белилами и запихал в сундук. Впрочем, должно быть, кое о чем он проведал – ведь знал же, где искать меня утром. Может, даже и поучаствовал в этих безобразиях.
– Не будь идиотом, – говорит Кинко. – Ты что, тоже хочешь уйти по рельсам, как эти несчастные бродяги? А ну пошел, пока тебя не выгнали!
Я не шевелюсь.
– Я сказал – встань!
– Тебе-то какая разница? – бормочу я. – И не ори. У меня болит голова.
– Да встань же ты, черт возьми, или у тебя будет болеть все остальное!
– Ладно-ладно! Только не ори.
Я воздвигаюсь и бросаю на него обозленный взгляд. Голова опухла, а к рукам и ногам как будто привязали по свинцовой гире. Поскольку он продолжает на меня пялиться, я отворачиваюсь к стене и, придерживая пеньюар, натягиваю штаны, чтобы он не заметил, как меня обрили. Тем не менее я краснею.
– Хочешь добрый совет? – спрашивает Кинко. – Я бы на твоем месте озаботился цветочками для Барбары. Вторая – так, шлюха, а Барбара – друг.
От стыда я чуть не падаю в обморок. Но даже когда приступ внезапной слабости проходит, не поднимаю взгляда: похоже, я в жизни больше не смогу посмотреть никому в глаза.
Поезд «Братьев Фокс» уводят на запасный путь, а ставший притчей во языцех вагон для перевозки слона цепляют прямо к нашему паровозу, чтобы не слишком трясло. Вместо щелей в нем вентиляционные отверстия, а сделан он из металла. Ребята из Передового отряда сворачивают шатры: с самыми большими они уже почти закончили, и теперь видны постройки Жолье. За их работой наблюдает группка горожан.
Августа я нахожу в зверинце, рядом со слонихой.
– Пошла! – орет он, размахивая перед ее мордой крюком.
Она помахивает хоботом и моргает.
– Я сказал, пошла! – он обходит слониху и бьет сзади по ноге. – Пошла, черт тебя дери!
Глаза ее сужаются, а огромные уши прижимаются к голове.
Заметив меня, Август замирает и отбрасывает крюк.
– Что, бурная была ночка? – ухмыляется он.
Сперва шея, а потом и вся моя голова от смущения заливается краской.
– Ладно, забудь. Возьми-ка лучше палку и помоги мне сдвинуть эту безмозглую тварь с места.
К нам подходит Пит, комкая в руках шляпу.
– Август!
Август в гневе поворачивается:
– Господи боже мой! Что тебе нужно, Пит? Я занят – не видишь, что ли?
– Мясо для кошек здесь.
– Отлично. Вот и займись им. У нас нет времени.
– А что именно мне с ним делать?
– Черт возьми, Пит, а сам-то ты как думаешь, что с ним делать?
– Но, босс… – Питу явно не по себе.
– Вот проклятье! – жилка на виске Августа угрожающе набухает. – Ну неужели же я должен делать все сам? Вот, – он протягивает мне крюк, – покажи этой зверюге. Что хочешь, то и делай. Насколько я понял, она только и умеет, что гадить и жрать.
Взяв крюк, я дожидаюсь, пока он выйдет наконец из шатра. Я все еще гляжу ему вслед, как вдруг хобот слонихи касается моего лица и выдувает теплый воздух прямо в ухо. Повернувшись, я встречаюсь взглядом с ее янтарным глазом. И этот глаз мне подмигивает. Я перевожу взгляд на крюк, который все еще сжимаю в руке, а потом вновь на глаз, и он снова подмигивает. Я наклоняюсь и опускаю крюк на землю.
Она покачивает хоботом и помахивает ушами, словно огромными листьями, а ее рот расплывается в улыбке.
– Привет, – говорю я. – Привет, Рози. Меня зовут Якоб.
Помешкав, я вытягиваю вперед руку, совсем чуть-чуть.
Мимо со свистом проносится хобот. Этот жест придает мне храбрости, и я кладу руку слонихе на бок. Кожа у нее шершавая, щетинистая и удивительно теплая.
– Привет! – повторяю я, пробуя легонько похлопать ее.
Ухо поворачивается вперед и возвращается на место, хобот тоже. Я нерешительно к нему прикасаюсь, потом глажу. Я влюблен без памяти и настолько поглощен происходящим, что не замечаю Августа до тех пор, пока он не встревает между мной и Рози.
– Да что с вами со всеми сегодня утром творится?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83