Видите?
Из Z-4 плавно расползалось яркое пятнышко.
– И что это такое? – рявкнул один из «волшебников» неподалеку от Бранча. – Что все это означает? Радиация, газы – что?
– В основном азот, – сказал его толстый сосед. – То же было и прошлой ночью. И позапрошлой. Кислород – то есть выбросы, то нет. А тут какой-то углеводородный коктейль.
Бранч слушал.
Другой юнец присвистнул:
– Смотрите, какая концентрация. Обычно в атмосфере сколько процентов азота? Восемьдесят?
– Семьдесят восемь и две десятых.
– А тут почти девяносто.
– Уровень непостоянный. В прошлые две ночи было почти девяносто шесть. К рассвету приходит почти в норму.
Бранч заметил, что многие прислушиваются. Его пилоты тоже заинтересовались. Они не отводили глаз от своих экранов.
– Я не врубаюсь, – сказал парень с рубцами от прыщей. – Отчего такой скачок? Откуда этот азот берется?
Бранч ждал; все молчали. Быть может, «волшебники» знают?
– Я ведь вам все время твержу.
– Так, хватит Барри, пожалей нас.
– Вы и слушать не хотите. А я говорю, что…
– Расскажите мне! – потребовал Бранч.
На него тут же уставились три пары очков. Паренек по имени Барри смутился:
– Я понимаю, звучит дико, но это все покойники. И ничего тут нет таинственного. Живая материя разлагается с образованием аммиака. Что такое азот, помните?
– Потом бактерия нитросомона, – нарочито нудным голосом продолжил толстяк, – преобразует аммиак в нитриты, нитробактер преобразует нитриты в нитраты. А нитраты поглощаются растениями. Другими словами, азот на поверхность земли не попадает. Это все не то.
– Вы говорите о нитрифицирующих бактериях. А есть, как известно, еще бактерии денитрифицирующие. Те как раз действуют над поверхностью почвы.
– Давайте просто считать, что азот выделяется в результате разложения. – Бранч обращался к Барри. – Но это ведь не объясняет такую его концентрацию, верно?
Барри начал издалека.
– Кое-кто остался в живых. Так всегда бывает, – объяснил он. – Иначе мы бы и не знали, где раскапывать. Три человека показали, что туда свозили больше всего народу. Одиннадцать с лишним месяцев там закапывали и закапывали.
– Продолжайте, – сказал Бранч, не понимая, к чему ведет Барри.
– Мы эксгумировали триста тел, но там их больше. Может, тысяча. А может, еще больше. В одной только Сребренице еще остается от пяти до семи тысяч. Кто знает, что будет там, глубже? Мы только начали вскрывать Z-четыре, когда ливануло.
– Чертов дождь! – пробормотал очкарик слева от Бранча.
– Значит, тел много? – допытывался майор.
– Точно. Полным-полно. И все это разлагается и выделяет много азота.
– Не слушайте! – Толстяк повернулся к Бранчу и жалостливо покачал головой: – Барри опять заигрался. В человеческом организме только три процента азота. Будем считать три килограмма на тело; умножить на пять тысяч тел. Пятнадцать тысяч кэгэ. Переведем в литры, потом в метры. Не хватит даже на куб со стороной тридцать метров. А тут его гораздо больше, он улетучивается и снова выделяется. Дело не в покойниках, хотя и без них, конечно, не обошлось.
Бранч не улыбнулся. Несколько месяцев он любуется, как эти судебно-медицинские субчики подкалывают друг друга – то приволокут в палатку череп, то изощряются в таком вот людоедском трепе. Однако майора раздражал не столько их настрой, сколько реакция его собственных подчиненных. А со смертью шутить нельзя.
Майор перевел взгляд на Барри. Парень не дурак. Он, видимо, все обдумал.
– А как насчет изменения концентрации? – спросил Бранч. – Как разложение тканей объясняет появление и исчезновение азота?
– А что, если дело в причине его появления?
Бранч терпеливо ждал.
– Что, если останки периодически тревожат? Причем в определенные часы?
– Дурь!
– Среди ночи?
– Дурь!
– Когда думают, что нам не видно.
Словно в подтверждение его слов, пятно на экране шевельнулось.
– Что за черт!
– Быть не может!
Бранч оторвался от серьезных глаз Барри и посмотрел на экран.
– Дайте план покрупнее, – попросил кто-то с другого конца комнаты.
Изображение в несколько приемов увеличилось.
– Больше не получится, – сказал капитан. – Длина и ширина видимого участка – десять метров.
Можно было различить даже кости. Сотни человеческих скелетов переплелись в тесном объятии.
– Подождите-ка, – пробормотал Макдэниелс, – смотрите!
Бранч уставился на экран. Груда мертвецов шевельнулась. Бранч моргнул.
Словно устраиваясь поудобнее, кости снова встряхнулись.
– Вот суки сербы! – выругался Макдэниелс.
Против определения никто не возражал. В последнее время сербам удалось себя показать.
Россказни о детях, которых заставляли поедать печень своих родителей, о женщинах, которых насиловали месяцами, о разных извращениях – все оказалось правдой. В войне у любой стороны есть чем оправдать свои зверства – месть, защита границ, воля Господа.
От прочих группировок сербы больше всего отличились усердием, с которым прятали последствия своих преступлений. Пока американцы не положили этому конец, сербы в спешном порядке поднимали массовые захоронения и сваливали останки в старые шахты или раскатывали техникой по полям – словно удобрение.
Как ни странно, их усердие давало Бранчу некоторую надежду. Уничтожая следы своих преступлений, сербы стараются избежать обвинений и наказаний. Но, быть может, за всем этим стоит чувство вины – разве злодейство без него возможно? Что, если чувство вины и есть наказание? Расплата за содеянное?
– И что же теперь, Боб?
Бранч оглянулся – такая фамильярность в присутствии младших! «Боб» – полковнику! Так обратиться мог только один человек. Мария-Кристина Чемберс – предводительница ученых гробокопателей, грозная и несокрушимая. Бранч и не заметил, что она здесь.
Профессор патологии из Британского Открытого университета – сейчас в академическом отпуске – Чемберс держала себя запросто с кем угодно. Санитаркой во Вьетнаме она видела больше сражений, чем многие «зеленые береты». Ходила легенда, что во время новогоднего наступления она даже взяла в руки винтовку. Из всех сортов пива признавала только «Курс», на ходу постоянно шаркала ногами и потрепаться любила не хуже канзасского фермера. Солдаты ее любили и Бранч тоже. Полковник – он же Боб – и Кристи даже сдружились. Но в одном вопросе они не сошлись.
– Опять будем увиливать?
В комнате стало так тихо, что Бранч слышал, как кто-то печатает на клавиатуре.
– Доктор Чемберс… – попытался образумить ее какой-то капрал, но она его тут же срезала:
– Отвали, я говорю с твоим начальником.
– Кристи! – умоляюще сказал полковник.
Однако Чемберс была настроена серьезно. К ее чести, она была ни в одном глазу и даже без фляжки. Мария-Кристина уставилась на полковника.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145
Из Z-4 плавно расползалось яркое пятнышко.
– И что это такое? – рявкнул один из «волшебников» неподалеку от Бранча. – Что все это означает? Радиация, газы – что?
– В основном азот, – сказал его толстый сосед. – То же было и прошлой ночью. И позапрошлой. Кислород – то есть выбросы, то нет. А тут какой-то углеводородный коктейль.
Бранч слушал.
Другой юнец присвистнул:
– Смотрите, какая концентрация. Обычно в атмосфере сколько процентов азота? Восемьдесят?
– Семьдесят восемь и две десятых.
– А тут почти девяносто.
– Уровень непостоянный. В прошлые две ночи было почти девяносто шесть. К рассвету приходит почти в норму.
Бранч заметил, что многие прислушиваются. Его пилоты тоже заинтересовались. Они не отводили глаз от своих экранов.
– Я не врубаюсь, – сказал парень с рубцами от прыщей. – Отчего такой скачок? Откуда этот азот берется?
Бранч ждал; все молчали. Быть может, «волшебники» знают?
– Я ведь вам все время твержу.
– Так, хватит Барри, пожалей нас.
– Вы и слушать не хотите. А я говорю, что…
– Расскажите мне! – потребовал Бранч.
На него тут же уставились три пары очков. Паренек по имени Барри смутился:
– Я понимаю, звучит дико, но это все покойники. И ничего тут нет таинственного. Живая материя разлагается с образованием аммиака. Что такое азот, помните?
– Потом бактерия нитросомона, – нарочито нудным голосом продолжил толстяк, – преобразует аммиак в нитриты, нитробактер преобразует нитриты в нитраты. А нитраты поглощаются растениями. Другими словами, азот на поверхность земли не попадает. Это все не то.
– Вы говорите о нитрифицирующих бактериях. А есть, как известно, еще бактерии денитрифицирующие. Те как раз действуют над поверхностью почвы.
– Давайте просто считать, что азот выделяется в результате разложения. – Бранч обращался к Барри. – Но это ведь не объясняет такую его концентрацию, верно?
Барри начал издалека.
– Кое-кто остался в живых. Так всегда бывает, – объяснил он. – Иначе мы бы и не знали, где раскапывать. Три человека показали, что туда свозили больше всего народу. Одиннадцать с лишним месяцев там закапывали и закапывали.
– Продолжайте, – сказал Бранч, не понимая, к чему ведет Барри.
– Мы эксгумировали триста тел, но там их больше. Может, тысяча. А может, еще больше. В одной только Сребренице еще остается от пяти до семи тысяч. Кто знает, что будет там, глубже? Мы только начали вскрывать Z-четыре, когда ливануло.
– Чертов дождь! – пробормотал очкарик слева от Бранча.
– Значит, тел много? – допытывался майор.
– Точно. Полным-полно. И все это разлагается и выделяет много азота.
– Не слушайте! – Толстяк повернулся к Бранчу и жалостливо покачал головой: – Барри опять заигрался. В человеческом организме только три процента азота. Будем считать три килограмма на тело; умножить на пять тысяч тел. Пятнадцать тысяч кэгэ. Переведем в литры, потом в метры. Не хватит даже на куб со стороной тридцать метров. А тут его гораздо больше, он улетучивается и снова выделяется. Дело не в покойниках, хотя и без них, конечно, не обошлось.
Бранч не улыбнулся. Несколько месяцев он любуется, как эти судебно-медицинские субчики подкалывают друг друга – то приволокут в палатку череп, то изощряются в таком вот людоедском трепе. Однако майора раздражал не столько их настрой, сколько реакция его собственных подчиненных. А со смертью шутить нельзя.
Майор перевел взгляд на Барри. Парень не дурак. Он, видимо, все обдумал.
– А как насчет изменения концентрации? – спросил Бранч. – Как разложение тканей объясняет появление и исчезновение азота?
– А что, если дело в причине его появления?
Бранч терпеливо ждал.
– Что, если останки периодически тревожат? Причем в определенные часы?
– Дурь!
– Среди ночи?
– Дурь!
– Когда думают, что нам не видно.
Словно в подтверждение его слов, пятно на экране шевельнулось.
– Что за черт!
– Быть не может!
Бранч оторвался от серьезных глаз Барри и посмотрел на экран.
– Дайте план покрупнее, – попросил кто-то с другого конца комнаты.
Изображение в несколько приемов увеличилось.
– Больше не получится, – сказал капитан. – Длина и ширина видимого участка – десять метров.
Можно было различить даже кости. Сотни человеческих скелетов переплелись в тесном объятии.
– Подождите-ка, – пробормотал Макдэниелс, – смотрите!
Бранч уставился на экран. Груда мертвецов шевельнулась. Бранч моргнул.
Словно устраиваясь поудобнее, кости снова встряхнулись.
– Вот суки сербы! – выругался Макдэниелс.
Против определения никто не возражал. В последнее время сербам удалось себя показать.
Россказни о детях, которых заставляли поедать печень своих родителей, о женщинах, которых насиловали месяцами, о разных извращениях – все оказалось правдой. В войне у любой стороны есть чем оправдать свои зверства – месть, защита границ, воля Господа.
От прочих группировок сербы больше всего отличились усердием, с которым прятали последствия своих преступлений. Пока американцы не положили этому конец, сербы в спешном порядке поднимали массовые захоронения и сваливали останки в старые шахты или раскатывали техникой по полям – словно удобрение.
Как ни странно, их усердие давало Бранчу некоторую надежду. Уничтожая следы своих преступлений, сербы стараются избежать обвинений и наказаний. Но, быть может, за всем этим стоит чувство вины – разве злодейство без него возможно? Что, если чувство вины и есть наказание? Расплата за содеянное?
– И что же теперь, Боб?
Бранч оглянулся – такая фамильярность в присутствии младших! «Боб» – полковнику! Так обратиться мог только один человек. Мария-Кристина Чемберс – предводительница ученых гробокопателей, грозная и несокрушимая. Бранч и не заметил, что она здесь.
Профессор патологии из Британского Открытого университета – сейчас в академическом отпуске – Чемберс держала себя запросто с кем угодно. Санитаркой во Вьетнаме она видела больше сражений, чем многие «зеленые береты». Ходила легенда, что во время новогоднего наступления она даже взяла в руки винтовку. Из всех сортов пива признавала только «Курс», на ходу постоянно шаркала ногами и потрепаться любила не хуже канзасского фермера. Солдаты ее любили и Бранч тоже. Полковник – он же Боб – и Кристи даже сдружились. Но в одном вопросе они не сошлись.
– Опять будем увиливать?
В комнате стало так тихо, что Бранч слышал, как кто-то печатает на клавиатуре.
– Доктор Чемберс… – попытался образумить ее какой-то капрал, но она его тут же срезала:
– Отвали, я говорю с твоим начальником.
– Кристи! – умоляюще сказал полковник.
Однако Чемберс была настроена серьезно. К ее чести, она была ни в одном глазу и даже без фляжки. Мария-Кристина уставилась на полковника.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145