.. Я уже сказал им, что идем в горы. Высоко. Попотеть придется. А им трын-трава! Скучно, видите ли... Под вашим, говорят, руководством - хоть куда!.. Ну, думаю, устрою я вам расширенную выездную планерку! До конца жизни помнить будете этот ночной уик-энд! На первом подъеме, думаю, очухаетесь и поймете, что к чему! Я же в молодости альпинизмом увлекался... - Мээн посмотрел на Алину. - Так что есть возможность прополоскать им как следует мозги... как бы попутно с восхождением... - И Мээн подмигнул Гею. - Я уже назвал это мероприятие восхождением к истине. Так что ты как социолог будешь доволен!
Может быть, все-таки сказать ему, куда и зачем я еду? - подумал Гей.
Но тут Алина и впрямь газанула прямо с места. Гей видел, как Мээн помчался к отелю той же тяжелой рысью.
Чуть позже, когда выехали на автобан, Алина спросила с усмешкой, кивая на Красную Папку, которую Гей прижимал к своему животу:
- Все же что у вас там - любовная переписка?
Гей улыбнулся:
- Ах, если бы!.. - Он помолчал и сказал со вздохом: - Писем здесь нет. Ни единого!.. - Он опять помолчал и опять вздохнул: - Все письма были уничтожены...
Да, это правда. Писем в Красной Папке не было. Впрочем, их не было там никогда. Письма - это был особый отдел в семейном архиве. Нечто вроде особого секретного отдела. Хотя ничего секретного, само собой разумеется, в этих семейных письмах не было, а может, и особого - для кого как. И так уже было заведено еще до появления Красной Папки, что этим особым секретным отделом ведала сама Алина.
Вероятно, потому и выпало ей заведовать этим новым для молодой семьи отделом, что Алина первой проявила известную женскую сентиментальность, с понятным умилением перечитывая по несколько раз любовные послания молодого Гея, которые тот отправлял ей во время командировок в район Гонной Дороги когда они жили еще там, в Лунинске.
Письма складывались в коробку из-под печенья. Но эта коробка с письмами поначалу, естественно, не была отделом. Тем более особым секретным. Это была просто коробка с письмами. Где, между прочим, стали оседать и письма самой Алины, которые она отправляла Гею, когда он бывал в своих геологических экспедициях в районе Гонной Дороги.
Эти письма Алина не то что экспроприировала в пользу народа как представляющие историческую ценность бумаги будущего социолога - просто она брала их у Гея как бы на время, перечитать, перепроверить свои ощущения и чувства, которыми любящая молодая жена поделилась с мужем неделю-другую назад.
И так как Гей получал от Алины, своей любимой жены, в действительности все то, о чем она писала ему, и знал, что получит все это и завтра, и послезавтра, и год, и много лет спустя, то он и отдавал Алине все эти ее письма без всякого опасения.
Ведь он любил Алину.
Как же он мог не любить ее письма?
По сути дела, эти письма были единственными ценными бумагами Гея.
Вместо облигаций.
И Гей просто-напросто доверял письма Алины самой Алине.
Без всякой расписки.
Без всякого залога.
Впрочем, залогом была его любовь к Алине и любовь Алины к нему.
Разве не так?
И вот в один прекрасный момент эти письма уже не стали помещаться в коробку из-под печенья.
И Алине пришлось ломать голову над тем, где и как хранить эти письма.
Она отделила для них место в шкафу.
То есть нет, не в шкафу - никакого шкафа у них не было, причем очень долго.
Она отделила это место в кухне, на посудной полке.
Хотя нет. Никакой посудной полки у них тоже не было.
Она отделила это место бог знает где.
Это место было непостоянным, как тайник опытного резидента.
Это место могло быть то под подушкой, то под матрацем, а то и в тазике под несвежим бельем в ванной.
Мало ли где!
Может, наконец, и в шкафу, который все же появился у Алины.
Словом, Алина и сама не заметила, как возник особый секретный отдел.
Но с некоторых пор доступ к письмам был закрыт. Для простых смертных.
Гей оказался, увы, в числе простых смертных.
Алина сказала ему, что от старых писем много пыли.
А Гей был склонен к аллергии, в том-то и дело!
Алина проявила к нему своеобразное милосердие.
Собственно говоря, доступ к письмам потому-то и был закрыт, что самих писем уже не существовало.
Доступ к тому, чего нет, - это абсурд, могла бы теперь сказать Алина, сказать вполне логично, если бы Гей завел запоздалый разговор о выдаче своеобразного разрешения на пользование архивными документами для творческих целей - именно так это называется.
Письма были просто-напросто разорваны Алиной.
Недозволенный акт архивариуса!
Не сожжены, нет, что имело многочисленные аналоги в истории, может, не столь далекой, а потому вроде как входило в обязанность архивариуса - при неких чрезвычайных ситуациях - и, значит, как бы снимало вину персонально с архивариуса, персоны маленькой, подневольной, по сути неперсонифицированной, которой всучить коробок спичек в руки - все равно что по носу щелкнуть.
Не сожжены - разорваны.
А это уже личная инициатива архивариуса.
Попытка заявить о себе как о персоне отнюдь не маленькой, не подневольной, а персонифицированной по высшему разряду.
Шутка ли - разорвать в клочья архив, хотя и семейный, документальное свидетельство многолетней совместной жизни Адама и Евы, давших человечеству двоих сыновей, граждан, солдат, комсомольцев, коммунистов, строителей коммунизма - именно так это называется.
Разорвать в клочья свидетельство любви, ревности, опять любви и опять ревности, надежды и отчаяния, а потом снова надежды...
И так далее и тому подобное.
Впрочем, совсем не исключено, что Алина, вроде как предвидя попытку Гея воссоздать будущее из прошлого с помощью атомов и молекул, решила своеобразно облегчить ему задачу, чтобы он смог воссоздавать как бы блочным, популярным в современном строительстве - что бы ни строили - методом.
А чуть позже у Гея появилась Красная Папка.
И в нее он стал собирать разные материалы.
Взамен любовных писем.
Такие дела.
Надо сказать, что Гей был добросовестным архивариусом.
Правда, поначалу он складывал в Красную Папку все подряд.
Без глубоко научного и глубоко содержательного анализа.
Именно так это называется.
Поэтому поначалу в Красной Папке оказался текст его выступления на совещании в Западной Сибири.
И он убрал его лишь после того, как Пророков сказал ему с мягким упреком без всякого предисловия:
ТЫ ЧЕГО ТАМ ПОНАПЛЕЛ?
Но даже и теперь, когда Гей старался всякий раз делать глубоко научный и глубоко содержательный анализ каждого нового документа, который поступал на хранение в его Красную Папку, материалы оказались перемешанными до такой степени, что у случайного посетителя архива могло сложиться впечатление, будто часть фотографий, например, может и большая, непременно должна в запасниках находиться, где-нибудь в пыльном темном углу чердака, это еще в лучшем случае, а то и вообще бы сжечь не мешало весь этот хлам, от которого, как сострил однажды Гей, одна только аллергия.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115
Может быть, все-таки сказать ему, куда и зачем я еду? - подумал Гей.
Но тут Алина и впрямь газанула прямо с места. Гей видел, как Мээн помчался к отелю той же тяжелой рысью.
Чуть позже, когда выехали на автобан, Алина спросила с усмешкой, кивая на Красную Папку, которую Гей прижимал к своему животу:
- Все же что у вас там - любовная переписка?
Гей улыбнулся:
- Ах, если бы!.. - Он помолчал и сказал со вздохом: - Писем здесь нет. Ни единого!.. - Он опять помолчал и опять вздохнул: - Все письма были уничтожены...
Да, это правда. Писем в Красной Папке не было. Впрочем, их не было там никогда. Письма - это был особый отдел в семейном архиве. Нечто вроде особого секретного отдела. Хотя ничего секретного, само собой разумеется, в этих семейных письмах не было, а может, и особого - для кого как. И так уже было заведено еще до появления Красной Папки, что этим особым секретным отделом ведала сама Алина.
Вероятно, потому и выпало ей заведовать этим новым для молодой семьи отделом, что Алина первой проявила известную женскую сентиментальность, с понятным умилением перечитывая по несколько раз любовные послания молодого Гея, которые тот отправлял ей во время командировок в район Гонной Дороги когда они жили еще там, в Лунинске.
Письма складывались в коробку из-под печенья. Но эта коробка с письмами поначалу, естественно, не была отделом. Тем более особым секретным. Это была просто коробка с письмами. Где, между прочим, стали оседать и письма самой Алины, которые она отправляла Гею, когда он бывал в своих геологических экспедициях в районе Гонной Дороги.
Эти письма Алина не то что экспроприировала в пользу народа как представляющие историческую ценность бумаги будущего социолога - просто она брала их у Гея как бы на время, перечитать, перепроверить свои ощущения и чувства, которыми любящая молодая жена поделилась с мужем неделю-другую назад.
И так как Гей получал от Алины, своей любимой жены, в действительности все то, о чем она писала ему, и знал, что получит все это и завтра, и послезавтра, и год, и много лет спустя, то он и отдавал Алине все эти ее письма без всякого опасения.
Ведь он любил Алину.
Как же он мог не любить ее письма?
По сути дела, эти письма были единственными ценными бумагами Гея.
Вместо облигаций.
И Гей просто-напросто доверял письма Алины самой Алине.
Без всякой расписки.
Без всякого залога.
Впрочем, залогом была его любовь к Алине и любовь Алины к нему.
Разве не так?
И вот в один прекрасный момент эти письма уже не стали помещаться в коробку из-под печенья.
И Алине пришлось ломать голову над тем, где и как хранить эти письма.
Она отделила для них место в шкафу.
То есть нет, не в шкафу - никакого шкафа у них не было, причем очень долго.
Она отделила это место в кухне, на посудной полке.
Хотя нет. Никакой посудной полки у них тоже не было.
Она отделила это место бог знает где.
Это место было непостоянным, как тайник опытного резидента.
Это место могло быть то под подушкой, то под матрацем, а то и в тазике под несвежим бельем в ванной.
Мало ли где!
Может, наконец, и в шкафу, который все же появился у Алины.
Словом, Алина и сама не заметила, как возник особый секретный отдел.
Но с некоторых пор доступ к письмам был закрыт. Для простых смертных.
Гей оказался, увы, в числе простых смертных.
Алина сказала ему, что от старых писем много пыли.
А Гей был склонен к аллергии, в том-то и дело!
Алина проявила к нему своеобразное милосердие.
Собственно говоря, доступ к письмам потому-то и был закрыт, что самих писем уже не существовало.
Доступ к тому, чего нет, - это абсурд, могла бы теперь сказать Алина, сказать вполне логично, если бы Гей завел запоздалый разговор о выдаче своеобразного разрешения на пользование архивными документами для творческих целей - именно так это называется.
Письма были просто-напросто разорваны Алиной.
Недозволенный акт архивариуса!
Не сожжены, нет, что имело многочисленные аналоги в истории, может, не столь далекой, а потому вроде как входило в обязанность архивариуса - при неких чрезвычайных ситуациях - и, значит, как бы снимало вину персонально с архивариуса, персоны маленькой, подневольной, по сути неперсонифицированной, которой всучить коробок спичек в руки - все равно что по носу щелкнуть.
Не сожжены - разорваны.
А это уже личная инициатива архивариуса.
Попытка заявить о себе как о персоне отнюдь не маленькой, не подневольной, а персонифицированной по высшему разряду.
Шутка ли - разорвать в клочья архив, хотя и семейный, документальное свидетельство многолетней совместной жизни Адама и Евы, давших человечеству двоих сыновей, граждан, солдат, комсомольцев, коммунистов, строителей коммунизма - именно так это называется.
Разорвать в клочья свидетельство любви, ревности, опять любви и опять ревности, надежды и отчаяния, а потом снова надежды...
И так далее и тому подобное.
Впрочем, совсем не исключено, что Алина, вроде как предвидя попытку Гея воссоздать будущее из прошлого с помощью атомов и молекул, решила своеобразно облегчить ему задачу, чтобы он смог воссоздавать как бы блочным, популярным в современном строительстве - что бы ни строили - методом.
А чуть позже у Гея появилась Красная Папка.
И в нее он стал собирать разные материалы.
Взамен любовных писем.
Такие дела.
Надо сказать, что Гей был добросовестным архивариусом.
Правда, поначалу он складывал в Красную Папку все подряд.
Без глубоко научного и глубоко содержательного анализа.
Именно так это называется.
Поэтому поначалу в Красной Папке оказался текст его выступления на совещании в Западной Сибири.
И он убрал его лишь после того, как Пророков сказал ему с мягким упреком без всякого предисловия:
ТЫ ЧЕГО ТАМ ПОНАПЛЕЛ?
Но даже и теперь, когда Гей старался всякий раз делать глубоко научный и глубоко содержательный анализ каждого нового документа, который поступал на хранение в его Красную Папку, материалы оказались перемешанными до такой степени, что у случайного посетителя архива могло сложиться впечатление, будто часть фотографий, например, может и большая, непременно должна в запасниках находиться, где-нибудь в пыльном темном углу чердака, это еще в лучшем случае, а то и вообще бы сжечь не мешало весь этот хлам, от которого, как сострил однажды Гей, одна только аллергия.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115