- А я думала, - она усмехнулась, - что вы пытаетесь представить себе, чем занимается ваша Алина там, в Братиславе...
Алина знала со слов Гея, что ключ от номера нужно отдать портье, если выходишь из отеля.
Она так и сделала.
И портье даже не скрыл своего удивления.
Не тому, что она отдала ключ, а тому, что пани одна куда-то идет на ночь глядя.
И даже швейцар, дремавший в кресле, не встал при ее появлении в холле.
Ах, пани, оказывается, не уезжает?
Пани идет на ночную прогулку...
По Братиславе...
Вдоль Дуная...
Она прочла все это на постной физиономии старого швейцара.
И мысленно послала его - вместе с портье, разумеется, - к черту.
Но Алину заметил еще один человек.
Здесь же, в холле.
Он стоял в телефонной будке.
Поэтому Алина не видела его.
Это был мужчина лет сорока пяти, поджарый, среднего роста, с усами, в пуловере и джинсах.
Что еще следовало добавить к этому портрету?
Может, он был добрый и злой, умный и глупый, ласковый и суровый, преданный и коварный, правдивый и лживый, талантливый и бездарный, счастливый и несчастный - словом, почти такой же, как и многие другие.
Но этого не знал никто.
Даже портье и швейцар.
Впрочем, портье, конечно, знал, что это был за человек.
Разумеется, только по документам, которые были в полном порядке.
Этот человек снял в "Девине" номер "люкс".
Вот и все, что знал портье.
Да, портье еще видел, как, впрочем, и швейцар, что этот человек только что вышел из бара.
И кому-то хотел позвонить, но, заметив одинокую пани, тотчас вышел из телефонной кабины.
ЧЕМ ЖЕ ВСЕ ЭТО КОНЧИТСЯ?
Он мог спросить у Пророкова хотя бы в тот раз, когда встречал его во Внукове. Случай этот Гей описал...
Москва. 1980 год
Мы недолго поджидали самолет, на котором он прилетел, и я даже не заметил, как снова начал волноваться.
Черт знает отчего, но всегда я немного робею при встрече с Пророковым.
И хотел бы не робеть, да не могу.
Это прямо-таки выше моих сил.
Даже нечто вроде страха иной раз накатывает на меня перед тем, как я увижу огромную его фигуру.
Впрочем, неприятное это чувство порой возникает и в иные моменты грешной моей жизни, когда, например, надо идти по делу к чиновнику, пусть даже очень маленькому, незначительному. Скажем, если хочешь поставить в свою квартиру телефон, не говоря уже о том, что собираешься просить квартиру.
Да мало ли когда от начальника самого незначительного зависит и твое душевное состояние, и твое физическое здоровье!
Но я отвлекся.
Пророкова я встречаю.
В аэропорту.
В депутатской комнате.
Странное дело, думаю я, чаще всего случается нынче так, что человек, занимающий высокое положение, бывает и впрямь большим.
Солидным.
Внушительного роста.
И лицо как для памятника - чтобы издали было видно.
Все крупно.
Под стать делам.
И голос нередко громогласный.
Он снисходительно-дружелюбно так тебе говорит, тяжело поднимаясь навстречу: "Привет вам!.." - а у тебя уже и поджилки затряслись, будто он сказал что-то совсем другое.
Умом все понимаешь, по-звериному чуешь доброжелательность этого большого грозного человека - а вот сердце не на месте, и все тут!
Чуть позже, придя в себя и освоившись, привычно схватывая, угадывая какие-то особенности его манеры держаться, говорить, слушать, с удивлением замечаешь, что в общем-то он такой же, как и другие, обычные люди. И не выше тебя ростом, просто плотнее, массивнее, - но ведь ему, слава богу, уже за шестьдесят, а тебе только-только стукнуло сорок. Еще потолстеешь. Если, конечно, доживешь до его лет. В наше время дожить...
Вот, пожалуйста, и я туда же! Какая странная штука - наша логика... С одной стороны, продолжительность жизни, судя по официальной статистике, увеличилась до семидесяти лет, что отражает явные преимущества нашего общественного строя, а с другой стороны, вошла в моду привычка говорить: "В наше время дожить до старости..."
И прескверная же у человека натура: чем лучше - тем ему хуже.
Так вот, Пророков, если быть строго объективным, человек совсем не огромный. Каких-нибудь сто семьдесят сантиметров, не больше...
И если бы он вдруг похудел до твоих размеров, то неизвестно еще, кто бы из вас двоих солиднее выглядел.
Такие дела.
И когда ты, не веря своим глазам, в который уже раз приходишь к этому выводу, ты вспоминаешь вдруг, что далеко не все великие люди были крупных размеров.
Например, Ленин.
Или Наполеон.
Не говоря уже про Пушкина.
И вообще, скорее всего, честь быть великим выпадала чаще всего людям физически небольшим. Как своего рода компенсация природы. Правда, этот вывод тоже грешит определенным субъективизмом, и в глубине души ты понимаешь, что попал на эту удочку только потому, чтобы дать себе фору в предстоящем разговоре с Пророковым.
Впрочем, о каком это разговоре я думаю? Ведь вовсе не обязательно, что Пророков, удостоив меня встречей, еще будет со мной и разговаривать. То есть ко мне он относится как будто неплохо, как можно относиться к человеку, с которым познакомили приятные обстоятельства и который, как ни странно, ничего не клянчит, как другие, ни машины ему не нужно, ни ондатровой шапки, ни дубленки.
В ровном добром отношении ко мне Пророкова я не сомневался.
Однако не было у меня ни малейшей уверенности в том, что, встречаясь со мной, он придерживается, как бы это сказать, внутреннего своего обязательства еще и вести беседы.
Не было у него никаких обязательств.
Может быть, не только передо мной.
В самом деле, показался на глаза социолог залетный - ну и ладно. Мог бы и не показываться.
В прошлый раз, например, когда я битый час проторчал у него в приемной - и не потому, что он хотел помариновать меня, просто у него были, надо полагать, какие-то неотложные дела, звонки, сидели в кабинете его ближайшие сподвижники, секретари обкома собрались, все четверо, зашел председатель облисполкома, а потом вылетел из-за двойной двери, как ошпаренный, генерал милиции, комиссар, который, стало быть, торчал там с раннего утра, потому что я не видел его до этого, хотя примчался в приемную минут без пятнадцати девять, с запасом, чтобы в назначенное время, в девять ноль-ноль, быть на месте, как штык, - так вот в тот раз, когда Пророков наконец велел позвать меня, он грузно поднялся навстречу и сказал с иронией, не то добродушной, не то слегка язвительной: "А, ученый мир..."
Таким образом он как бы приветствовал в моем лице всех социологов страны.
И добавил, протягивая массивную руку для пожатия и глядя на мой элегантный, чешского производства, атташекейс: "Это что же, ты целый чемодан своих книг привез?"
Добавил, естественно, тоже не без поддевки. Ведь знает, что даже тоненькую брошюру выпустить в свет не легко. Но Пророков и не такое скажет. За словом в карман не полезет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115
Алина знала со слов Гея, что ключ от номера нужно отдать портье, если выходишь из отеля.
Она так и сделала.
И портье даже не скрыл своего удивления.
Не тому, что она отдала ключ, а тому, что пани одна куда-то идет на ночь глядя.
И даже швейцар, дремавший в кресле, не встал при ее появлении в холле.
Ах, пани, оказывается, не уезжает?
Пани идет на ночную прогулку...
По Братиславе...
Вдоль Дуная...
Она прочла все это на постной физиономии старого швейцара.
И мысленно послала его - вместе с портье, разумеется, - к черту.
Но Алину заметил еще один человек.
Здесь же, в холле.
Он стоял в телефонной будке.
Поэтому Алина не видела его.
Это был мужчина лет сорока пяти, поджарый, среднего роста, с усами, в пуловере и джинсах.
Что еще следовало добавить к этому портрету?
Может, он был добрый и злой, умный и глупый, ласковый и суровый, преданный и коварный, правдивый и лживый, талантливый и бездарный, счастливый и несчастный - словом, почти такой же, как и многие другие.
Но этого не знал никто.
Даже портье и швейцар.
Впрочем, портье, конечно, знал, что это был за человек.
Разумеется, только по документам, которые были в полном порядке.
Этот человек снял в "Девине" номер "люкс".
Вот и все, что знал портье.
Да, портье еще видел, как, впрочем, и швейцар, что этот человек только что вышел из бара.
И кому-то хотел позвонить, но, заметив одинокую пани, тотчас вышел из телефонной кабины.
ЧЕМ ЖЕ ВСЕ ЭТО КОНЧИТСЯ?
Он мог спросить у Пророкова хотя бы в тот раз, когда встречал его во Внукове. Случай этот Гей описал...
Москва. 1980 год
Мы недолго поджидали самолет, на котором он прилетел, и я даже не заметил, как снова начал волноваться.
Черт знает отчего, но всегда я немного робею при встрече с Пророковым.
И хотел бы не робеть, да не могу.
Это прямо-таки выше моих сил.
Даже нечто вроде страха иной раз накатывает на меня перед тем, как я увижу огромную его фигуру.
Впрочем, неприятное это чувство порой возникает и в иные моменты грешной моей жизни, когда, например, надо идти по делу к чиновнику, пусть даже очень маленькому, незначительному. Скажем, если хочешь поставить в свою квартиру телефон, не говоря уже о том, что собираешься просить квартиру.
Да мало ли когда от начальника самого незначительного зависит и твое душевное состояние, и твое физическое здоровье!
Но я отвлекся.
Пророкова я встречаю.
В аэропорту.
В депутатской комнате.
Странное дело, думаю я, чаще всего случается нынче так, что человек, занимающий высокое положение, бывает и впрямь большим.
Солидным.
Внушительного роста.
И лицо как для памятника - чтобы издали было видно.
Все крупно.
Под стать делам.
И голос нередко громогласный.
Он снисходительно-дружелюбно так тебе говорит, тяжело поднимаясь навстречу: "Привет вам!.." - а у тебя уже и поджилки затряслись, будто он сказал что-то совсем другое.
Умом все понимаешь, по-звериному чуешь доброжелательность этого большого грозного человека - а вот сердце не на месте, и все тут!
Чуть позже, придя в себя и освоившись, привычно схватывая, угадывая какие-то особенности его манеры держаться, говорить, слушать, с удивлением замечаешь, что в общем-то он такой же, как и другие, обычные люди. И не выше тебя ростом, просто плотнее, массивнее, - но ведь ему, слава богу, уже за шестьдесят, а тебе только-только стукнуло сорок. Еще потолстеешь. Если, конечно, доживешь до его лет. В наше время дожить...
Вот, пожалуйста, и я туда же! Какая странная штука - наша логика... С одной стороны, продолжительность жизни, судя по официальной статистике, увеличилась до семидесяти лет, что отражает явные преимущества нашего общественного строя, а с другой стороны, вошла в моду привычка говорить: "В наше время дожить до старости..."
И прескверная же у человека натура: чем лучше - тем ему хуже.
Так вот, Пророков, если быть строго объективным, человек совсем не огромный. Каких-нибудь сто семьдесят сантиметров, не больше...
И если бы он вдруг похудел до твоих размеров, то неизвестно еще, кто бы из вас двоих солиднее выглядел.
Такие дела.
И когда ты, не веря своим глазам, в который уже раз приходишь к этому выводу, ты вспоминаешь вдруг, что далеко не все великие люди были крупных размеров.
Например, Ленин.
Или Наполеон.
Не говоря уже про Пушкина.
И вообще, скорее всего, честь быть великим выпадала чаще всего людям физически небольшим. Как своего рода компенсация природы. Правда, этот вывод тоже грешит определенным субъективизмом, и в глубине души ты понимаешь, что попал на эту удочку только потому, чтобы дать себе фору в предстоящем разговоре с Пророковым.
Впрочем, о каком это разговоре я думаю? Ведь вовсе не обязательно, что Пророков, удостоив меня встречей, еще будет со мной и разговаривать. То есть ко мне он относится как будто неплохо, как можно относиться к человеку, с которым познакомили приятные обстоятельства и который, как ни странно, ничего не клянчит, как другие, ни машины ему не нужно, ни ондатровой шапки, ни дубленки.
В ровном добром отношении ко мне Пророкова я не сомневался.
Однако не было у меня ни малейшей уверенности в том, что, встречаясь со мной, он придерживается, как бы это сказать, внутреннего своего обязательства еще и вести беседы.
Не было у него никаких обязательств.
Может быть, не только передо мной.
В самом деле, показался на глаза социолог залетный - ну и ладно. Мог бы и не показываться.
В прошлый раз, например, когда я битый час проторчал у него в приемной - и не потому, что он хотел помариновать меня, просто у него были, надо полагать, какие-то неотложные дела, звонки, сидели в кабинете его ближайшие сподвижники, секретари обкома собрались, все четверо, зашел председатель облисполкома, а потом вылетел из-за двойной двери, как ошпаренный, генерал милиции, комиссар, который, стало быть, торчал там с раннего утра, потому что я не видел его до этого, хотя примчался в приемную минут без пятнадцати девять, с запасом, чтобы в назначенное время, в девять ноль-ноль, быть на месте, как штык, - так вот в тот раз, когда Пророков наконец велел позвать меня, он грузно поднялся навстречу и сказал с иронией, не то добродушной, не то слегка язвительной: "А, ученый мир..."
Таким образом он как бы приветствовал в моем лице всех социологов страны.
И добавил, протягивая массивную руку для пожатия и глядя на мой элегантный, чешского производства, атташекейс: "Это что же, ты целый чемодан своих книг привез?"
Добавил, естественно, тоже не без поддевки. Ведь знает, что даже тоненькую брошюру выпустить в свет не легко. Но Пророков и не такое скажет. За словом в карман не полезет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115