Бережно и хладнокровно я вкладываю письмо назад в конверт. Оказывается, я его не разорвала. Я достаю из шкафа клей и вновь заклеиваю конверт. Поменьше клея, а то он не успеет просохнуть и директор догадается. Совсем немножко, только чтобы конверт не открылся. Я не могу сказать, что годами не прикасаюсь к бумаге и не в состоянии справиться с такой пустяковой задачей, как придать невинный вид какому-то конверту. Потом с помощью пудры я придаю невинный вид своему лицу, бегу в школу, с улыбкой бросаю письмо на стол директора, который, конечно, еще занят какими-то делами у себя в классе, и возвращаюсь домой.
...Еще несколько дней занятия идут своим чередом, только я не разговариваю с малышами и не прикасаюсь к ним. Я сообщаю мистеру Риердону, что у меня, к несчастью, «опять эта мигрень», и посылаю Рыжика в город к мистеру Аберкромби с просьбой вернуть на несколько дней мои книги и программу. Все очень просто. Не о чем беспокоиться. Ах да, у меня есть еще одно дело.
– Будьте любезны, мне нужна палубная одноместная каюта первого класса на «Моноваи».
– Что, опять?
– В последний раз.
– Опять записывать ваше имя и фамилию?
– Анна Ошибка.
– Простите?
– Я сказала: Анна Ошибка.
– Вам придется пройти освидетельствование, мисс Ошибка.
– Весь этот год я только и делаю, что прохожу освидетельствование, – со смехом отвечаю я.
С этим покончено. Теперь нужно разделаться с домом, сдать на хранение мебель... что еще? Отвезти машину агенту по продаже, позаботиться о велосипеде Поля... С пианино придется расстаться, и еще надо подать официальное заявление об уходе... Человек обязан по крайней мере вести себя прилично, и почему, собственно, я должна вести себя неприлично, если сама во всем виновата...
Со спешкой тоже покончено. Незачем больше пересчитывать дни и часы, будто это драгоценные камни, отданные мне на сохранение. Моя работа окончена. С ошибками или без ошибок, но работа доведена до конца. Теперь можно раздавать дни и часы направо налево. Прежде чем заняться мебелью, я доставлю себе удовольствие и зайду в «Тип-Топ» выпить чашечку кофе. А потом выпью еще одну чашечку кофе перед встречей с агентом и, может быть, еще одну после встречи. Понятно? Я окончила свою работу.
Как сумела. Какая участь ей ни уготована.
«Хотя полжизни уж осталось позади», мои годы, растрачены не впустую, потому что сбылась «мечта моей юности – сложить башню из песен, башню с высоким парапетом». Не помешали мне ни «праздности соблазны, ни страсти, что нельзя смирить», ни «огорченья и заботы, ни горечь, что нельзя избыть». «Пусть до вершины еще далеко», я могу спокойно смотреть вниз на свое прошлое.
Я сложила башню из песен, башню с высоким парапетом.
Я сложила башню.
– Что это у нее с лицом? – спрашивает Мохи.
– А тебе какое дело? – защищает меня Рыжик.
– Никакое, она некрасивая! Она всегда была красивая, и вчера была. А сегодня некрасивая.
– Некрасивая? Почему?
– Потому что она вот здесь некрасивая. – Мохи показывает пальцем на мешки у меня под глазами.
– Нос... он стал длинный, – вглядывается в меня Севен.
– А волосы колечками, как в цирке, – вдруг замечает Блидин Хат. – Как у клоуна!
– Она совсем тощая, – добавляет Блоссом.
– И ноги тощие.
– И голова тощая.
– Потому что она лысая, вот почему!
– Ага, ага!
– У нее глаза, как у совы!
– Потому что она старая.
– Она не старая. Моя нэнни старая, а все равно красивая.
– У нее на костях ничего нет, как у призрака.
– Ага, ага! Это призрак, призрак!
– Ага... смотрите. Ничего нет, как у призрака.
– А рот, он очень большой.
– У нее лисьи зубы.
– У нее уши лопоухие.
– Точно. У нее ничего не осталось на костях, как у призрака. У мисс Вонтопоп.
– Она приходит к нам домой, когда темно!
– Мисс Воттот?
– Это все потому, что она не может говорить.
– Мисс Поппоф!
– Мисс Воронтокок!
– Эй, мисс Фоффопоп!
– Мит Воттот!
– Видите? Это потому, что она не может говорить, видите?
– Нет. Это потому, что она не может говорить.
– Ага, ага, это призрак.
На следующий день я не являюсь в школу, хотя наш повелитель-звонок звенит громче обычного и голоса детей призывают меня тоже громче обычного. Я встаю слишком поздно, моя одежда в беспорядке... если это может служить оправданием. И на следующий день я тоже не являюсь в школу, потому что накануне у меня был трудный вечер. А если это не может служить оправданием, я не являюсь потому, что не в силах вновь запрячься в колесницу жизни, пока не переступлю через унижение, разъедающее мою душу... А если и это не оправдание, то я не являюсь потому, что мне нужно подождать, пока в моей душе снова воскреснут великие заветы любви... и для меня, во всяком случае, это вполне достаточное оправдание.
Что касается того, другого письма из-за океана, которого мой почтовый ящик тщетно ждал столько лет... я вскрою его на пароходе. Сейчас с меня вполне достаточно письма из министерства. Если в этом заключается смысл получения писем.
Я сложила башню из песен – как сумела, и какая участь ей ни уготована...
Я просыпаюсь, как не просыпалась еще никогда – но все-таки по эту сторону могилы, – я просыпаюсь в середине следующего дня с чувством освобождения. Я встаю, глотаю несколько таблеток от головной боли и старательно одеваюсь. Потом беру лопату, своих близнецов – книги и программу, – иду в сад и под деревом, где обычно пила чай, рою яму, не отдавая себе отчета в присутствии Вайвини, которая пришла, как всегда, босиком, потому что, как всегда, почувствовала, что должна прийти. Я укладываю своих близнецов в две белые коробки, и, путаясь в высокой траве, мы с Вайвини проносим их сквозь строй скорбящих цветов и опускаем в яму. Я становлюсь в головах этой короткой могилы и причитаю так же искренне, как Нэнни, а Вайвини поет песню о долгом, долгом сне, о сне, который будет длиться вечно.
Потом мы старательно засыпаем могилу, и я кладу на нее нераспустившиеся бутоны дельфиниумов, которые когда-то наводили меня на мысль о мужчинах.
Мне нужно еще поговорить с директором, и тогда с делами будет покончено. Скоро я поплыву в другую страну, а потом буду работать в прачечной и плескаться с утра до вечера в мыльной пене. Но Вина останется здесь. Скоро мои плечи избавятся от этой ноши. Я так люблю воду. Журчание бегущей воды будет напоминать мне голоса детей, а пенные водовороты – их танцы. Я больше не буду страдать от пренебрежения и от шума, я перестану носиться под парусом мечты по бессмысленному и безрадостному морю жизни. Где потерпело кораблекрушение мое уважение к себе. И все, что мне было дорого...
– Я рад вновь видеть вас в школе, мадам, – говорит директор; он встает и предлагает мне свой стул.
Мистер Риердон что-то пишет на доске в своей древней классной комнате, предоставив новые классы другим.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76