Я будто глина в руках неведомой силы, того нечто, которое приказывает расцветать моим дельфиниумам, того властелина, чье присутствие с путающей определенностью ощущается в приготовительном классе, где он свободно разгуливает под сводом правил и запретов, обжигая нас своим дыханием, когда происходит взрыв и свод дает трещины. Я знаю, что принадлежу этому властелину, и боюсь заглянуть ему в глаза.
Да, дни и ночи бегут, бегут; «бессвязная тусклая цепь случайностей». И все-таки лучше не заглядывать ему в глаза. Лучше не подходить слишком близко – только на такое расстояние, чтобы можно было хорошенько все обдумать. Когда в следующий раз пойду в церковь, хорошенько обдумаю все это во время проповеди... хорошенько все обдумаю во время проповеди. Да, обдумаю во время... и все-таки лучше не заглядывать ему в глаза.
– Что это за слово? – спрашивает Вайвини.
– Брат.
– Брат?
– Да. У тебя тоже есть родной брат, вон он.
– Он раньше не был мой родной брат.
– Что?
– Он раньше был двоюродный.
– Как же он стал родным, если раньше был двоюродным?
– Спроси у мамочки.
Варепарита не выходит у меня из головы; даже когда я лежу на ковре возле камина в своей гостиной, она мешает мне перейти рубеж, отделяющий жизнь школы от моей собственной. Я вижу, как она после занятий стоит на баскетбольной площадке, подняв вверх руки с мячом. Варепарита – мой самый сильный, самый быстрый игрок, поэтому я поставила ее в центре. Она сжимает мяч кончиками пальцев и ждет свистка. Какое великолепное зрелище! Как прекрасно ее сильное тело, ее лицо. Она может в одиночку выиграть любой матч.
Но с ней происходит что-то странное, мяч опускается. Я задерживаю дыхание, свисток молчит. Мяч опускается еще ниже и падает на землю. А потом мы все видим, как у Варепариты подгибаются ноги и она тоже падает на землю.
Я открываю глаза и смотрю в огонь. Правда, немного погодя Варепарита поднимается и уходит домой. Я ее перетренировала. Я перетренировала их всех. И, конечно, себя. Нельзя забывать, что другие люди вовсе не обязаны жить так, как я. Довольно! Надо закрыть глаза, забыть о школе и попробовать немного отдохнуть!
Тренировки здесь ни при чем. Не в них дело. А в чем? Что-то происходит у меня под носом. Под самым носом.
– Мит Воттот!
– Что случилось, малыш?
Я стою в кладовке и разминаю глину к сегодняшнему дню, мои руки испачканы по локоть.
– Смотрите, что он мне дал.
Пэтчи протягивает флорин, нет, какую-то иностранную монету, его веснушчатое лицо пылает от гордости.
– Кто?
Я встаю на колени и забываю о глине.
– Мнттер Вертоу.
– Он по-прежнему живет у вас?
Родители Пэтчи – помощники номер один мистера Риердона.
– В задней комнате.
Значит, дети иногда пробуждают в нем добрые чувства.
– Он прокатил меня на своем виласапеде до школы.
Подумать только! Как же он мог отшлепать малютку Тамати? Наверное, у него просто не выдержали нервы. Ну конечно, все дело в нервах. Молодые люди, только что выпорхнувшие из учебного заведения, как правило – увы, как правило, – ужасные неженки. Сколько же мне нужно времени, чтобы понять этого человека! В нем, наверное, бездна хорошего, иначе ему не разрешили бы работать в школе. Директор, насколько я знаю, считает, что он вполне в состоянии справиться с работой. И он действительно уже добился некоторых успехов, как говорит директор. Я вздыхаю. Отучусь я когда-нибудь выносить приговор с первого взгляда? Во всяком случае, теперь я отчетливо понимаю, что означает это пустяковое событие, хотя оно произошло у меня под носом, а может быть, и не такое пустяковое. Маленький уродливый мальчик пробудил в мистере Веркоу добрые чувства.
– Глина пришла с вашей руки на мою.
– Боже мой, правда пришла. Прекрасно, знаешь, помоги-ка мне немножко!
А потом я забываю о мистере Веркоу и весь этот сумбурный, до отказа заполненный день ни разу не вспоминаю о нем, пока не встаю вечером из-за стола в Селахе, тесной каморке за домом, где я всегда работаю. Но когда я наливаю воду в баночки с красками, чтобы они не засохли, пока я буду завтра в школе, меня вновь начинает волновать множество «почему?». Рисование никогда не убивает во мне любопытства, скорее наоборот, заставляет хладнокровно доискиваться ответа на самые неожиданные вопросы.
Я набрасываю выцветшее покрывало на рисунки, исписанные страницы и кисти: в моем неоштукатуренном прибежище очень много пыли, и без этой предосторожности завтра будет трудно возобновить работу. А число «почему?» все растет и растет. Прежде всего, почему он выбрал Новую Зеландию? Почему так поздно занялся преподаванием? Почему питается у родителей номер один, а не в баре через дорогу? Почему, наконец, он пьет? А самое главное, почему улыбается, когда я сержусь, и почему не защищается, когда я на него нападаю?
А я нападаю, да еще как! Неужели я не в состоянии понять, что он молод? Когда женщине за сорок, она должна стремиться защитить молодое существо, поддержать его.
Я закрываю окно и задергиваю занавески, чтобы в мое отсутствие раннее солнце не обесцветило рисунки на столе, но, пока я складываю кучку дров на утро и, стоя на коленях, пачкаю свое красное домашнее платье, мои мысли устремляются в нежелательном направлении, и, как только я окунаюсь в фантастическую ночь ароматов и громкой болтовни цветов, мой путь преграждает, будто я натыкаюсь на мужчину, самый грозный из всех вопросов: почему я с ним так жестока? Я, обыкновенная женщина чуть старше тридцати?
Не все цветы отличаются таким примерным поведением, как розы, среди них встречаются настоящие нахалы. «Потому что он не может произнести твою фамилию!» – кричит кто-то из них. Наверное, это болтун флокс.
– Сегодня утром мне пришлось подвергнуть телесному наказанию отпрыска нашего грозного председателя, – заявляет мистер Веркоу, когда мы случайно сталкиваемся на игровой площадке.
– Вы опять ударили ребенка?
– Он не захотел... ну, скажем... прислушаться к моим словам.
– И, может быть, был прав!
Мистер Веркоу молчит, его рот и веки нервно подергиваются, что ему необычайно идет.
– Неужели за время пребывания на курсах вы не успели познакомиться с другими методами воздействия на детей?
Он дарит мне снисходительную улыбку.
– По мнению Д. Г. Лоуренса, ребенка, который вам досаждает, полезно отшлепать. Д. Г. Лоуренс значился в списке рекомендованной литературы. Кроме того, – мистер Веркоу явно не прочь поговорить, – эти пятилетние сосунки, которые так заносчиво заявляют о своем вступлении в мир, должны... ну, скажем... научиться разбираться в ситуации.
Я убегаю. Я должна рассказать об этом чудовище директору. Он как раз стоит внизу, у ступенек, а из дверей выплескиваются сто с лишним детей: по пятницам на последних уроках у нас физкультура.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76
Да, дни и ночи бегут, бегут; «бессвязная тусклая цепь случайностей». И все-таки лучше не заглядывать ему в глаза. Лучше не подходить слишком близко – только на такое расстояние, чтобы можно было хорошенько все обдумать. Когда в следующий раз пойду в церковь, хорошенько обдумаю все это во время проповеди... хорошенько все обдумаю во время проповеди. Да, обдумаю во время... и все-таки лучше не заглядывать ему в глаза.
– Что это за слово? – спрашивает Вайвини.
– Брат.
– Брат?
– Да. У тебя тоже есть родной брат, вон он.
– Он раньше не был мой родной брат.
– Что?
– Он раньше был двоюродный.
– Как же он стал родным, если раньше был двоюродным?
– Спроси у мамочки.
Варепарита не выходит у меня из головы; даже когда я лежу на ковре возле камина в своей гостиной, она мешает мне перейти рубеж, отделяющий жизнь школы от моей собственной. Я вижу, как она после занятий стоит на баскетбольной площадке, подняв вверх руки с мячом. Варепарита – мой самый сильный, самый быстрый игрок, поэтому я поставила ее в центре. Она сжимает мяч кончиками пальцев и ждет свистка. Какое великолепное зрелище! Как прекрасно ее сильное тело, ее лицо. Она может в одиночку выиграть любой матч.
Но с ней происходит что-то странное, мяч опускается. Я задерживаю дыхание, свисток молчит. Мяч опускается еще ниже и падает на землю. А потом мы все видим, как у Варепариты подгибаются ноги и она тоже падает на землю.
Я открываю глаза и смотрю в огонь. Правда, немного погодя Варепарита поднимается и уходит домой. Я ее перетренировала. Я перетренировала их всех. И, конечно, себя. Нельзя забывать, что другие люди вовсе не обязаны жить так, как я. Довольно! Надо закрыть глаза, забыть о школе и попробовать немного отдохнуть!
Тренировки здесь ни при чем. Не в них дело. А в чем? Что-то происходит у меня под носом. Под самым носом.
– Мит Воттот!
– Что случилось, малыш?
Я стою в кладовке и разминаю глину к сегодняшнему дню, мои руки испачканы по локоть.
– Смотрите, что он мне дал.
Пэтчи протягивает флорин, нет, какую-то иностранную монету, его веснушчатое лицо пылает от гордости.
– Кто?
Я встаю на колени и забываю о глине.
– Мнттер Вертоу.
– Он по-прежнему живет у вас?
Родители Пэтчи – помощники номер один мистера Риердона.
– В задней комнате.
Значит, дети иногда пробуждают в нем добрые чувства.
– Он прокатил меня на своем виласапеде до школы.
Подумать только! Как же он мог отшлепать малютку Тамати? Наверное, у него просто не выдержали нервы. Ну конечно, все дело в нервах. Молодые люди, только что выпорхнувшие из учебного заведения, как правило – увы, как правило, – ужасные неженки. Сколько же мне нужно времени, чтобы понять этого человека! В нем, наверное, бездна хорошего, иначе ему не разрешили бы работать в школе. Директор, насколько я знаю, считает, что он вполне в состоянии справиться с работой. И он действительно уже добился некоторых успехов, как говорит директор. Я вздыхаю. Отучусь я когда-нибудь выносить приговор с первого взгляда? Во всяком случае, теперь я отчетливо понимаю, что означает это пустяковое событие, хотя оно произошло у меня под носом, а может быть, и не такое пустяковое. Маленький уродливый мальчик пробудил в мистере Веркоу добрые чувства.
– Глина пришла с вашей руки на мою.
– Боже мой, правда пришла. Прекрасно, знаешь, помоги-ка мне немножко!
А потом я забываю о мистере Веркоу и весь этот сумбурный, до отказа заполненный день ни разу не вспоминаю о нем, пока не встаю вечером из-за стола в Селахе, тесной каморке за домом, где я всегда работаю. Но когда я наливаю воду в баночки с красками, чтобы они не засохли, пока я буду завтра в школе, меня вновь начинает волновать множество «почему?». Рисование никогда не убивает во мне любопытства, скорее наоборот, заставляет хладнокровно доискиваться ответа на самые неожиданные вопросы.
Я набрасываю выцветшее покрывало на рисунки, исписанные страницы и кисти: в моем неоштукатуренном прибежище очень много пыли, и без этой предосторожности завтра будет трудно возобновить работу. А число «почему?» все растет и растет. Прежде всего, почему он выбрал Новую Зеландию? Почему так поздно занялся преподаванием? Почему питается у родителей номер один, а не в баре через дорогу? Почему, наконец, он пьет? А самое главное, почему улыбается, когда я сержусь, и почему не защищается, когда я на него нападаю?
А я нападаю, да еще как! Неужели я не в состоянии понять, что он молод? Когда женщине за сорок, она должна стремиться защитить молодое существо, поддержать его.
Я закрываю окно и задергиваю занавески, чтобы в мое отсутствие раннее солнце не обесцветило рисунки на столе, но, пока я складываю кучку дров на утро и, стоя на коленях, пачкаю свое красное домашнее платье, мои мысли устремляются в нежелательном направлении, и, как только я окунаюсь в фантастическую ночь ароматов и громкой болтовни цветов, мой путь преграждает, будто я натыкаюсь на мужчину, самый грозный из всех вопросов: почему я с ним так жестока? Я, обыкновенная женщина чуть старше тридцати?
Не все цветы отличаются таким примерным поведением, как розы, среди них встречаются настоящие нахалы. «Потому что он не может произнести твою фамилию!» – кричит кто-то из них. Наверное, это болтун флокс.
– Сегодня утром мне пришлось подвергнуть телесному наказанию отпрыска нашего грозного председателя, – заявляет мистер Веркоу, когда мы случайно сталкиваемся на игровой площадке.
– Вы опять ударили ребенка?
– Он не захотел... ну, скажем... прислушаться к моим словам.
– И, может быть, был прав!
Мистер Веркоу молчит, его рот и веки нервно подергиваются, что ему необычайно идет.
– Неужели за время пребывания на курсах вы не успели познакомиться с другими методами воздействия на детей?
Он дарит мне снисходительную улыбку.
– По мнению Д. Г. Лоуренса, ребенка, который вам досаждает, полезно отшлепать. Д. Г. Лоуренс значился в списке рекомендованной литературы. Кроме того, – мистер Веркоу явно не прочь поговорить, – эти пятилетние сосунки, которые так заносчиво заявляют о своем вступлении в мир, должны... ну, скажем... научиться разбираться в ситуации.
Я убегаю. Я должна рассказать об этом чудовище директору. Он как раз стоит внизу, у ступенек, а из дверей выплескиваются сто с лишним детей: по пятницам на последних уроках у нас физкультура.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76