А часто бывает, что шок и горе, да еще и ослабленное состояние…
– Ну что вы, сестра. У меня еще достанет сил, чтобы за себя побороться.
– Разумеется. Но меня беспокоит, что вы так воинственно настроены.
Эллен кончила одеваться, но выйти ей все равно было нельзя.
– А туфли? Куда девались мои туфли?
– Ох, простите, внизу они, внизу, у меня в комнате, совсем забыла. Сейчас принесу, одну минутку.
– Я с вами вместе за ними спущусь.
– Но вы же босая.
– Ну и что.
Персонал, ко всему привычный, не обратил внимания на странную пару: старая монашка и босоногая библиотекарша живенько бегут по коридорам вниз, в подвал.
– Может, чашечку чаю выпьете? – предложила сестра, извлекая на свет туфли.
– Да нет, спасибо, хотя… – Эллен почувствовала, что было бы невежливо никак не отблагодарить сестру Клариту за ее доброту. Да к тому же она, возможно, кое-что могла бы ей рассказать про происходившее в то утро там, в морге. – Спасибо, не откажусь.
Сестра указала Эллен на какой-то сундук в углу: «Садитесь, будьте как дома», – и включила кипятильник, достав потрескавшуюся фаянсовую чашку.
– Все думаю и думаю про смерть Джелло, – осторожно начала Эллен в расчете на откровенность монашки.
Сестра Кларита закивала.
– Это совершенно естественно, милая, всегда мы спрашиваем самих себя, а не могли мы еще что-нибудь сделать, чтобы сберечь тех, кого любили.
– Нет, мне кажется, себя винить у меня нет оснований, не знаю вот только, все ли сделал, что мог, доктор Вандерманн. – Эллен сознавала, что вступила на опасный путь, но никак не могла изобрести обходных маневров.
Сестра Кларита устало опустилась на стул с нею рядом. Эллен вся напряглась, однако монашка сидела молча. Словно бы изучая распятие на противоположной стене, она тяжко вздохнула.
– Иисус заповедал нам: «Не судите!» – и стало быть, не нам воздавать другим людям за их упущения, не нам.
– Сестра! – Эллен просто ушам своим не верила. Выходит, и монашка подтверждает ее подозрения.
Но сестра лишь поднесла палец к губам.
– Замышляя отмщение, так легко быть неправым и неправедным. Допустите только, чтобы ненависть взяла в вашем сознании верх над любовью, и тогда зло торжествует свою победу.
– Но, сестра, что именно… Монашка резко поднялась со стула:
– Наш чай готов! – Это прозвучало так радостно, словно они беспечно болтали о погоде. Все ясно, задавать ей какие-либо вопросы не имеет смысла.
В руках Эллен появился чай, от которого пахло ромашкой.
– Выпейте, выпейте, это сразу успокаивает.
– Спасибо, – промямлила Эллен, смутно понимая, что этот чай действительно хорошо на нее подействовал в прошлый раз.
– Очень мне жаль, – сказала сестра Кларита, потягивая из своей чашки, – что я вам почти не смогла помочь с похоронами. Мне слишком поздно об этом сказали.
– Полноте, сестра, вы такие чудесные цветы прислали!
– Но ведь это был ваш друг, значит, надо было и мне что-то от себя добавить. – Она похлопала рукой по сундучку, на котором они сидели. – Ну хотя бы вот этот гроб.
– Что? – Эллен в изумлении посмотрела себе под ноги. Сундук как сундук, хорошее дерево, что-то вроде тумбы для телевизора, только пошире и намного длиннее. Хватит места, чтобы… – О Госпди!
– Да-да, это гроб. Без изысков, но вполне добротный. И я сама его изготовила. Уж будьте уверены, трудов потребовалось немало. Вы рукой проведите, видите, как гладко? Ну так я две недели только шкурила дерево, вот что. – Монашка любовно провела ладонью по доскам.
Сама того не желая, Эллен сделала то же самое – и правда, не доски, а просто шелк, даже чуть влажное что-то, как на дорогих тканях.
– Пока что постель мне заменяет, кладу матрасик, подушку, очень удобно. Вам нравится?
Эллен не находила слов. Ну как можно хвалить человеку его собственный гроб?
– Да, неплохой, – выдавила она из себя, наконец. – На тумбу похож.
– А это и есть тумба, только в тумбу всякие дорогие вещицы складывают, а сюда положат меня, чтобы мне уж ни о чем таком не думать, только про ответ свой перед Богом.
– Оставьте, сестра, ну зачем такие мрачные мысли?
– Ничуть они не мрачные, милая. – Глаза сестры Клариты сияли. – Так радостно избавить от страха смерти. Почему считают, что смерть самое страшное горе, она же должна как радость и как освобождение восприниматься! Мы покидаем эту юдоль, чтобы очутиться в своем истинное доме, где приготовлено для нас место. А это… – она опять провела рукой по ящику… – служит мне напоминанием, что час моего освобождения близок.
Эллен залпом допила чай. Скорей бы отсюда выбраться! Слишком уж все сразу: смерть Джелло, предательство Рихарда, да еще сиди, пей чай на гробе и слушай, какая это радость умереть.
Просто безумие какое-то, а ее в последние сутки и без того безумие преследует на каждом шагу.
Такси медленно ползло по Бруклинскому мосту, битком забитому машинами, – поддень, час пик. Бен радовался, что решил обойтись сегодня без своей машины; с ума бы сошел, сидя сам за рулем, в этакой пробке. И куда, хотел бы он знать, все они едут? Ведь рабочее время, вот и занимались бы делом; ну хорошо, пошли бы куда-нибудь перекусить, если у них перерыв.
Он разглядывал из окна идентичные башни Всемирного торгового центра, две гигантские постройки, которые тут чуть не рухнули, страшно и подумать, какие бы от них образовались завалы. А ведь все именно так и могло получиться, если бы террористы были посообразительнее, упрятав динамит туда, где взрыв дал бы самую сильную волну – и тогда не спасли бы никакая массивность, никакой бетон.
Башни эти ему никогда не нравились. Только загромождают замечательную панораму небоскребов, которой они с Милтом часто любовались, сбежав на балкон от разговоров Сары. Забавно, что все самые знаменитые снимки Нью-Йорка – с панорамой небоскребов, подсвеченных заходящим солнцем или залитых неоном огней ночью, – делаются отсюда, из Бруклина. А те, кто выкладывают сумасшедшие деньги за то, чтобы жить на Манхэттене, ничего этого и не видят, только стены громад, наступающие со всех сторон.
Он взглянул на часы: почти полдень. Хорошо бы Милт уже достал выписки, когда он до него доберется. Бен позвонил ему из дома, и Милт сказал, что постарается, на все кнопки нажмет, какие ему доступны. А уж если Милту это не удастся, нечего и пытаться действовать через кого-то еще.
Хотя, если честно, не хотелось Бену во все это ввязываться, ему совсем не улыбалась перспектива сопровождать Эллен, когда она пойдет в прокуратуру, ждать с нею вместе, какое будет вынесено решение собирать бумаги, из кожи вон лезть, чтобы упрятать убийцу Джелло за решетку. Ему в общем-то все равно, убийца Рихард или нет. Ему бы одного хотелось: чтобы опять началась нормальная жизнь, вернулись те счастливые денечки, какие у них были, пока не случилась эта авария с вертолетом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81
– Ну что вы, сестра. У меня еще достанет сил, чтобы за себя побороться.
– Разумеется. Но меня беспокоит, что вы так воинственно настроены.
Эллен кончила одеваться, но выйти ей все равно было нельзя.
– А туфли? Куда девались мои туфли?
– Ох, простите, внизу они, внизу, у меня в комнате, совсем забыла. Сейчас принесу, одну минутку.
– Я с вами вместе за ними спущусь.
– Но вы же босая.
– Ну и что.
Персонал, ко всему привычный, не обратил внимания на странную пару: старая монашка и босоногая библиотекарша живенько бегут по коридорам вниз, в подвал.
– Может, чашечку чаю выпьете? – предложила сестра, извлекая на свет туфли.
– Да нет, спасибо, хотя… – Эллен почувствовала, что было бы невежливо никак не отблагодарить сестру Клариту за ее доброту. Да к тому же она, возможно, кое-что могла бы ей рассказать про происходившее в то утро там, в морге. – Спасибо, не откажусь.
Сестра указала Эллен на какой-то сундук в углу: «Садитесь, будьте как дома», – и включила кипятильник, достав потрескавшуюся фаянсовую чашку.
– Все думаю и думаю про смерть Джелло, – осторожно начала Эллен в расчете на откровенность монашки.
Сестра Кларита закивала.
– Это совершенно естественно, милая, всегда мы спрашиваем самих себя, а не могли мы еще что-нибудь сделать, чтобы сберечь тех, кого любили.
– Нет, мне кажется, себя винить у меня нет оснований, не знаю вот только, все ли сделал, что мог, доктор Вандерманн. – Эллен сознавала, что вступила на опасный путь, но никак не могла изобрести обходных маневров.
Сестра Кларита устало опустилась на стул с нею рядом. Эллен вся напряглась, однако монашка сидела молча. Словно бы изучая распятие на противоположной стене, она тяжко вздохнула.
– Иисус заповедал нам: «Не судите!» – и стало быть, не нам воздавать другим людям за их упущения, не нам.
– Сестра! – Эллен просто ушам своим не верила. Выходит, и монашка подтверждает ее подозрения.
Но сестра лишь поднесла палец к губам.
– Замышляя отмщение, так легко быть неправым и неправедным. Допустите только, чтобы ненависть взяла в вашем сознании верх над любовью, и тогда зло торжествует свою победу.
– Но, сестра, что именно… Монашка резко поднялась со стула:
– Наш чай готов! – Это прозвучало так радостно, словно они беспечно болтали о погоде. Все ясно, задавать ей какие-либо вопросы не имеет смысла.
В руках Эллен появился чай, от которого пахло ромашкой.
– Выпейте, выпейте, это сразу успокаивает.
– Спасибо, – промямлила Эллен, смутно понимая, что этот чай действительно хорошо на нее подействовал в прошлый раз.
– Очень мне жаль, – сказала сестра Кларита, потягивая из своей чашки, – что я вам почти не смогла помочь с похоронами. Мне слишком поздно об этом сказали.
– Полноте, сестра, вы такие чудесные цветы прислали!
– Но ведь это был ваш друг, значит, надо было и мне что-то от себя добавить. – Она похлопала рукой по сундучку, на котором они сидели. – Ну хотя бы вот этот гроб.
– Что? – Эллен в изумлении посмотрела себе под ноги. Сундук как сундук, хорошее дерево, что-то вроде тумбы для телевизора, только пошире и намного длиннее. Хватит места, чтобы… – О Госпди!
– Да-да, это гроб. Без изысков, но вполне добротный. И я сама его изготовила. Уж будьте уверены, трудов потребовалось немало. Вы рукой проведите, видите, как гладко? Ну так я две недели только шкурила дерево, вот что. – Монашка любовно провела ладонью по доскам.
Сама того не желая, Эллен сделала то же самое – и правда, не доски, а просто шелк, даже чуть влажное что-то, как на дорогих тканях.
– Пока что постель мне заменяет, кладу матрасик, подушку, очень удобно. Вам нравится?
Эллен не находила слов. Ну как можно хвалить человеку его собственный гроб?
– Да, неплохой, – выдавила она из себя, наконец. – На тумбу похож.
– А это и есть тумба, только в тумбу всякие дорогие вещицы складывают, а сюда положат меня, чтобы мне уж ни о чем таком не думать, только про ответ свой перед Богом.
– Оставьте, сестра, ну зачем такие мрачные мысли?
– Ничуть они не мрачные, милая. – Глаза сестры Клариты сияли. – Так радостно избавить от страха смерти. Почему считают, что смерть самое страшное горе, она же должна как радость и как освобождение восприниматься! Мы покидаем эту юдоль, чтобы очутиться в своем истинное доме, где приготовлено для нас место. А это… – она опять провела рукой по ящику… – служит мне напоминанием, что час моего освобождения близок.
Эллен залпом допила чай. Скорей бы отсюда выбраться! Слишком уж все сразу: смерть Джелло, предательство Рихарда, да еще сиди, пей чай на гробе и слушай, какая это радость умереть.
Просто безумие какое-то, а ее в последние сутки и без того безумие преследует на каждом шагу.
Такси медленно ползло по Бруклинскому мосту, битком забитому машинами, – поддень, час пик. Бен радовался, что решил обойтись сегодня без своей машины; с ума бы сошел, сидя сам за рулем, в этакой пробке. И куда, хотел бы он знать, все они едут? Ведь рабочее время, вот и занимались бы делом; ну хорошо, пошли бы куда-нибудь перекусить, если у них перерыв.
Он разглядывал из окна идентичные башни Всемирного торгового центра, две гигантские постройки, которые тут чуть не рухнули, страшно и подумать, какие бы от них образовались завалы. А ведь все именно так и могло получиться, если бы террористы были посообразительнее, упрятав динамит туда, где взрыв дал бы самую сильную волну – и тогда не спасли бы никакая массивность, никакой бетон.
Башни эти ему никогда не нравились. Только загромождают замечательную панораму небоскребов, которой они с Милтом часто любовались, сбежав на балкон от разговоров Сары. Забавно, что все самые знаменитые снимки Нью-Йорка – с панорамой небоскребов, подсвеченных заходящим солнцем или залитых неоном огней ночью, – делаются отсюда, из Бруклина. А те, кто выкладывают сумасшедшие деньги за то, чтобы жить на Манхэттене, ничего этого и не видят, только стены громад, наступающие со всех сторон.
Он взглянул на часы: почти полдень. Хорошо бы Милт уже достал выписки, когда он до него доберется. Бен позвонил ему из дома, и Милт сказал, что постарается, на все кнопки нажмет, какие ему доступны. А уж если Милту это не удастся, нечего и пытаться действовать через кого-то еще.
Хотя, если честно, не хотелось Бену во все это ввязываться, ему совсем не улыбалась перспектива сопровождать Эллен, когда она пойдет в прокуратуру, ждать с нею вместе, какое будет вынесено решение собирать бумаги, из кожи вон лезть, чтобы упрятать убийцу Джелло за решетку. Ему в общем-то все равно, убийца Рихард или нет. Ему бы одного хотелось: чтобы опять началась нормальная жизнь, вернулись те счастливые денечки, какие у них были, пока не случилась эта авария с вертолетом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81