– Конечно, Анни, это Тоби. Куда же он денется?
– Не знаю… Мне казалось, Клодина, что маленькие зверюшки так долго не живут…
– Так долго!.. Прошло всего два с половиной года с тех пор, как вы мне их оставили… И полтора, как умер Рено…
– И правда…
Она вздрагивает и кидает испуганный взгляд на большой чёрный дом, просвечивающий сквозь буйную зелень верхнего сада…
– Он… Он умер тут? – шепчет она в страхе.
– Естественно… В нашей спальне. Вон, видите, открытое окно?..
Она пожимает плечами.
– И вы продолжаете спать в ней?
– Да.
Мой ответ прозвучал так горячо, что она смотрит на меня, приоткрыв рот.
– Я бы побоялась… да! Побоялась бы!.. Он ведь недолго был прикован к постели, правда?
– К счастью, нет, дорогая. Дней восемь или десять… Я не считала.
– Ну, всё равно!.. Мне теперь всегда будет казаться, что он там лежит… А вам так не кажется?..
Анни бледнеет, как бледнеют мулатки, – сереет. Она по-детски пестует свой страх, поддерживает в себе дрожь…
Я рассеянно глажу её по смуглому плечу, просвечивающему сквозь прозрачный батист.
– Да нет же, нет, дорогая.
И я лениво ныряю в размышления, которые лучше оставить при себе. Анни будет ещё больше возмущена, если узнает, с какой лёгкостью мне удаётся стереть в воспоминаниях случайный образ Рено в постели, побеждённого, наполовину уничтоженного внезапным параличом… Этот образ я просто отбрасываю, я его уничтожаю, как поступила бы с неудачной фотографией… Порой ещё всплывает в памяти навязчивая картина: длинное большое тело под белой простынёй… Но я быстро переворачиваю страницу и листаю дальше богатый альбом нашей жизни, любуюсь великолепными снимками, сохранившими мельчайшие детали, каждый оттенок цвета, каждую складку одежды, в которой он тогда ходил, синий блеск и глубину его глаз, – я нарочно приукрашиваю и без того прекрасный портрет, вставляю его в оправу волшебных минут.
– Ау!..
Пронзительный голос оседлавшей облако Валькирии вырывает нас из наших несхожих мечтаний. К нам устремляется элегантная, зелёно-шафранная Марта, таща на буксире Можи, приволакивающего от атаксии одну ногу. Издали она всё ещё Элё. Вблизи тянет только на слабенькую Фурнери… Она рассекает воздух длинными перчатками и кричит на ходу:
– Ну что, покончили с секретами?.. Дети мои, пора, надо двигаться в обратный путь. Леон валяется под автомобилем, чинит не знаю что – как раздавленный пёс, честное слово…
Анни смотрит на Марту, и на её личике рабыни отражается внутренняя борьба… Ей хочется остаться со мной, но она боится моей грусти и моего одиночества, которые дороги мне одинаково… Её пугает золовка, но она заранее пасует перед необходимостью спорить, бороться, принимать решение…
– Чёрт возьми, красота какая! Чудесные розы. Они не завянут, пока мы доберёмся до Оксера, Клодина? Мы сегодня ночуем в Оксере. Это совсем недалеко, в пятидесяти километрах отсюда. Но два препоганых подъёма! Пусть Можи пешком лезет в гору, глядишь, похудеет.
Можи мечет в неё взгляд разгневанного краба и явно собирается ответить какой-нибудь грубостью, но тут Анни с фальшивой покорностью молоденькой девушки милым жестом прикалывает к белому пиджаку алкоголика розу Жаклино, едва раскрывшуюся – её тёмный бархат покрыт по краю завернувшихся лепестков такими нежными серебристыми каплями, что хочется припасть к ним губами… Можи наклоняется, чтобы рассмотреть цветок, на его двойном подбородке появляются складки:
– Спасибо, красавица моя. Вы похожи с этой душистой смугляночкой, как две сестрицы…
Движение Анни вызывает во мне внутренний протест. Откуда эта псевдодочерняя любезность, многообещающее смущение?.. Нет, крошка Анни моего прошлого, я не желаю знать, зачем вы следуете в оглушительном пыльном фырчании мотора большой красно-жёлтой машины за супружеской четой, соединившейся случайно, разобщённой ненавистью и презрением, и за толстяком, пропитанным алкоголем, – он, может, и неплохой человек, но к вам пылает явно порочным отеческим чувством…
Теперь они все вдруг заторопились, суетятся и болтают, бегают вокруг меня, как вокруг дерева. Марта раздаёт из-под своей зелёной вуали краткие и полные значительности указания. Она беспокоится о пледах, неразлучной сумочке, фарах машины, и Леон Пайе, вежливый, перепачканный бензином, как вышколенный слуга, безропотно выполняет распоряжения… Эта пухленькая коротышка внушает мне ужас. Она бросает на ходу три плаща и плед в руки Анни, расторопно подходит ко мне, придерживая двумя пальчиками юбку под накидкой, и подставляет мне закрытые вуалью щёки, еле заметный носик и упрямый подбородок…
У меня побаливает голова. Время от времени возникает ощущение, что это вовсе не я или что я сплю и эти люди на самом деле не существуют… Вот уже и Анни облачилась в саван из серого муслина, а Леон Пайе выставил на меня шарообразные очки… Кошмар давит на меня. Что делают тут эти люди с горящими слепыми лицами без глаз? Последними нерешительно, жалобно мелькнули синие глаза Анни. Запертый в железо гром зарокотал у замшелого крыльца… Я слышу прощальные «пока, пока… до встречи!.. кто знает… жизнь коротка… может, соблазнитесь…» Словно кожаные лапы схватили меня за руки и сжали их. Накидки, очки касаются моих щёк, губ, моё беспокойство растёт… О, Пер Понт в плену у троллей!.. Я всё ещё слышу: «Пока, пока, до свидания!», потом вдруг: «Анни, Анни! Ну что ещё она там забыла?..» Я машинально возвращаюсь в перевёрнутую вверх дном гостиную, как вдруг ко мне бросается загадочная укутанная в ткань пыльного цвета фигура, обвивает меня руками, прижимает к себе, и нежный голос шепчет откуда-то изнутри: «Прощайте, Клодина! Не забывайте меня… Встряхните, приведите в чувство, если однажды я упаду к вашим ногам мёртвой птицей… Пожалейте, как вы жалеете зверей… И молите случай, чтобы он привёл меня, когда я исхожу все свои пути, на дорогу, ведущую к вашему жилищу…» Прежде чем я успеваю обнять её в ответ, бедняжка бросается обратно, и красно-жёлтая пасть машины проглатывает ту, что была моей дорогой побродяжкой…
Они уехали. Я падаю в кресло, не в силах восстановить мирный порядок в своём доме. Как я устала говорить, слушать, вглядываться в их движущиеся глаза, дёргающиеся губы… До чего вертлява эта Марта. Захватанные пустые бокалы, сдвинутые стулья – словно тут побывала компания праздных гуляк – и надоедливый запах духов Марты, стойкий, банальный… Скорее, цветущая липа, обдай меня своим ароматом, где апельсин перемешан с ванилью… Всполыхни дыханием жёлтых кистей с нимбом пчёл тяжёлый запах табака и женской пудры! День был чудесный, тёплый чистый вечер тихонько опускается на меня. Кровь успокаивается и уже не так стучит в остуженных висках.
Я сижу на пороге сада и большими глотками пью одиночество, словно кто-то хотел отнять его у меня…
Уехали они, встревоженный маленький бульдог, не признавший свою старую хозяйку, трескучая болтливая Зиас в весёлом полутрауре, хромуша с подрезанными крыльями, и ты, рыжая кошка, появившаяся на гребне стены, словно львица на фоне зеленеющего неба, – они уехали, мы снова одни.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36