Ни одно лицо не улыбнётся вам с фотографий на голых стенах. Когда моя подружка снова соберётся в бега, ей останется лишь забрать роман, что лежит, распахнутый, на разобранной постели, да смятый платочек со стола – и всё: ничто в этой безымянной комнате не напомнит об Анни…
Моя странная хозяйка стоит и слушает меня: синие покорные глаза на смуглом лице, рот приоткрылся, придав Анни такое недовольное выражение, что мне одновременно хочется и рассмеяться, и поколотить её…
– Крем для губ?.. У меня нет… его вообще в этом доме никогда не бывало… Нет, постойте-ка!
Она открывает шкаф, роется в тёмном ворохе и возвращается ко мне чрезвычайно довольная.
– Вот, держите. От трещин, наверное, помогает.
На коробочке, которую она мне протягивает, значится: «Театральный грим, рашель».
– Но… это же для сцены! Где вы его стянули, Анни?
– Я его не стянула. А купила, когда было нужно. Правда, с тех пор он мог прогоркнуть.
– Играли в домашней комедии?
– Да нет, – вздыхает она устало. – В театральной пантомиме. Я несколько дней представляла в пантомиме.
– И где же? За границей?
Мои вопросы звучат сухо, я оскорблена, обижена, что она скрыла от меня такое – или сочинила? Она садится на постель и проводит ладонью по лбу. Я хватаю и встряхиваю худенькую ручку, выскользнувшую из бледно-голубого пеньюара.
– Вы смеётесь надо мной, Анни?
Она улыбается, почувствовав, как я на неё рассердилась. В комнате жарко, дремлет огонь под белёсой бархатной золой… Я подталкиваю Анни бедром, чтобы она пустила меня на мягкую перину, и усаживаюсь рядом с ней, радуясь, что услышу сейчас новую интересную историю, что моя подружка снова заговорила, что уже так поздно и по ставням стекает шелковистыми струйками зимний дождь…
Обняв колени руками, сжавшись, Анни начинает рассказ:
– Ну так вот… Помните, в театре «Патюрен» провалился спектакль? Тогда в один вечер шла маленькая опера в двух актах, очень трагичная, под названием «Старая королева», потом «Картины, вырванные из жизни», где убивают всех и вся, потом студенческие сценки и, наконец, пантомима: «Господь, Мираж и Власть».
– Хм… что-то смутно припоминаю.
– Не сомневаюсь. За две недели театр разорился. Но пантомима, между прочим, была прелестная… Я играла в ней юную рабыню, рвавшую розы, в конце её уносил Фавн.
– Неужели правда?.. Вы играли в театре? Она улыбается без всякого тщеславия:
– Я этого не говорила. Клодина. Я участвовала в пантомиме… Разве это сложно? И потом, я вынуждена была. Надо вам сказать…
Она тщательно собирает в мелкие складочки пышный воротник батистовой ночной рубашки, выбившийся из-под халата…
– Незадолго до того я познакомилась с одним «комедиантом», как они сами себя называют. Он ещё не кончил Консерватории. Нет! Он не был никудышным актёром! Студенческую премию получил… Но даже премированный ученик и профессиональный трагик, к несчастью, не одно и то же… Вот он и исполнял незначительные роли у Сары: играл сеньора Вандрамена, пажа Орландо, и всё благодаря ногам… У него были такие ноги…
Она поискала, с чем их сравнить, но сравнения, видно, попадались только неприличные…
– В общем, всем ногам ноги! Сара ему однажды сказала, когда он играл пажа Орландо: «Ну у тебя и ноги, мальчик мой, – полное соответствие эпохе».
– Какой эпохе, Анни? Эпохе Сары?
– Нет… шестнадцатому веку, кажется…
– И где же вы его подцепили?
Она смеётся мне в лицо, ударяет кулачком по пышной подушке и замолкает.
– Это нечестно, Анни! Рассказывайте немедленно, или я вас защекочу!
Я говорю это просто так, однако эффект получается ошеломляющий. Анни шарахается к стене, вытягивает в ужасе руки и умоляюще верещит:
– Нет! Нет! Не надо! Я умру!.. Я всё, всё расскажу!.. И, сглотнув слюну, быстро выговаривает:
– Я познакомилась с ним у вас!
– У меня? Что за шутки! Я не знаю ни одного средневекового пажа… Вы бредите, Анни.
– А вот и нет! Он, бедняжка – всё-таки бедняжка, – недели три был секретарём у Рено.
Я театральным жестом хлопаю себя по лбу.
– Постойте-ка!.. Молоденький такой – волос излишек, белья недостаток, красивые глазки…
Она при каждом моём слове согласно кивает.
– Вспомнила, как же! Его звали…
– Огюст, – тихо подсказывает Анни.
– У нас он звался проще… господином де Сен-Йором.
– Это его псевдоним.
Как хорошо она это сказала! Что за прелесть моя Анни! Вот такой я её люблю, была бы она всегда такой: не то наивный ребёнок, не то опытная любовница, порочность так и рвётся наружу из-под целомудренного облика… Я притягиваю её к себе за толстую косу, как плод за гибкую веточку, и целую куда придётся: в щёку, в холодный носик… Глупышка моя! Она тает от любого ласкового прикосновения, принадлежит каждому – мне, если захочу, садовнику Франсису…
– Ах, так это был псевдоним? Ну продолжайте же, дорогая!.. Что дальше?
– Да ничего… Сначала ничего. Как вы помните, я тогда скрывалась. Ален, Марта, бракоразводный процесс… Я с вами распрощалась и отправилась… в Казамену, так что в Париже оказалась только через три месяца, в мае…
– Как же, помню. Но мы ведь с вами не виделись? Она приподнимает плечи, брови, подбородок…
– Чему же тут удивляться? Вы должны меня простить, Клодина. В мае я вернулась в Париж, и возле гостиницы «Режина» случай столкнул меня…
– С сеньором Вандраменом. Счастливый случай?
– Очень, – со вздохом отвечает Анни. – После поездки в Лондон…
– Вы говорили, в Казамену?
– …Нет, в Лондон… я так заскучала, так изголодалась – и в Лондоне всё очень строго!.. К тому же сеньор Вандрамен в тот день выглядел блестяще. Бледный, глаза…
– Ноги…
– Про ноги я потом узнала… Я удивилась, что он со мной сначала не поздоровался.
– О, это я вам объясню. Рено выставил его за дверь из-за одной неблаговидной истории… Нет! Ничего особенного… подторговывал билетами. Выбивал их от имени Рено у директоров театров и продавал. Конечно, не он один занимается такими делами, но Рено это не понравилось…
Я стараюсь загладить проступок сеньора Вандрамена, чуть ли не извиняюсь за Рено… Напрасный труд, Анни и не думала смущаться. Она продолжает:
– Что-то в этом роде я и предполагала… Впрочем, мне было всё равно… в тот же вечер я пришла к нему.
– Вот как! Не может быть!
Я помимо своей воли выпускаю горячие руки подруги… Потом тут же снова хватаю их, боясь обидеть Анни… Она не убирает рук, безжизненных, нежных, она погрузилась в воспоминания:
– Прошёл месяц, а он всё ещё не расстался со мной, Клодина! И не брал у меня денег…
– Скажите на милость!
– Но я за всё платила.
– Всё-таки!
– Он искал работу и никак не мог найти. Днём. А ночью он об этом не думал. Он думал только обо мне, а я о нём.
Я несколько нарочито рассмеялась:
– Похоже, сеньор Вандрамен оказался в постели Геркулесом?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36
Моя странная хозяйка стоит и слушает меня: синие покорные глаза на смуглом лице, рот приоткрылся, придав Анни такое недовольное выражение, что мне одновременно хочется и рассмеяться, и поколотить её…
– Крем для губ?.. У меня нет… его вообще в этом доме никогда не бывало… Нет, постойте-ка!
Она открывает шкаф, роется в тёмном ворохе и возвращается ко мне чрезвычайно довольная.
– Вот, держите. От трещин, наверное, помогает.
На коробочке, которую она мне протягивает, значится: «Театральный грим, рашель».
– Но… это же для сцены! Где вы его стянули, Анни?
– Я его не стянула. А купила, когда было нужно. Правда, с тех пор он мог прогоркнуть.
– Играли в домашней комедии?
– Да нет, – вздыхает она устало. – В театральной пантомиме. Я несколько дней представляла в пантомиме.
– И где же? За границей?
Мои вопросы звучат сухо, я оскорблена, обижена, что она скрыла от меня такое – или сочинила? Она садится на постель и проводит ладонью по лбу. Я хватаю и встряхиваю худенькую ручку, выскользнувшую из бледно-голубого пеньюара.
– Вы смеётесь надо мной, Анни?
Она улыбается, почувствовав, как я на неё рассердилась. В комнате жарко, дремлет огонь под белёсой бархатной золой… Я подталкиваю Анни бедром, чтобы она пустила меня на мягкую перину, и усаживаюсь рядом с ней, радуясь, что услышу сейчас новую интересную историю, что моя подружка снова заговорила, что уже так поздно и по ставням стекает шелковистыми струйками зимний дождь…
Обняв колени руками, сжавшись, Анни начинает рассказ:
– Ну так вот… Помните, в театре «Патюрен» провалился спектакль? Тогда в один вечер шла маленькая опера в двух актах, очень трагичная, под названием «Старая королева», потом «Картины, вырванные из жизни», где убивают всех и вся, потом студенческие сценки и, наконец, пантомима: «Господь, Мираж и Власть».
– Хм… что-то смутно припоминаю.
– Не сомневаюсь. За две недели театр разорился. Но пантомима, между прочим, была прелестная… Я играла в ней юную рабыню, рвавшую розы, в конце её уносил Фавн.
– Неужели правда?.. Вы играли в театре? Она улыбается без всякого тщеславия:
– Я этого не говорила. Клодина. Я участвовала в пантомиме… Разве это сложно? И потом, я вынуждена была. Надо вам сказать…
Она тщательно собирает в мелкие складочки пышный воротник батистовой ночной рубашки, выбившийся из-под халата…
– Незадолго до того я познакомилась с одним «комедиантом», как они сами себя называют. Он ещё не кончил Консерватории. Нет! Он не был никудышным актёром! Студенческую премию получил… Но даже премированный ученик и профессиональный трагик, к несчастью, не одно и то же… Вот он и исполнял незначительные роли у Сары: играл сеньора Вандрамена, пажа Орландо, и всё благодаря ногам… У него были такие ноги…
Она поискала, с чем их сравнить, но сравнения, видно, попадались только неприличные…
– В общем, всем ногам ноги! Сара ему однажды сказала, когда он играл пажа Орландо: «Ну у тебя и ноги, мальчик мой, – полное соответствие эпохе».
– Какой эпохе, Анни? Эпохе Сары?
– Нет… шестнадцатому веку, кажется…
– И где же вы его подцепили?
Она смеётся мне в лицо, ударяет кулачком по пышной подушке и замолкает.
– Это нечестно, Анни! Рассказывайте немедленно, или я вас защекочу!
Я говорю это просто так, однако эффект получается ошеломляющий. Анни шарахается к стене, вытягивает в ужасе руки и умоляюще верещит:
– Нет! Нет! Не надо! Я умру!.. Я всё, всё расскажу!.. И, сглотнув слюну, быстро выговаривает:
– Я познакомилась с ним у вас!
– У меня? Что за шутки! Я не знаю ни одного средневекового пажа… Вы бредите, Анни.
– А вот и нет! Он, бедняжка – всё-таки бедняжка, – недели три был секретарём у Рено.
Я театральным жестом хлопаю себя по лбу.
– Постойте-ка!.. Молоденький такой – волос излишек, белья недостаток, красивые глазки…
Она при каждом моём слове согласно кивает.
– Вспомнила, как же! Его звали…
– Огюст, – тихо подсказывает Анни.
– У нас он звался проще… господином де Сен-Йором.
– Это его псевдоним.
Как хорошо она это сказала! Что за прелесть моя Анни! Вот такой я её люблю, была бы она всегда такой: не то наивный ребёнок, не то опытная любовница, порочность так и рвётся наружу из-под целомудренного облика… Я притягиваю её к себе за толстую косу, как плод за гибкую веточку, и целую куда придётся: в щёку, в холодный носик… Глупышка моя! Она тает от любого ласкового прикосновения, принадлежит каждому – мне, если захочу, садовнику Франсису…
– Ах, так это был псевдоним? Ну продолжайте же, дорогая!.. Что дальше?
– Да ничего… Сначала ничего. Как вы помните, я тогда скрывалась. Ален, Марта, бракоразводный процесс… Я с вами распрощалась и отправилась… в Казамену, так что в Париже оказалась только через три месяца, в мае…
– Как же, помню. Но мы ведь с вами не виделись? Она приподнимает плечи, брови, подбородок…
– Чему же тут удивляться? Вы должны меня простить, Клодина. В мае я вернулась в Париж, и возле гостиницы «Режина» случай столкнул меня…
– С сеньором Вандраменом. Счастливый случай?
– Очень, – со вздохом отвечает Анни. – После поездки в Лондон…
– Вы говорили, в Казамену?
– …Нет, в Лондон… я так заскучала, так изголодалась – и в Лондоне всё очень строго!.. К тому же сеньор Вандрамен в тот день выглядел блестяще. Бледный, глаза…
– Ноги…
– Про ноги я потом узнала… Я удивилась, что он со мной сначала не поздоровался.
– О, это я вам объясню. Рено выставил его за дверь из-за одной неблаговидной истории… Нет! Ничего особенного… подторговывал билетами. Выбивал их от имени Рено у директоров театров и продавал. Конечно, не он один занимается такими делами, но Рено это не понравилось…
Я стараюсь загладить проступок сеньора Вандрамена, чуть ли не извиняюсь за Рено… Напрасный труд, Анни и не думала смущаться. Она продолжает:
– Что-то в этом роде я и предполагала… Впрочем, мне было всё равно… в тот же вечер я пришла к нему.
– Вот как! Не может быть!
Я помимо своей воли выпускаю горячие руки подруги… Потом тут же снова хватаю их, боясь обидеть Анни… Она не убирает рук, безжизненных, нежных, она погрузилась в воспоминания:
– Прошёл месяц, а он всё ещё не расстался со мной, Клодина! И не брал у меня денег…
– Скажите на милость!
– Но я за всё платила.
– Всё-таки!
– Он искал работу и никак не мог найти. Днём. А ночью он об этом не думал. Он думал только обо мне, а я о нём.
Я несколько нарочито рассмеялась:
– Похоже, сеньор Вандрамен оказался в постели Геркулесом?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36