Людмила проводила его до станции и со слезами посадила на поезд. Она жалела себя, несчастную русскую сиротинушку, одну-одинешеньку на чужбине, даже дружба с русским попом в Кардиффе из маленького православного прихода неподалеку от порта не приносила утешения. В русских газетах, которые получал батюшка, она читала о зверствах германцев в России. Теперь она боялась ехать в Петербург и хотела только одного – всегда быть с мужем. Весь атеизм, внушенный ей отцом, улетучился, особенно при воспоминаниях о покойном, который был далек от праведности, и теперь она молила русского Бога об окончании войны и о возвращении мужа, целого и невредимого, годного к любовным утехам. На что рядовой Джонс 86-й коротко ответил бы: аминь.
В Монмуте, как раз накануне Рождества, подразделение получило приказ об отправке на фронт. Их построили ночью. Все в шинелях с начищенными пуговицами, но без оружия. Дэвид сделал шаг вперед, когда при перекличке в свете фонаря назвали его имя и номер. Под звуки военного оркестра, игравшего «Если попадешься ты в капкан», их отправили на железнодорожную станцию. В поезде дисциплину не соблюдали, Дэвид и его товарищи тонули в полутьме в спертом, прокуренном воздухе и проклинали долгую дорогу – состав шел окружным путем, им предстояло подобрать таких же злых и сонных новобранцев в Россе, Нортличе и Хангерфорде. Расстегнув шинели, сбросив сапоги в кучу из сигаретных пачек, промасленной бумаги и номеров «Джона Булля», солдаты, стиснув зубы и зажмурив глаза, погрузились в собственные размышления.
Зачем, думал рядовой Джонс, я пошел в добровольцы? При нынешних потерях на Западном фронте, как пишут газеты, нехватке людей и при том, что лорд Дерби дал, по настоянию профсоюзов, бронь только тем, кто работает в военной промышленности, его бы рано или поздно все равно призвали. Подлинной причиной его поступка явилось желание принять смерть на миру и со всем миром – он боялся закончить дни под копытами ломовой лошади или подохнуть от застрявшей в горле рыбной кости. Слишком везло до сих пор. Захотелось испытать судьбу.
Его мучил и другой вопрос: почему они на этой войне? Если верить «Джону Буллю», их везут во Францию, чтобы дать отпор гуннам, пускающим бельгийских детей на котлеты. Интересно, почему англичане называют немцев гуннами, когда те считаются германцами, а если верить немцам, то и голландцы те же германцы или что-то вроде того? Рядовой Джонс рисовал себе Европу в виде квадратной военной карты, ярко освещенной в центре и теряющейся в сумраке по краям. Ревущие усатые дикари в островерхих касках ловили на штыки голых младенцев, соревнуясь между собой, как в спорте. Гражданское население, одетое в чудные костюмы, в ужасе пряталось по темным углам. Ему виделись монахи, катящие из подвалов бочки с «Бенедиктином» для будущего победного пира. Поезд не спеша вез его на встречу с историей, о которой он не ведал. История, уходящая во тьму веков, всегда была полна рева, и мечей, и ножей в животах и лишь изредка освещалась истинным светом. Мэлгвин Гвинедд, Кадваллон Долгорукий и король Бордельбред, или как его там, представали армией бородатых драчливых головорезов, и каждый норовил хапнуть побольше.
Состав без конца и края, паровоза впереди и не разглядишь, как будто к поезду на каждой станции прицепляют очередной вагон, а тебе надо влезть в этот перегруженный состав. Эй вы, счастливчики, пошевеливайтесь и скажите хоть, кто вы по вере, чтобы знать, какой крест ставить над вашими могилами на васильковых полях мрачной европейской истории, а может, и среди маков или колокольчиков. Почему от мака клонит в сон? Потому что из него делают опиум. На борту «Колокольчика», помнится, был один китаеза, который выкуривал свои дежурные три трубки, когда был свободен от вахты, а после иногда спал как младенец, иногда хныкал, а иногда орал, что старпом-поляк превратился в дракона и хочет сожрать его живьем. Паутина мыслей сменялась паутиной сна. Прильнув щекой к каким-то ремням и железкам, пахнувшим одеколоном «Колокольчик», и обняв, как младенца, свой вещмешок, рядовой Джонс забылся. «Колокольчики, мой милый, пусть напомнят обо мне», – играло концертино в кают-компании. Концертино затонуло не сразу, волны ласково покачали его, прежде чем, издав прощальный всхлип, оно скрылось под водой. Ночью в Паддингтоне на провонявшей тухлыми яйцами станции его разбудили крики и гудки паровоза.
Их выстроили по четверо на заледенелой платформе и взвод за взводом погнали по брусчатой Эджуэр-роуд – настоящий каток, черт ее побери! Рабочие военных заводов спали на ходу, валлийцы же негромко напевали:
Футболистом был наш Бейли,
Выступал он за «Лланелли».
После матча в Кэннондэйле
Без мудей остался Бейли.
Лихая частушка прокатилась по Оксфорд-стрит, Парк-лейн, Гросвенор-плейс, Бакингем-палас-роуд.
– От нашего короля звону много, а толку мало, – заметил Пауэлл, – сам-то немчура проклятая, кузен кайзера Вилли. У них семейная разборка, а нам драться из-за этих подонков, мать их…
Наконец вокзал Виктория, готовые к отправлению поезда. Армия Спасения раздавала чай, но на всех не хватило. Набившись в вагоны, они снова продремали до остановки в Фолкстоуне. Над Ла-Маншем стояло зимнее утро. Здесь их ждали пахнувшие блевотиной паромы, наскоро переоборудованные из пассажирских в военные, в сопровождении нескольких торпедных катеров для защиты от немецких подлодок. Рядовой Джонс, нечувствительный к качке, уверенно стоял на палубе, пока его товарищей выворачивало наизнанку, и, подставив лицо ветру, с наслаждением вдыхал запах моря, своего старого друга-врага. Но потом он почувствовал озноб, и в горле запершило. Неужели простудился? Да и в боку вдруг острая боль.
На бивуаке возле Булони их загнали в палатки, по полвзвода в каждую. Рядовой Джонс лежал на неструганых досках, укрытый семью грязными одеялами, и немилосердно кашлял после трех грязных сухарей пополам с опилками. Протрубили обед, но есть не хотелось. Он встал и пошел в переносной ларек, торговавший сигаретами, ваксой и всякой всячиной. Купил микстуру от кашля, на которую был большой спрос в это время года – неудивительно, небо хмурилось, вот-вот должен был пойти снег, – и опрокинул в себя пузырек, залпом проглотив все его черное тягучее содержимое. После этого он уснул и проспал как убитый целые сутки, пропустив смотр, но его почему-то никто не хватился. Проснулся Дэвид, слабый и голодный, от лязга касок, винтовок, штыков и противогазов и, стуча зубами от озноба, выпил чуть ли не литр сладкого чая. Идти в медпункт не хотелось, подумают еще, что уклоняется от службы. Рождество не отличалось от будней, если не считать выданного в этот день солдатам сливового киселя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105
В Монмуте, как раз накануне Рождества, подразделение получило приказ об отправке на фронт. Их построили ночью. Все в шинелях с начищенными пуговицами, но без оружия. Дэвид сделал шаг вперед, когда при перекличке в свете фонаря назвали его имя и номер. Под звуки военного оркестра, игравшего «Если попадешься ты в капкан», их отправили на железнодорожную станцию. В поезде дисциплину не соблюдали, Дэвид и его товарищи тонули в полутьме в спертом, прокуренном воздухе и проклинали долгую дорогу – состав шел окружным путем, им предстояло подобрать таких же злых и сонных новобранцев в Россе, Нортличе и Хангерфорде. Расстегнув шинели, сбросив сапоги в кучу из сигаретных пачек, промасленной бумаги и номеров «Джона Булля», солдаты, стиснув зубы и зажмурив глаза, погрузились в собственные размышления.
Зачем, думал рядовой Джонс, я пошел в добровольцы? При нынешних потерях на Западном фронте, как пишут газеты, нехватке людей и при том, что лорд Дерби дал, по настоянию профсоюзов, бронь только тем, кто работает в военной промышленности, его бы рано или поздно все равно призвали. Подлинной причиной его поступка явилось желание принять смерть на миру и со всем миром – он боялся закончить дни под копытами ломовой лошади или подохнуть от застрявшей в горле рыбной кости. Слишком везло до сих пор. Захотелось испытать судьбу.
Его мучил и другой вопрос: почему они на этой войне? Если верить «Джону Буллю», их везут во Францию, чтобы дать отпор гуннам, пускающим бельгийских детей на котлеты. Интересно, почему англичане называют немцев гуннами, когда те считаются германцами, а если верить немцам, то и голландцы те же германцы или что-то вроде того? Рядовой Джонс рисовал себе Европу в виде квадратной военной карты, ярко освещенной в центре и теряющейся в сумраке по краям. Ревущие усатые дикари в островерхих касках ловили на штыки голых младенцев, соревнуясь между собой, как в спорте. Гражданское население, одетое в чудные костюмы, в ужасе пряталось по темным углам. Ему виделись монахи, катящие из подвалов бочки с «Бенедиктином» для будущего победного пира. Поезд не спеша вез его на встречу с историей, о которой он не ведал. История, уходящая во тьму веков, всегда была полна рева, и мечей, и ножей в животах и лишь изредка освещалась истинным светом. Мэлгвин Гвинедд, Кадваллон Долгорукий и король Бордельбред, или как его там, представали армией бородатых драчливых головорезов, и каждый норовил хапнуть побольше.
Состав без конца и края, паровоза впереди и не разглядишь, как будто к поезду на каждой станции прицепляют очередной вагон, а тебе надо влезть в этот перегруженный состав. Эй вы, счастливчики, пошевеливайтесь и скажите хоть, кто вы по вере, чтобы знать, какой крест ставить над вашими могилами на васильковых полях мрачной европейской истории, а может, и среди маков или колокольчиков. Почему от мака клонит в сон? Потому что из него делают опиум. На борту «Колокольчика», помнится, был один китаеза, который выкуривал свои дежурные три трубки, когда был свободен от вахты, а после иногда спал как младенец, иногда хныкал, а иногда орал, что старпом-поляк превратился в дракона и хочет сожрать его живьем. Паутина мыслей сменялась паутиной сна. Прильнув щекой к каким-то ремням и железкам, пахнувшим одеколоном «Колокольчик», и обняв, как младенца, свой вещмешок, рядовой Джонс забылся. «Колокольчики, мой милый, пусть напомнят обо мне», – играло концертино в кают-компании. Концертино затонуло не сразу, волны ласково покачали его, прежде чем, издав прощальный всхлип, оно скрылось под водой. Ночью в Паддингтоне на провонявшей тухлыми яйцами станции его разбудили крики и гудки паровоза.
Их выстроили по четверо на заледенелой платформе и взвод за взводом погнали по брусчатой Эджуэр-роуд – настоящий каток, черт ее побери! Рабочие военных заводов спали на ходу, валлийцы же негромко напевали:
Футболистом был наш Бейли,
Выступал он за «Лланелли».
После матча в Кэннондэйле
Без мудей остался Бейли.
Лихая частушка прокатилась по Оксфорд-стрит, Парк-лейн, Гросвенор-плейс, Бакингем-палас-роуд.
– От нашего короля звону много, а толку мало, – заметил Пауэлл, – сам-то немчура проклятая, кузен кайзера Вилли. У них семейная разборка, а нам драться из-за этих подонков, мать их…
Наконец вокзал Виктория, готовые к отправлению поезда. Армия Спасения раздавала чай, но на всех не хватило. Набившись в вагоны, они снова продремали до остановки в Фолкстоуне. Над Ла-Маншем стояло зимнее утро. Здесь их ждали пахнувшие блевотиной паромы, наскоро переоборудованные из пассажирских в военные, в сопровождении нескольких торпедных катеров для защиты от немецких подлодок. Рядовой Джонс, нечувствительный к качке, уверенно стоял на палубе, пока его товарищей выворачивало наизнанку, и, подставив лицо ветру, с наслаждением вдыхал запах моря, своего старого друга-врага. Но потом он почувствовал озноб, и в горле запершило. Неужели простудился? Да и в боку вдруг острая боль.
На бивуаке возле Булони их загнали в палатки, по полвзвода в каждую. Рядовой Джонс лежал на неструганых досках, укрытый семью грязными одеялами, и немилосердно кашлял после трех грязных сухарей пополам с опилками. Протрубили обед, но есть не хотелось. Он встал и пошел в переносной ларек, торговавший сигаретами, ваксой и всякой всячиной. Купил микстуру от кашля, на которую был большой спрос в это время года – неудивительно, небо хмурилось, вот-вот должен был пойти снег, – и опрокинул в себя пузырек, залпом проглотив все его черное тягучее содержимое. После этого он уснул и проспал как убитый целые сутки, пропустив смотр, но его почему-то никто не хватился. Проснулся Дэвид, слабый и голодный, от лязга касок, винтовок, штыков и противогазов и, стуча зубами от озноба, выпил чуть ли не литр сладкого чая. Идти в медпункт не хотелось, подумают еще, что уклоняется от службы. Рождество не отличалось от будней, если не считать выданного в этот день солдатам сливового киселя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105