Но если абсолютная власть
развращает абсолютно, то столь совершенная доброжелательность обращает
человека в совершенное ничто. А так как возврат ко временам всеобщей
нехватки, нищеты и убожества для большинства людей невозможен, - кому они
должны предъявить счет за счастье, которое их придавило, если не тому, что
его производит? Кто-то же должен быть виноват - Бог, мир, сосед, предки,
чужаки, кто-то должен ответить за все. И что же? Приходится спасать от
людей это их постылое счастье, а если они не могут его растоптать, то
рассчитаться им больше не с кем, как с другими людьми. Поэтому спасать
приходится всех ото всех, и именно до этого вы дошли. Я назову это
катастрофой: всеобщий рай, в котором каждый сидит со своим собственным
пеклом внутри и не может дать остальным почувствовать вкус этого пекла. И
ничего не желает так сильно, как дать другим испробовать всю прелесть
своего существования. Вам нужны доказательства? Вот они. Хотя вы вовсе
этого не хотели, хотя это было всего лишь побочным и даже нежелательным
следствием создания злопоглощающей среды обитания, - вы создали
определители веры и неверия. Убеждений совершенно искренних и
фальсифицированных. Правительство заявляет, что речь идет об очень уж
жалкой и подлой вере, сводящейся к одному-единственному догмату, который
зло переименовывает в добро, то есть убийство - в священный долг. Дескать,
для наших экстремистов это кредо - не цель (а вера должна быть целью), но
средство обмануть этикосферу и получить возможность убивать. Поэтому
шустретики изобретают новые программы, чтобы парировать этот ход, а тех,
кто говорит то же, что и я, считают противниками. Но я вовсе не противник.
Я говорю лишь: скажите на милость, чего вы добьетесь, усовершенствовав
этикосферу так, чтобы зло, которое еще просачивается через последнюю
оставшуюся у людей щелку - религиозное чувство, - законопатить наглухо?
Забетонировать в душе у каждого его внутренний ад? Неужто вы и впрямь не
замечаете абсурдности такого "усовершенствования"? Знаю, вы хотели как
лучше. Вы не хотели зла. Вы хотели, чтобы повсюду было добро, и только
добро. Но результаты оказались недобрые. Теперь вы пытаетесь замаскировать
зло, притаившееся в вашей облагораживающей деятельности. А значит,
обманываете сами себя. Вы стремитесь к тому, чтобы никто уже не мог
доказать ни вам, ни все остальным, то есть обществу, что ваше добро делает
их несчастными и недобрыми. Веры рождаются из несчастий, неотделимых от
существования. Из потребности в таком Отце, который никогда не состарится
и не умрет, но навечно останется безотказным, любящим опекуном. Из
убеждения, что, раз уж мир нас не любит, должен быть Кто-то, кто нас
полюбил бы. Вера возникает не из материальной нужды, но из надежды на то,
что этот мир - все же не весь мир, что в нем или над ним существует То или
Тот, к кому можно воззвать, кого можно будет увидеть лицом к лицу после
смерти - если уж не при жизни. Словом, вера - это уловка отчаяния, то есть
надежды, рожденной отчаянием, ибо в полном отчаянье и без крупицы надежды
жить нельзя, жить если не ради себя, то хотя бы ради других, а вы лишили
нас этой возможности. А ведь эта новая, нарождающаяся вера, та, что
убийство обращает в добро, в величайшую заслугу, этот жалкий обрубок
выродившейся веры - тоже плод отчаяния и рожденной им надежды на то, что
так, как есть, быть не может. И наша первичная, и эта вторичная вера имеют
один духовный источник. Странность новой веры есть отражение странности
того порядка вещей, который вы сами для себя создали. Мои коллеги и
приятели-шустретики так не думают, занятые техническими проблемами
следующего этапа гедоматики и ингибиции; они не знают и не желают знать,
что гедоматику они мало-помалу превратили в алгоматику, то есть в пытки из
человеколюбия".
Этот памфлет стал бестселлером. Специалисты игнорировали его, зато он
стал библией интеллектуалов, - наконец-то их стенания и их претензии к
этификации нашли обобщенное выражение. История учит, писали они, что нет
такого добра, которое для кого-нибудь не обернулось бы злом. Добро в
небольших дозах может быть и бывает благом, но добро пожизненное и не
подлежащее обжалованию - яд. А ведь именно Ксаимарнокс утверждал, что чем
совершеннее опека шустров, тем больше она порождает несчастий.
Правительство молчало, но у него имелись свои приспешники; они-то и
взялись за Ксаимарнокса, объявив его чудаком и нытиком. Был даже пущен
слушок, будто он получил награду от Председателя. Вскоре эта история
канула в небытие. Пророчество старого шустретика не исполнилось, убийство
как протест против принудительного добросердечия не удалось пресуществить
в исповедание веры, оно осталось знаменем горсточки экстремистов, и все же
Ксаимарнокс оказался вовсе не фальшивым пророком. Случилось нечто весьма
странное - этикосфера возродила древнее Учение о Трех Мирах.
Как это произошло? Когда правительство ввело этификацию, Люзанию
сотрясали кризисы. Благоденствие распалило общество, прирост населения
распирал города, стирались границы между политикой и преступлением. Все
это утихло под стеклянным колпаком этикосферы, однако через сорок лет дали
о себе знать первые явления, прежде совершенно неведомые - благоприятные,
но и тревожные. Это были изменения к лучшему, которые никто не планировал
и не предусматривал. Демографический прирост снижался, перестали рождаться
увечные и умственно недоразвитые дети, росла продолжительность жизни.
Какое-то время сторонники этификации объясняли это облагораживающим
влиянием, которое шустросфера оказывает на умы. Переполох начался лишь
после того, как врачи заявили, что стариков уже не преследуют обычные в
этом возрасте переломы костей, потому что их кости постепенно подвергаются
металлизации. Микроскопические нити металла, врастая в берцовые кости,
повышали прочность скелета. От этого факта не удалось отделаться общими
фразами о воспитательном воздействии этикосферы; он, несомненно, был
результатом самоуправства шустров. В исчезновении переломов не было ничего
плохого - плохо было лишь то, что шустры занялись тем, чего им вовсе не
поручали. Интеллектуалы, с которыми у любого правительства под любой
звездой сплошные заботы, опять принялись громогласно вопрошать, кто,
собственно, кем владеет: люди шустрами или шустры людьми? Неужели,
спрашивали они с сарказмом, удалось создать рай лучше того, о котором
мечтали?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97
развращает абсолютно, то столь совершенная доброжелательность обращает
человека в совершенное ничто. А так как возврат ко временам всеобщей
нехватки, нищеты и убожества для большинства людей невозможен, - кому они
должны предъявить счет за счастье, которое их придавило, если не тому, что
его производит? Кто-то же должен быть виноват - Бог, мир, сосед, предки,
чужаки, кто-то должен ответить за все. И что же? Приходится спасать от
людей это их постылое счастье, а если они не могут его растоптать, то
рассчитаться им больше не с кем, как с другими людьми. Поэтому спасать
приходится всех ото всех, и именно до этого вы дошли. Я назову это
катастрофой: всеобщий рай, в котором каждый сидит со своим собственным
пеклом внутри и не может дать остальным почувствовать вкус этого пекла. И
ничего не желает так сильно, как дать другим испробовать всю прелесть
своего существования. Вам нужны доказательства? Вот они. Хотя вы вовсе
этого не хотели, хотя это было всего лишь побочным и даже нежелательным
следствием создания злопоглощающей среды обитания, - вы создали
определители веры и неверия. Убеждений совершенно искренних и
фальсифицированных. Правительство заявляет, что речь идет об очень уж
жалкой и подлой вере, сводящейся к одному-единственному догмату, который
зло переименовывает в добро, то есть убийство - в священный долг. Дескать,
для наших экстремистов это кредо - не цель (а вера должна быть целью), но
средство обмануть этикосферу и получить возможность убивать. Поэтому
шустретики изобретают новые программы, чтобы парировать этот ход, а тех,
кто говорит то же, что и я, считают противниками. Но я вовсе не противник.
Я говорю лишь: скажите на милость, чего вы добьетесь, усовершенствовав
этикосферу так, чтобы зло, которое еще просачивается через последнюю
оставшуюся у людей щелку - религиозное чувство, - законопатить наглухо?
Забетонировать в душе у каждого его внутренний ад? Неужто вы и впрямь не
замечаете абсурдности такого "усовершенствования"? Знаю, вы хотели как
лучше. Вы не хотели зла. Вы хотели, чтобы повсюду было добро, и только
добро. Но результаты оказались недобрые. Теперь вы пытаетесь замаскировать
зло, притаившееся в вашей облагораживающей деятельности. А значит,
обманываете сами себя. Вы стремитесь к тому, чтобы никто уже не мог
доказать ни вам, ни все остальным, то есть обществу, что ваше добро делает
их несчастными и недобрыми. Веры рождаются из несчастий, неотделимых от
существования. Из потребности в таком Отце, который никогда не состарится
и не умрет, но навечно останется безотказным, любящим опекуном. Из
убеждения, что, раз уж мир нас не любит, должен быть Кто-то, кто нас
полюбил бы. Вера возникает не из материальной нужды, но из надежды на то,
что этот мир - все же не весь мир, что в нем или над ним существует То или
Тот, к кому можно воззвать, кого можно будет увидеть лицом к лицу после
смерти - если уж не при жизни. Словом, вера - это уловка отчаяния, то есть
надежды, рожденной отчаянием, ибо в полном отчаянье и без крупицы надежды
жить нельзя, жить если не ради себя, то хотя бы ради других, а вы лишили
нас этой возможности. А ведь эта новая, нарождающаяся вера, та, что
убийство обращает в добро, в величайшую заслугу, этот жалкий обрубок
выродившейся веры - тоже плод отчаяния и рожденной им надежды на то, что
так, как есть, быть не может. И наша первичная, и эта вторичная вера имеют
один духовный источник. Странность новой веры есть отражение странности
того порядка вещей, который вы сами для себя создали. Мои коллеги и
приятели-шустретики так не думают, занятые техническими проблемами
следующего этапа гедоматики и ингибиции; они не знают и не желают знать,
что гедоматику они мало-помалу превратили в алгоматику, то есть в пытки из
человеколюбия".
Этот памфлет стал бестселлером. Специалисты игнорировали его, зато он
стал библией интеллектуалов, - наконец-то их стенания и их претензии к
этификации нашли обобщенное выражение. История учит, писали они, что нет
такого добра, которое для кого-нибудь не обернулось бы злом. Добро в
небольших дозах может быть и бывает благом, но добро пожизненное и не
подлежащее обжалованию - яд. А ведь именно Ксаимарнокс утверждал, что чем
совершеннее опека шустров, тем больше она порождает несчастий.
Правительство молчало, но у него имелись свои приспешники; они-то и
взялись за Ксаимарнокса, объявив его чудаком и нытиком. Был даже пущен
слушок, будто он получил награду от Председателя. Вскоре эта история
канула в небытие. Пророчество старого шустретика не исполнилось, убийство
как протест против принудительного добросердечия не удалось пресуществить
в исповедание веры, оно осталось знаменем горсточки экстремистов, и все же
Ксаимарнокс оказался вовсе не фальшивым пророком. Случилось нечто весьма
странное - этикосфера возродила древнее Учение о Трех Мирах.
Как это произошло? Когда правительство ввело этификацию, Люзанию
сотрясали кризисы. Благоденствие распалило общество, прирост населения
распирал города, стирались границы между политикой и преступлением. Все
это утихло под стеклянным колпаком этикосферы, однако через сорок лет дали
о себе знать первые явления, прежде совершенно неведомые - благоприятные,
но и тревожные. Это были изменения к лучшему, которые никто не планировал
и не предусматривал. Демографический прирост снижался, перестали рождаться
увечные и умственно недоразвитые дети, росла продолжительность жизни.
Какое-то время сторонники этификации объясняли это облагораживающим
влиянием, которое шустросфера оказывает на умы. Переполох начался лишь
после того, как врачи заявили, что стариков уже не преследуют обычные в
этом возрасте переломы костей, потому что их кости постепенно подвергаются
металлизации. Микроскопические нити металла, врастая в берцовые кости,
повышали прочность скелета. От этого факта не удалось отделаться общими
фразами о воспитательном воздействии этикосферы; он, несомненно, был
результатом самоуправства шустров. В исчезновении переломов не было ничего
плохого - плохо было лишь то, что шустры занялись тем, чего им вовсе не
поручали. Интеллектуалы, с которыми у любого правительства под любой
звездой сплошные заботы, опять принялись громогласно вопрошать, кто,
собственно, кем владеет: люди шустрами или шустры людьми? Неужели,
спрашивали они с сарказмом, удалось создать рай лучше того, о котором
мечтали?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97