- Разговор тут у тебя был с сестрой, с Верочкой. Так сложиться бы понемножку для нее? Может, выделишь что? Мы сложили две сотни. Как?
За окном шел снег и мела метель. И опять с утра до ночи слышались шаги. Так было долго-долго. Когда лежишь, время тянется удивительно медленно. Уже сняли бинты с лица старшины, и он теперь подолгу смотрел в осколок зеркала. Смотрел, молчал. У младшего сержанта еще повязка. Он глядел узкими прорезями на старшину и тоже молчал. Меня кололи. Кололи ежедневно два раза. Главная опасность, кажется, была позади.
- Еще месячишко, голубчик, и на стол. Резать! Резать! - говорил Гурий Михайлович.
Слова "резать" я не боялся. Резать - не отрезать. А вынуть осколки пожалуйста. Тем более что сидели они у меня, по словам Веры Михайловны, на редкость удачно - в мякоти.
Когда лежишь, хорошо думается. О доме и о ребятах, которые сейчас, как мне кажется, плывут на большом красивом корабле из Владивостока на Курилы. Впрочем, сейчас зима, и они навряд ли куда-нибудь плывут. Скоро кончится короткий месяц февраль, а там...
Я думал о январях, февралях, мартах...
"Мальчик! А мальчик! Подожди!" Это было в январе. Сороковой год. Шесть лет назад. А потом тогда же, но в марте: "А я и не знала, что так кончаются войны..." И - "Ты повзрослел", когда мы шли по Петровке и когда уже была война, о которой мы не гадали, не ведали, какая она будет. Письма, письма, которых я ждал здесь, в этом госпитале: "Здравствуй!", "Здравствуй!" И вновь госпиталь не госпиталь, а фронтовой медсанбат, и вновь январь: "Ну, как ты? Как? С Новым годом тебя!" А потом еще кухонька, маленькая белая кухонька в какой-то польской деревне, и чай под утро, и ее разговор через запертую дверь с полковником, и под конец слова мне: "Подожди! Не надо ничего говорить! Хорошо?", "А что теперь будет, ты подумал?" - это уже Лигниц. А потом письма ее и записки с оказией: "Милый!" Сколько их было за эти шесть лет...
Сегодня я проснулся от ощущения чего-то необычно светлого, что меня ждет. Я закрыл глаза, будто хотел досмотреть хороший сон. Сон, сон, но ночью мне, кажется, ничего не снилось. А что же меня ждало сегодня и чему я радовался? Мои соседи перешептывались, но я не слышал их слов. Опять открыл глаза. Как светло и тепло! А окно почти полностью заморожено. Узоры. Замысловатые узоры. Лишь у нижней планки рамы просвет - там снег, снег, снег. Внизу батарея, и потому окно не замерзает. И опять скрип, скрип, скрип снега за окном. И обрывки чьих-то слов. Сейчас даже подумать дико, как я выпрыгивал неделю назад в это окно, как залезал потом обратно.
И все-таки сегодня... Что же сегодня?
- Ты не спишь уже?
Это голос старшины.
- Нет.
- Да, - вздыхает он. - Вот как бывает!
- А что?
Только здесь я приподнял голову с подушки и увидел, что постель младшего сержанта пуста.
- Что бывает? Где он?
- Ты взаправду ничего не слышал? А мы-то думали...
Я ничего не понимал. Я ничего не слышал.
- Где он? Неужели умер?
- Если б... Хуже, браток. Свихнулся наш младший сержант. Забрали его, ночью и забрали. Смирительную еле надели. Сильно буйствовал. Сестру побил. Вот меня покорябал всего. Жаль... Такой парень был...
- Недаром все молчком лежал. Думал, видно, много, - подтвердил второй сосед. - А плакал как, ну что тебе ребенок малый. Мол, головы у него нет и лица тоже. Все лицо свое искал. Страсть такая! Вот она тебе и война!
Я ждал письма.
- Тебе письмо, - сказала Вера Михайловна.
Я схватил заветный треугольник и сразу понял: не то.
Это - Макака.
"Наконец прибыли мы на новое место. Ехали очень долго, почти целый месяц. Всюду снега, снега, а дверь теплушки мы держали закрытой, потому что было холодно. Мерзли. Даже кипятку на станциях почти никогда не было. А дров мы с собой не захватили. Доставали в дороге, но все больше сырые.
Здесь устроились неплохо. Жалко только, что временно. Навигация откроется в мае, и тогда мы должны ехать дальше.
У нас все хорошо, все живы-здоровы. Я подхватил в дороге фурункулез, но сейчас он почти прошел. Катонин и Буньков останутся, кажется, с нами. Остальных офицеров уже перевели в другие части. Не считая наших ребят. Ребята все остались. Места здесь красивые, но глухие. Настоящая тайга. Много зверей. Говорят, что водятся даже медведи и тигры. Мы видели белок, лисиц, бурундуков, зайцев. Еще говорят, что летом здесь много гнуса и клеща.
По соседству с нами находится лагерь японских военнопленных. Говорят, что мы будем дежурить в этом лагере. Это очень интересно. Я никогда не видел в большом количестве японцев. Любопытно, что это за люди.
Мы теперь опять много занимаемся. Даже в дороге были занятия, а как приехали сюда, сразу же установили строгую дисциплину и по шесть часов занятий: три - до обеда, три - после дневного сна.
Кормят нас хорошо, лучше, чем в Венгрии. О мамалыге уже забыли.
Ребята часто вспоминают тебя. Да, а В. Протопопов все такой же. А теперь получил лычку. Важничает.
Обязанности комсорга выполняю пока я. Приезжай скорее, потому что я не очень умею все это делать, нет у меня способностей к этому. Если тебе будет не трудно, позвони, пожалуйста, моей маме (телефон К 2-44-23) и скажи, что у меня все хорошо. Пусть не беспокоится. Я сейчас и сам напишу ей.
Кино у нас бывает не часто, и картины, в основном, старые. Смотрели: "Три танкиста", "Антоша Рыбкин", "Большой вальс", "Секретарь райкома" и "Леди Гамильтон". Сегодня обещают "Черевички". Я пойду обязательно, если меня не пошлют в наряд.
Как твое здоровье? Поправилась ли нога? Мы даже не успели попрощаться с тобой, так как у тебя была очень высокая температура и ты никого не узнавал, бредил.
Напиши мне, пожалуйста, на полевую почту, которую я указал в обратном адресе. Как ты видишь, она у нас теперь другая.
Поправляйся и скорей приезжай.
С приветом
В и т я П е т р о в".
Под письмом была короткая приписка:
"Не хандри! Не валяйся долго! Ждем! Очень! Пытался навести здесь справки о местопребывании Н., но пока безуспешно. Поиски продолжу. Не горюй!
Обнимаю!
Т в о й М а к с и м Б у н ь к о в".
Она вошла в палату в гимнастерке и в сапогах, раскрасневшаяся, пахнущая зимой. В руках она держала что-то завернутое в несколько одеял живое, глазастое, черноволосое, дышащее.
- Вот, - сказала она, - мы приехали... Ну, как ты? Ждал?
Вера Михайловна бегала вокруг нее и около меня, растерянная, ничего не понимающая:
- Как же это, Наташенька! Как? Ведь вместе в Порт-Артуре лежали! Рожали вместе, и я ничего не ведала... Как же назвала-то ее?..
- Назвала? Да никак, Верочка, не назвала. Вот вместе... Вместе с ним решим... Если не забыл... Может, Надюшкой?..
- Надя, Надежда - это хорошо! Ой как хорошо, Наташенька! согласилась Вера Михайловна.
- Почему ты молчала? Почему? Я же писал тебе! - бормотал я, не веря тому, что все это не сон и не сказка.
- Не сердись, - сказала Наташа.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69