Это была незаконная вольность, как и то, что карабины свои мы держали в машинах и где-то в душе все время ждали: попадет нам. Но ни Соколов, ни Буньков, ни другие офицеры, включая самого комдива майора Катонина, не проронили ни слова в наш адрес, хотя вряд ли они не заметили нашего перевооружения. И вот сейчас Соколов выхватил у меня автомат и вышел из землянки.
- Достукались, - произнес молчаливый Макака, но никто не успел прокомментировать его слова. Вновь отвратительный приближающийся вой и затем удар - и снова удар - заглушили всё, даже мысли. Землянку тряхнуло так, словно это был корабль, попавший на высокую волну.
Макака почему-то оказался в моих ногах, Саша махнул рукой так, что с меня слетела шапка, и я тоже опустился на корточки, пытаясь найти ее. Все копошились в темноте землянки, и только голос Шукурбека вдруг остановил нас:
- А лейтенант-то там! Он же вышел, я видел сам, как он вышел! Как же?
Шукурбек первым выскочил из землянки. За ним Саша, я и еще кто-то только потом мы увидели всех ребят. А сначала - Соколова, и хвост уходившего "юнкерса", и третий "юнкерс", входящий в пике метрах в пятидесяти от нас. Соколов прицелился как раз в него и выжидал приближения воющего самолета. И вдруг - очередь! Он дал автоматную очередь по "юнкерсу" как раз в ту минуту, когда от самолета оторвалась первая бомба.
- Ложись! - дико закричал Соколов, когда мы уже лежали, прижавшись к земле и ничего не видя.
Бомба ударила где-то совсем рядом. За ней вторая.
Мы еще не оторвали голов от земли, когда услышали крик лейтенанта: "Горит! Смотрите! Горит!" - и одновременно рев удаляющегося самолета...
"Юнкерс" врезался в землю около дороги, где маячил крест с изображением Иисуса Христа. Пока мы бежали туда, ударил взрыв, и уже не было ни креста, ни самолета в его нормальном виде, а только дымящиеся обломки...
В пять утра мы проснулись от дикого грохота и, полусонные, прильнули к окнам. Казалось, началось землетрясение. Повсюду - вспышки выстрелов, огненные стрелы "катюш", гул тяжелых бомбардировщиков.
- Наступление? Артподготовка?
- Пока разведка боем, - сказал лейтенант Соколов, прикрывая бурое пятно на перевязанной голове. - Артподготовка начнется позже.
- Ничего себе разведка! Если это разведка, то какая же будет артподготовка!
Соколов как бы между прочим порадовал:
- Звукачи и оптики засекли на наших координатах много целей. Комбат просил поздравить вас.
Разведка боем продолжалась около часу, а в десять утра началось настоящее светопреставление. Вслед за морем огня "катюш" ударила артиллерия большой мощности, а затем и всех калибров. Дрожали стекла домов. Дрожали накаты землянок. Деревья, будто в испуге, сбрасывали снег с веток. Гудела земля. Потом огневики перенесли огонь в глубину обороны противника. К полудню на передовую двинулись танки. Все дороги пришли в движение. Зашевелились армейские тылы. Лишь мы, кажется, были сейчас забыты: ни приказа "вперед", никаких других распоряжений.
Вскоре в нашу деревню стали поступать первые раненые.
- Ну что там? Как? - Мы бросились к ним.
- Дела ничего... Наши пошли вперед...
А танки всё ревели и ревели. На башнях наименования танковых колонн и надписи: "От орловских колхозников", "Богодуховец", "Освободитель Проскурова", "Уральский рабочий", "Сибиряки - фронту"...
Мы понимали: началось что-то грандиозное, то, чего все ждали, к чему готовились, ради чего мы каждый день выходили на работу. Но никто из нас точно не знал в эту минуту, что же именно началось. Наступление на нашем участке фронта - на Сандомирском плацдарме? Или наступление всего 1-го Украинского фронта? А может быть, и всех фронтов?
Примчался Буньков - веселый, шумный, раскрасневшийся.
- Вечером будет митинг. Приведите себя в порядок. А пока, за неимением других дел, принимайте пленных. Сейчас первые партии прибудут. Тебе, Миша, поручение от комдива, - добавил он лейтенанту Соколову, только смотри не шали!
Соколов, кажется, не обрадовался:
- Получше кандидатуры не нашли?
Они договорились о порядке транспортировки пленных. До соседней деревни, где находился наш штаб, сопровождать пленных будем мы. Дальше хозвзвод и фотовзвод.
Первая партия прибыла в таком состоянии, что потребовалось вмешательство врачей. Пленных было четверо - оглохших от артиллерийской подготовки, окровавленных - из ушей и носов сочилась кровь, помятых и безразличных.
Саша попытался объясниться с ними на немецком языке. Ему приходилось не только с трудом подбирать слова, но и кричать, чтобы немцы услышали.
Один из них, видимо сообразительный, радостно закивал головой и повторил несколько раз понятное нам:
- Гитлер капут! Сталин - гут!
Другие немцы что-то проговорили, но я их не понял.
- Что они? - спросил я Сашу.
Странное дело: сколько лет мы долбили в школе немецкий язык, у меня даже были приличные оценки по этому предмету: я знал назубок артикли, мог прочитать с детства зазубренное стихотворение ("Айн меннляйн штеет им вальде, ганц штиль унд штум..."), но я не умел произнести самой элементарной немецкой фразы, не говоря уже о более существенном - понять немца, если он объяснялся более серьезно, чем "Гитлер капут!". И не только школа - Эмилия Генриховна со своим идеальным немецким не помогла.
- Они говорят, что это ужасно, это страшно - то, что пережили сегодня, - объяснил мне Саша.
Узнал Саша и другое: что среди четырех пленных был один прибалт и один австриец.
Первую группу Саша повел один, хотя Макака предложил, правда робко, свою помощь:
- Давай вместе?
Видимо, ему не хотелось вести немцев одному.
Во второй партии немцев оказалось больше - семь человек. Тут же подоспела третья группа - шестеро. Объясняться было некогда. Двух раненых наскоро перевязали, и мы с Макакой повели их в штаб.
Макака и я, когда мы оказываемся рядом, похожи на Паташона и Пата. Рядом с пленными немцами Макака не выглядел Геркулесом. С карабином наперевес он суетливо бегал то в хвосте, то впереди пленных. Некоторые немцы прихрамывали, двое были без обуви, со стертыми в кровь босыми ногами, один только в портянках. Я шел сбоку колонны.
Пленные вели себя понуро-дисциплинированно. Сами старались не отставать и торопили отставших. До штаба нам предстояло пройти около трех километров - дорога не дальняя. Плохо только, что путь наш лежал по скользкой тропке с бесконечными подъемами и спусками. Мы шли медленно. А я еще, как назло, немножко прихрамывал.
Возле небольшой чахлой рощицы тропка сворачивала круто вправо, и тут мы чуть задержались. Один немец поскользнулся, зацепив ногой о корягу, второй присел, чтобы поправить мокрые, грязные портянки - единственную свою обувку.
Пока мы ждали, Макака подошел ко мне:
- А глупо все же, что мы даже языка не знаем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69