На поле торчала черная, закопченная самоходка, и артиллерийская батарея малого калибра с перевернутыми орудиями.
- Осторожно, я иду вперед, - сказал комвзвода.
Все тихо. Лейтенант уже махнул нам - от самой самоходки.
Мы пошли дальше. Самоходка, верно, сгорела. Даже крест на ее корпусе еле виден.
За полем опять продолжался лес - еще больше разбитый, чем прежде. Многие деревья свалены наземь, перебиты пополам, выдернуты с корнем. Мы пробирались через настоящий бурелом.
Комвзвода торопил:
- Здесь можно бы идти побыстрее!
И верно, опасности никакой не было. А мы плелись, словно противник рядом.
Теперь мы шли рядом с лейтенантом.
- А вы, товарищ лейтенант, после войны опять в школу вернетесь или в армии останетесь? - ни к селу ни к городу спросил я комвзвода.
И верно, глупо. Или мне было просто не по себе от этой зловещей тишины и неизвестности?
Саша словно угадал мои мысли:
- Тебе не страшно?
- А тебе?
- Чуть-чуть.
- Не знаю, - ответил я.
А комвзвода молчал, так и не ответив на мой вопрос.
Наконец произнес:
- Не знаю, не знаю...
Мы еще не видели ни одного немца, но справа, и слева, и впереди раздались возгласы:
- Хенде хох!
- Стой, сволочь! - закричал Соколов и свалил кого-то наземь.
Мы подбежали к нему - перед ним не один, а трое немцев, двое стояли с поднятыми руками, третий валялся в ногах. Он пытался выстрелить. Лейтенант ногой вышиб у него автомат.
Теперь за деревьями ясно видны немцы. Одни выходили сами на наши крики, другие сопротивлялись, третьи, раненные, стонали. В темноте мы то тут, то там натыкались на тела убитых. Их не успели похоронить, и они лежали рядом с живыми. Где-то недалеко раздавались автоматные очереди, крики на русском и немецком языках, брань.
Часть пленных наши ребята уводили сразу. Других, которые не сопротивлялись, собирали в группы.
Володя собрал, кажется, человек двадцать.
- Веди, Протопопов! - приказал комвзвода. - И этих прихвати! Справишься?
- Справлюсь! - бодро выкрикнул Володя.
Мы двигались дальше.
На поляне стояло несколько бронетранспортеров и самоходка. Один из транспортеров повернул в нашу сторону дуло пулемета.
Поляна была уже окружена. Здесь сошлись почти все наши - два командира взвода, сержант и комбат Буньков.
- Ложись! Гранаты! - приказал комбат.
В бронетранспортер полетело несколько гранат одновременно. Одна упала рядом, другая взорвалась в воздухе, но все равно машина вспыхнула. Кто-то попал в цель - в бензобак.
И опять на поляне тишина.
- Убит, - произнес лейтенант Соколов. Он уже успел заглянуть в горящую машину.
Навстречу нам вели немцев незнакомые мне солдаты и офицеры. Двое волокли под руки раненого, кажется, старшину.
- Дальше, дальше, их там полно! - бросили они на ходу.
Лес гудел, как развороченный муравейник. То там, то здесь мелькал свет карманных фонариков. У нас фонариков не было, только у офицеров. Но Буньков и Соколов рядом. Нам видно.
Раздалось несколько взрывов, и мы опять залегли.
- Фаустпатроны! - крикнул Буньков.
Взрыв. Еще! Мы пока лежали, прижавшись к земле и к стволам деревьев. Лежать неудобно и холодно. Под нами слякоть: шинели, штаны, обмотки намокли моментально. В лесу холодно и сыро. Но что это?
За моей спиной голос Соколова:
- Комбат! Максим!
Я обернулся. Буньков сидел на корточках и неестественно раскачивался. Я не видел его лица, только - раскачивающуюся фигуру.
Соколов рядом с ним:
- Что с тобой? Что?
- Молчи, молчи, - шептал Буньков. Его лицо, освещенное фонариком Соколова, кривилось от боли. Он кусал губы и опять шептал: - Молчи, Миша... Молчи!
- Сюда! - позвал Соколов, хотя мы и так уже были рядом. - Берите! Вместе!
С трудом мы перевернули комбата, положили его на шинель Соколова, а он все шептал:
- Молчи... Молчи...
Тело его все в крови, и руки, и лицо. В темноте немыслимо понять, куда он ранен.
Соколов оставил за себя старшего сержанта - помкомвзвода, и мы втроем понесли Бунькова обратно в деревню.
На минуту комбат будто забылся, и мы невольно прислушались: дышит ли он? Мы сами старались не дышать и теперь слышали прерывистое дыхание старшего лейтенанта. Он словно желал помочь нам - открыл глаза и попытался улыбнуться.
Потом увидел Соколова и забормотал:
- Если что, батарея твоя, Миша... Я предупреждал заранее майора. Твоя, слышишь...
- Слышу, но не говори чепухи! - отмахнулся Соколов, еле переводя дух.
Когда мы наконец вошли в деревню, вся улица ее была забита пленными. А за нами из леса появлялись все новые и новые группы.
Теперь мы несли комбата вдвоем: Соколов и я. Саша, по приказанию комвзвода, побежал искать санинструктора.
Возле первого дома мы опустили Бунькова на крыльцо. Он по-прежнему прерывисто дышал и стискивал зубы.
- Лишь бы не в легкие, - сказал Соколов. - Куда же они запропастились?
Мимо пробежала девушка в шинели, Соколов увидел ее раньше и окликнул:
- Вы не врач?
- Нет, но у меня есть пакет. Давайте перевяжем, - предложила девушка.
- Наташа!
Она тоже узнала меня не сразу:
- Ты здесь?
Мы склонились над комбатом. Наташа разорвала ему гимнастерку и рубаху:
- Помогите.
Буньков стонал: мы приподняли его, чтобы удобнее было сделать перевязку.
- Ничего, ничего, сейчас. - Она ловко распечатала пакет и стала бинтовать грудь комбата. Теперь была ясно видна рана - осколок задел справа грудь и выскочил в бок.
- Это не страшно, - говорила Наташа. - Только надо немедленно в госпиталь. Правда, я не медик - может, что не так делаю... А вы тоже ранены? - Она заметила повязку на голове Соколова.
- Давно, все прошло, - сказал лейтенант.
Вскоре появился Саша с мужчиной-санинструктором и носилками.
А из лесу все выходили и выходили пленные. Солдаты и офицеры. Мальчишки и старики. Именно мальчишки и старики чаще всего: в последнее время немцы призвали в армию подчистую всех, кто мог держать оружие.
- А я живу здесь, - сказала Наташа и показала на дом, возле которого мы укладывали Бунькова на носилки.
Мы встретились, но только под утро. В маленьком с высокой черепичной крышей домике, похожем больше на немецкий, чем на польский. Здесь остановились Наташа и ее подруги по политотделу и штабу. Сначала говорили все вместе (ночь была слишком бурной), но вскоре девушки скисли:
- Мы пойдем...
Всем хотелось спать. Отбой объявили пока лишь до десяти утра, а часы показывали уже четверть шестого.
Я бы тоже встал, но Наташа остановила меня:
- Подожди! Ведь мы не виделись вечность...
Она заперла двери - входную и на кухне.
- Зачем? - удивился я.
- Да так... Мало ли...
Мы сидели с ней на кухне - чистой, блестящей, с кафелем и белыми шкафчиками, на которых аккуратно, по ранжиру стояли коробки с немецкими надписями: "крупа", "рис", "мука", "чай", "соль", "перец", "сахар", "корица"...
Она принесла в термосе кипяток.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69
- Осторожно, я иду вперед, - сказал комвзвода.
Все тихо. Лейтенант уже махнул нам - от самой самоходки.
Мы пошли дальше. Самоходка, верно, сгорела. Даже крест на ее корпусе еле виден.
За полем опять продолжался лес - еще больше разбитый, чем прежде. Многие деревья свалены наземь, перебиты пополам, выдернуты с корнем. Мы пробирались через настоящий бурелом.
Комвзвода торопил:
- Здесь можно бы идти побыстрее!
И верно, опасности никакой не было. А мы плелись, словно противник рядом.
Теперь мы шли рядом с лейтенантом.
- А вы, товарищ лейтенант, после войны опять в школу вернетесь или в армии останетесь? - ни к селу ни к городу спросил я комвзвода.
И верно, глупо. Или мне было просто не по себе от этой зловещей тишины и неизвестности?
Саша словно угадал мои мысли:
- Тебе не страшно?
- А тебе?
- Чуть-чуть.
- Не знаю, - ответил я.
А комвзвода молчал, так и не ответив на мой вопрос.
Наконец произнес:
- Не знаю, не знаю...
Мы еще не видели ни одного немца, но справа, и слева, и впереди раздались возгласы:
- Хенде хох!
- Стой, сволочь! - закричал Соколов и свалил кого-то наземь.
Мы подбежали к нему - перед ним не один, а трое немцев, двое стояли с поднятыми руками, третий валялся в ногах. Он пытался выстрелить. Лейтенант ногой вышиб у него автомат.
Теперь за деревьями ясно видны немцы. Одни выходили сами на наши крики, другие сопротивлялись, третьи, раненные, стонали. В темноте мы то тут, то там натыкались на тела убитых. Их не успели похоронить, и они лежали рядом с живыми. Где-то недалеко раздавались автоматные очереди, крики на русском и немецком языках, брань.
Часть пленных наши ребята уводили сразу. Других, которые не сопротивлялись, собирали в группы.
Володя собрал, кажется, человек двадцать.
- Веди, Протопопов! - приказал комвзвода. - И этих прихвати! Справишься?
- Справлюсь! - бодро выкрикнул Володя.
Мы двигались дальше.
На поляне стояло несколько бронетранспортеров и самоходка. Один из транспортеров повернул в нашу сторону дуло пулемета.
Поляна была уже окружена. Здесь сошлись почти все наши - два командира взвода, сержант и комбат Буньков.
- Ложись! Гранаты! - приказал комбат.
В бронетранспортер полетело несколько гранат одновременно. Одна упала рядом, другая взорвалась в воздухе, но все равно машина вспыхнула. Кто-то попал в цель - в бензобак.
И опять на поляне тишина.
- Убит, - произнес лейтенант Соколов. Он уже успел заглянуть в горящую машину.
Навстречу нам вели немцев незнакомые мне солдаты и офицеры. Двое волокли под руки раненого, кажется, старшину.
- Дальше, дальше, их там полно! - бросили они на ходу.
Лес гудел, как развороченный муравейник. То там, то здесь мелькал свет карманных фонариков. У нас фонариков не было, только у офицеров. Но Буньков и Соколов рядом. Нам видно.
Раздалось несколько взрывов, и мы опять залегли.
- Фаустпатроны! - крикнул Буньков.
Взрыв. Еще! Мы пока лежали, прижавшись к земле и к стволам деревьев. Лежать неудобно и холодно. Под нами слякоть: шинели, штаны, обмотки намокли моментально. В лесу холодно и сыро. Но что это?
За моей спиной голос Соколова:
- Комбат! Максим!
Я обернулся. Буньков сидел на корточках и неестественно раскачивался. Я не видел его лица, только - раскачивающуюся фигуру.
Соколов рядом с ним:
- Что с тобой? Что?
- Молчи, молчи, - шептал Буньков. Его лицо, освещенное фонариком Соколова, кривилось от боли. Он кусал губы и опять шептал: - Молчи, Миша... Молчи!
- Сюда! - позвал Соколов, хотя мы и так уже были рядом. - Берите! Вместе!
С трудом мы перевернули комбата, положили его на шинель Соколова, а он все шептал:
- Молчи... Молчи...
Тело его все в крови, и руки, и лицо. В темноте немыслимо понять, куда он ранен.
Соколов оставил за себя старшего сержанта - помкомвзвода, и мы втроем понесли Бунькова обратно в деревню.
На минуту комбат будто забылся, и мы невольно прислушались: дышит ли он? Мы сами старались не дышать и теперь слышали прерывистое дыхание старшего лейтенанта. Он словно желал помочь нам - открыл глаза и попытался улыбнуться.
Потом увидел Соколова и забормотал:
- Если что, батарея твоя, Миша... Я предупреждал заранее майора. Твоя, слышишь...
- Слышу, но не говори чепухи! - отмахнулся Соколов, еле переводя дух.
Когда мы наконец вошли в деревню, вся улица ее была забита пленными. А за нами из леса появлялись все новые и новые группы.
Теперь мы несли комбата вдвоем: Соколов и я. Саша, по приказанию комвзвода, побежал искать санинструктора.
Возле первого дома мы опустили Бунькова на крыльцо. Он по-прежнему прерывисто дышал и стискивал зубы.
- Лишь бы не в легкие, - сказал Соколов. - Куда же они запропастились?
Мимо пробежала девушка в шинели, Соколов увидел ее раньше и окликнул:
- Вы не врач?
- Нет, но у меня есть пакет. Давайте перевяжем, - предложила девушка.
- Наташа!
Она тоже узнала меня не сразу:
- Ты здесь?
Мы склонились над комбатом. Наташа разорвала ему гимнастерку и рубаху:
- Помогите.
Буньков стонал: мы приподняли его, чтобы удобнее было сделать перевязку.
- Ничего, ничего, сейчас. - Она ловко распечатала пакет и стала бинтовать грудь комбата. Теперь была ясно видна рана - осколок задел справа грудь и выскочил в бок.
- Это не страшно, - говорила Наташа. - Только надо немедленно в госпиталь. Правда, я не медик - может, что не так делаю... А вы тоже ранены? - Она заметила повязку на голове Соколова.
- Давно, все прошло, - сказал лейтенант.
Вскоре появился Саша с мужчиной-санинструктором и носилками.
А из лесу все выходили и выходили пленные. Солдаты и офицеры. Мальчишки и старики. Именно мальчишки и старики чаще всего: в последнее время немцы призвали в армию подчистую всех, кто мог держать оружие.
- А я живу здесь, - сказала Наташа и показала на дом, возле которого мы укладывали Бунькова на носилки.
Мы встретились, но только под утро. В маленьком с высокой черепичной крышей домике, похожем больше на немецкий, чем на польский. Здесь остановились Наташа и ее подруги по политотделу и штабу. Сначала говорили все вместе (ночь была слишком бурной), но вскоре девушки скисли:
- Мы пойдем...
Всем хотелось спать. Отбой объявили пока лишь до десяти утра, а часы показывали уже четверть шестого.
Я бы тоже встал, но Наташа остановила меня:
- Подожди! Ведь мы не виделись вечность...
Она заперла двери - входную и на кухне.
- Зачем? - удивился я.
- Да так... Мало ли...
Мы сидели с ней на кухне - чистой, блестящей, с кафелем и белыми шкафчиками, на которых аккуратно, по ранжиру стояли коробки с немецкими надписями: "крупа", "рис", "мука", "чай", "соль", "перец", "сахар", "корица"...
Она принесла в термосе кипяток.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69