- Что ты тут выделываешь, сударь? Сделался anima damnata канцлера, худшего врага пана гетмана? Мы, сударь, осведомлены о всех ваших делах. Слышали и о том, что ты перетянул на сторону фамилии Млодзеевского. Все говорят о том, что ты с необычайной ловкостью задал нам самый страшный удар... Разве можно так поступать? Гетман всегда любил всю вашу семью и всегда готов был прийти ей на помощь, а ты, сударь, становишься его неумолимым врагом!!
Теодор слушал его, удивленный и смущенный; но так как он уж и без того был раздражен, то эти нападки еще сильнее возбудили его.
- Дорогой доктор, - сказал он, - я не могу понять ваших упреков. Я свободный человек и не имею никаких обязательств по отношению к гетману, а мой отец и мать моя, которую я люблю больше всего на свете, учила и заклинала меня не иметь никакого дела с гетманом... Я так верю словам моей матери, что совершенно убежден в справедливости ее возмущения гетманом. Должно быть, он заслужил его; не стала бы она без всякой причины внушать мне неприязнь и отвращение к нему... Это одно, дорогой доктор. А второе: за время моей службы у князя-канцлера я стал смотреть совсем иными глазами на нужды страны и людей. Ничто на свете не может изменить моих убеждений я был и буду всегда противником гетмана, и если я, маленький человек, пригожусь кому-нибудь как орудие против гетмана, то будьте уверены, что я охотно пойду на это и буду служить тому.
Доктор онемел; он сложил руки жестом мольбы и отчаяния и воскликнул с горечью:
- Тодя, ты приводишь меня в ужас! Я могу сказать тебе только то, что твоя ненависть преступна и безбожна!
Тодя пожал плечами.
- Я не понимаю вас! - холодно ответил он.
- Но ведь ты веришь мне, что я желаю добра и вам, и себе? - вскричал Клемент. - Что я не лгун и не обманщик? Я даю тебе слово чести, что твоя ненависть - преступна и непозволительна!!
- С вашей точки зрения, - закончил Теодор. - Дорогой доктор, если бы вы сто раз повторили мне то же самое, вы все-таки не убедили бы меня; даже, если бы вы поклялись под присягой, я не мог бы измениться; да в конце концов я не отвечаю за свое чувство, а это чувство - отвращение и неприязнь к гетману. Никогда еще он не представлялся мне так ясно, как в канцелярии князя. Он горд, тщеславен, но в то же время слаб и ни к чему не способен; у него нет ни ясного ума, ни сильной воли... Отдать ему в руки судьбу Речи Посполитой, значит обречь ее на прежний беспорядок и погибель... Это - не государственный муж, а только тень человека, который издали выглядит как каменная статуя, а вблизи оказывается мглой и призрачным видением. Не говорите мне больше о нем.
Слушая его, Клемент схватился за голову.
- Довольно! - вскричал он. - Теперь довольно! Ты предубежден, несправедлив, ты весь под влиянием фамилии, когда-нибудь ты, может быть, пожалеешь о том, что добровольно отдал ей себя в жертву...
- Я не отдал ей себя в жертву, - холодно отвечал Теодор. - Я с сегодняшнего утра оставил место в канцелярии князя-канцлера. Я сам отказался от службы у него...
Клемент даже подскочил на месте, словно не доверяя своим ушам.
- Это еще что за новость? Как это случилось? Что же ты думаешь делать?
Паклевский довольно спокойно рассказал доктору о том, как он, заподозренный в нескромности и болтливости, не смог снести несправедливых обвинений и сам отказался.
Лицо доктора прояснилось.
- Это самое лучшее, что могло случиться с тобой! - воскликнул он, обнимая юношу. - Ради Бога, оставь ты теперь свои предубеждения и позволь мне за тебя поговорить с гетманом; у него ты займешь в сто раз более блестящее положение, чем то, на какое ты мог рассчитывать у канцлера после десяти лет унижений. Староста Браньский все чаще жалуется на ревматизм, Бек совсем не знает страны, нам нужен кто-нибудь...
- Ни за что на свете я не буду этим "кем-нибудь" у гетмана! - крикнул Тодя. - Ни за что!
- Да ведь ты даже понять не можешь, какая будущность может открыться перед тобой: это безумие, это самоубийство! - восклицал, подскакивая на месте, доктор Клемент.
- А в противном случае это навлекло бы на меня, кроме укоров собственной совести, проклятие матери, - прервал Теодор.
Доктор в отчаянии ударил рукой о стол и подпер голову ладонью; с сожалением и укором взглянул он на Паклевского.
- По крайней мере, не соглашайся уступить канцлеру и вернуться к нему, - медленно заговорил он, снова овладев собой, - и не вмешивайся ни в какие дела. Все говорят, что у тебя необыкновенные способности, что ты находчив и разумен не по летам... Если ты не хочешь служить у гетмана, то мы устроим тебя у коронного подстольника или у киевского воеводы.
- Благодарю, - отвечал Теодор, - это было бы то же самое, что служить гетману; у канцлера я не буду служить, потому что ушел от него, но порядочность требует, чтобы я не переходил в противный лагерь, и я этого не сделаю.
- Ты упрям так же, как мать! - крикнул доктор.
- Хорошо было бы, если бы я имел все ее качества, - сердито отозвался Паклевский, - тогда я согласился бы унаследовать все ее недостатки!! Это упрямство указывает на силу характера...
Заметив, что он обиделся, Клемент поспешил обнять его.
- Не сердись на меня, у тебя, наверное, нет и не будет на свете лучшего друга, чем я. К чему же дуться? Что же ты думаешь делать?
- Поеду в Борок, - отвечал Паклевский, - я должен дать матери отчет в том, что случилось, и выслушать ее совет.
- Но только не спеши ехать, - прервал француз, - отдохни, выжди и подумай еще, прошу тебя об этом.
В уме француза, очевидно, зародились какие-то новые планы: он ходил по комнате, упорно над чем-то думая, останавливался и снова ходил.
- Где ты живешь теперь? - спросил он.
- У меня еще нет квартиры...
- Остановись у меня! - воскликнул Клемент.
- Во дворце гетмана! - рассмеялся Теодор. - Вы же сами понимаете, что это невозможно. Меня бы сочли не только неблагодарным, но и предателем.
- Ну, хорошо, тогда, по крайней мере, приди ко мне завтра, - попросил доктор, - приди так около полудня, я тебе скажу что-нибудь, дам совет...
Он упрашивал Теодора, крепко пожимая его руку.
- Для вас я без преувеличения пошел бы в огонь и в воду, но только не во дворец гетмана, - воскликнул Теодор.
- А, да ну тебя! - крикнул француз, выведенный из терпения.
Теодор, услышав это довольно-таки грубое проклятие, которое даже неловко повторить, вместо того, чтобы рассердиться, от души расхохотался и начал обнимать доктора.
Настроение его вдруг изменилось: молодость редко сохраняет надолго раздражение и гнев.
Клемент сейчас же воспользовался этим.
- Что же, черт возьми, - воскликнул он, - тебе уже запрещают посещать друзей, и все это потому, что ты просидел несколько месяцев в этом притоне заговорщиков, который называется канцелярией канцлера!! Значит, ты остался их рабом, хоть и скинул с себя ярмо!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84