Ни я, ни ты.
Она кинула быстрый взгляд на сына, словно желая прочитать в его душе; но не нашла в ней ничего, кроме слепого послушания.
Теодор молчал, решив уступить ей во всем, а мать села подле него, подперев руками голову.
Прошло довольно много времени, прежде чем Теодор заговорил.
- Не могу ли я узнать, в чем же провинился гетман перед вами с отцом? Отец никогда не хотел говорить со мною об этом. Пока я был ребенком, и пока он был жив, я мог оставаться в неведении, но теперь...
На лице егермейстерши отразилось сильное волнение, но она овладела собой и сказала:
- Отец унес эту тайну с собой в могилу и, если он так поступил, значит, у него были свои основания, которых мы не должны доискиваться! Не спрашивай меня! С твоей стороны будет гораздо большей заслугой, если ты будешь слепо доверять и повиноваться мне.
И, говоря это, она охватила руками его голову и со слезами начала целовать его.
- Дитя мое милое, - сказала она, - будущее в твоих руках - оставь нам прошлое; два бремени лягут на твои плечи, и я не знаю, которое из них тяжелее: останься там, где ты был, и будь мне послушен!
Теодор, взяв ее руки, прижался к ним губами и замолчал.
Разговор этот занял большую часть ночи. Наконец силы женщины истощились, она позволила проводить себя в дом, и там, упав на кушетку, погрузилась в состояние полубодрствования, полусна; тело жаждало отдыха, но нервное возбуждение и душевное страдание отгоняли сон. Сын и служанка не оставляли ее до утра. Бесконечно долго тянулась весенняя ночь; но настало утро, а с ним - успокоение и сон.
Теодор не смел послать за доктором Клементом, но надеялся, что он сдержит свое обещание и приедет сам. Однако, только после полудня, уже ближе к вечеру, послышался стук знакомой каретки, подъезжавшей к самому крыльцу усадьбы.
Егермейстерша должна была лечь в постель, и юноша один вышел к доктору. Внимательный Клемент, узнав о состоянии здоровья Беаты, тотчас же поспешил к ней. Тут ему нечего было делать - опасности никакой не было, а утомление, упадок сил и печаль лучше всего излечиваются временем.
Посидев немного около егермейстерши, доктор сделал знак Теодору, что не следует утомлять ее разговором, и вышел вместе с юношей в сад.
Из всех прежних знакомых и приятелей семьи егермейстера, Клемент был известен, как самый верный друг, от которого не было тайн.
Добрый француз с чувством отеческой нежности взял юношу под руку и начал утешать и ободрять его, видя, что он совсем упал духом и запечалился.
- Ты молод и должен владеть собою, - сказал он, - печаль о том, что совершилось, и чего нельзя поправить, только напрасно истощает силы человека... У тебя есть мать, о которой ты должен думать, и - будущее открыто перед тобой...
- Я и думаю о матери, - возразил Тодя, - о себе думать - не время, но к чему эти размышления, когда все пути для меня закрыты?
Доктор стал расспрашивать, и Тодя передал ему весь свой разговор с матерью, не скрыв и того, что ему было запрещено обращаться к гетману или к деду, и что мать требовала от него, чтобы он, не заботясь о ней, возвращался поскорее в Варшаву и поступил на службу фамилии.
- Что касается твоей матери, то ты можешь о ней не беспокоиться, сказал Клемент, - потому что мы, то есть я, будем заботиться о ней; но вот служба у Чарторыйских мне не нравится. Мне было бы приятнее видеть тебя на службе у гетмана...
- Но мать не согласится на это! - сказал Теодор.
- Нужно переждать немного, - шепнул доктор, - может быть, нам удастся уговорить ее.
- Я в этом очень сомневаюсь, - закончил сын. - Она предвидела даже то, что совершенно невозможно, именно, что гетман сам захочет перетянуть меня к себе, и она заранее заявила мне, что всякое благодеяние с его стороны для нас неприемлемо.
Клемент взглянул на него, пожал плечами и не сказал ничего.
- Должен тебе признаться, - начал он снова, когда они очутились в глубине сада, - что я, имея на все это свою точку зрения, имел для тебя некоторые проекты. Убежденный в том, что мать со временем смягчится и изменит свое несправедливое отношение к гетману, я предполагал сам отвезти тебя в Белосток и представить нашему пану. Приближается торжество св. Яна, у нас будет множество гостей - в толпе легко можно пройти незамеченным.
Вот я и думал, что ты вмешаешься в толпу, потом представишься гетману, и я уверен, что гетман отнесся бы благосклонно к сыну своего прежнего служащего, которого он всегда любил... Кто знает, какие бы вышли из этого последствия?
Теодор, которому понравилась эта мысль, не отвечал ничего, потому что был уверен, что она неисполнима. Воля матери была слишком явно выражена.
Доктор не настаивал больше; он в задумчивости прошелся несколько раз по саду, потом взглянул на часы и вместе с Теодором вернулся к егермейстерше. Он сел подле нее на кровати, и, видя, что она не спит, завел разговор на посторонние темы.
Беата жаловалась, что силы оставили ее, как раз тогда, когда они ей всего нужнее.
- Они быстро вернуться, - сказал Клемент, - и я мог бы найти средство, чтобы это случилось в самое непродолжительное время, но для этого надо... для этого надо...
- Чего же надо? - спросил сын.
- Чтобы вы, сударь, приехали ко мне сами завтра утром за лекарством, которое я приготовлю, и осторожно, не взболтнув, привели его матери.
- Да я готов хоть сейчас ехать! - воскликнул Теодор.
- Как? Он должен ехать в Белосток! - прервала мать.
- А что такое? Белосток и мой дом зачумлены что ли? Что случится с вашим сыном, если он заглянет в мою усадьбу?
Беата, сдвинув брови, хмуро поглядела на доктора.
- Было бы просто смешно, - прибавил Клемент, - если бы вы запрещали ему даже по своим делам ездить в город только потому, что вы не желаете иметь сношений с гетманским двором.
Егермейстерша слегка покраснела и не решилась возражать, а доктор прибавил добродушным тоном:
- Ну, значит - решено! Я буду ждать завтра, но только его и никого другого. Юноша проедется, рассеется, и это будет ему полезно.
Говоря это, он встал и, избегая возражений со стороны больной, поцеловал ее руку и поскорее ушел. Уже сидя в кабриолете, Клемент еще раз напомнил Теодору, чтобы он сам приехал к нему.
Когда сын вернулся к матери, он должен был выслушивать ее упреки доктору за чудачество и за упрямство, с которым он требовал выполнения своих сумасбродных проектов. На другой день обеспокоенная егермейстерша снова призвала к себе Теодора, готовившегося к отъезду, и стала упрашивать его не задерживаться в городе и у доктора, а поскорее возвращаться, так как она будет бояться за него.
- Никакое лекарство не поправит того, что причинит мне это беспокойство. Ты знаешь, как я ненавижу этот город, самого гетмана и всех тех ничтожных людей, которые его окружают. Только доктор составляет исключение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84
Она кинула быстрый взгляд на сына, словно желая прочитать в его душе; но не нашла в ней ничего, кроме слепого послушания.
Теодор молчал, решив уступить ей во всем, а мать села подле него, подперев руками голову.
Прошло довольно много времени, прежде чем Теодор заговорил.
- Не могу ли я узнать, в чем же провинился гетман перед вами с отцом? Отец никогда не хотел говорить со мною об этом. Пока я был ребенком, и пока он был жив, я мог оставаться в неведении, но теперь...
На лице егермейстерши отразилось сильное волнение, но она овладела собой и сказала:
- Отец унес эту тайну с собой в могилу и, если он так поступил, значит, у него были свои основания, которых мы не должны доискиваться! Не спрашивай меня! С твоей стороны будет гораздо большей заслугой, если ты будешь слепо доверять и повиноваться мне.
И, говоря это, она охватила руками его голову и со слезами начала целовать его.
- Дитя мое милое, - сказала она, - будущее в твоих руках - оставь нам прошлое; два бремени лягут на твои плечи, и я не знаю, которое из них тяжелее: останься там, где ты был, и будь мне послушен!
Теодор, взяв ее руки, прижался к ним губами и замолчал.
Разговор этот занял большую часть ночи. Наконец силы женщины истощились, она позволила проводить себя в дом, и там, упав на кушетку, погрузилась в состояние полубодрствования, полусна; тело жаждало отдыха, но нервное возбуждение и душевное страдание отгоняли сон. Сын и служанка не оставляли ее до утра. Бесконечно долго тянулась весенняя ночь; но настало утро, а с ним - успокоение и сон.
Теодор не смел послать за доктором Клементом, но надеялся, что он сдержит свое обещание и приедет сам. Однако, только после полудня, уже ближе к вечеру, послышался стук знакомой каретки, подъезжавшей к самому крыльцу усадьбы.
Егермейстерша должна была лечь в постель, и юноша один вышел к доктору. Внимательный Клемент, узнав о состоянии здоровья Беаты, тотчас же поспешил к ней. Тут ему нечего было делать - опасности никакой не было, а утомление, упадок сил и печаль лучше всего излечиваются временем.
Посидев немного около егермейстерши, доктор сделал знак Теодору, что не следует утомлять ее разговором, и вышел вместе с юношей в сад.
Из всех прежних знакомых и приятелей семьи егермейстера, Клемент был известен, как самый верный друг, от которого не было тайн.
Добрый француз с чувством отеческой нежности взял юношу под руку и начал утешать и ободрять его, видя, что он совсем упал духом и запечалился.
- Ты молод и должен владеть собою, - сказал он, - печаль о том, что совершилось, и чего нельзя поправить, только напрасно истощает силы человека... У тебя есть мать, о которой ты должен думать, и - будущее открыто перед тобой...
- Я и думаю о матери, - возразил Тодя, - о себе думать - не время, но к чему эти размышления, когда все пути для меня закрыты?
Доктор стал расспрашивать, и Тодя передал ему весь свой разговор с матерью, не скрыв и того, что ему было запрещено обращаться к гетману или к деду, и что мать требовала от него, чтобы он, не заботясь о ней, возвращался поскорее в Варшаву и поступил на службу фамилии.
- Что касается твоей матери, то ты можешь о ней не беспокоиться, сказал Клемент, - потому что мы, то есть я, будем заботиться о ней; но вот служба у Чарторыйских мне не нравится. Мне было бы приятнее видеть тебя на службе у гетмана...
- Но мать не согласится на это! - сказал Теодор.
- Нужно переждать немного, - шепнул доктор, - может быть, нам удастся уговорить ее.
- Я в этом очень сомневаюсь, - закончил сын. - Она предвидела даже то, что совершенно невозможно, именно, что гетман сам захочет перетянуть меня к себе, и она заранее заявила мне, что всякое благодеяние с его стороны для нас неприемлемо.
Клемент взглянул на него, пожал плечами и не сказал ничего.
- Должен тебе признаться, - начал он снова, когда они очутились в глубине сада, - что я, имея на все это свою точку зрения, имел для тебя некоторые проекты. Убежденный в том, что мать со временем смягчится и изменит свое несправедливое отношение к гетману, я предполагал сам отвезти тебя в Белосток и представить нашему пану. Приближается торжество св. Яна, у нас будет множество гостей - в толпе легко можно пройти незамеченным.
Вот я и думал, что ты вмешаешься в толпу, потом представишься гетману, и я уверен, что гетман отнесся бы благосклонно к сыну своего прежнего служащего, которого он всегда любил... Кто знает, какие бы вышли из этого последствия?
Теодор, которому понравилась эта мысль, не отвечал ничего, потому что был уверен, что она неисполнима. Воля матери была слишком явно выражена.
Доктор не настаивал больше; он в задумчивости прошелся несколько раз по саду, потом взглянул на часы и вместе с Теодором вернулся к егермейстерше. Он сел подле нее на кровати, и, видя, что она не спит, завел разговор на посторонние темы.
Беата жаловалась, что силы оставили ее, как раз тогда, когда они ей всего нужнее.
- Они быстро вернуться, - сказал Клемент, - и я мог бы найти средство, чтобы это случилось в самое непродолжительное время, но для этого надо... для этого надо...
- Чего же надо? - спросил сын.
- Чтобы вы, сударь, приехали ко мне сами завтра утром за лекарством, которое я приготовлю, и осторожно, не взболтнув, привели его матери.
- Да я готов хоть сейчас ехать! - воскликнул Теодор.
- Как? Он должен ехать в Белосток! - прервала мать.
- А что такое? Белосток и мой дом зачумлены что ли? Что случится с вашим сыном, если он заглянет в мою усадьбу?
Беата, сдвинув брови, хмуро поглядела на доктора.
- Было бы просто смешно, - прибавил Клемент, - если бы вы запрещали ему даже по своим делам ездить в город только потому, что вы не желаете иметь сношений с гетманским двором.
Егермейстерша слегка покраснела и не решилась возражать, а доктор прибавил добродушным тоном:
- Ну, значит - решено! Я буду ждать завтра, но только его и никого другого. Юноша проедется, рассеется, и это будет ему полезно.
Говоря это, он встал и, избегая возражений со стороны больной, поцеловал ее руку и поскорее ушел. Уже сидя в кабриолете, Клемент еще раз напомнил Теодору, чтобы он сам приехал к нему.
Когда сын вернулся к матери, он должен был выслушивать ее упреки доктору за чудачество и за упрямство, с которым он требовал выполнения своих сумасбродных проектов. На другой день обеспокоенная егермейстерша снова призвала к себе Теодора, готовившегося к отъезду, и стала упрашивать его не задерживаться в городе и у доктора, а поскорее возвращаться, так как она будет бояться за него.
- Никакое лекарство не поправит того, что причинит мне это беспокойство. Ты знаешь, как я ненавижу этот город, самого гетмана и всех тех ничтожных людей, которые его окружают. Только доктор составляет исключение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84