Прочитанная верхняя страничка письма с пятном типографской краски от большого пальца Хэнди упала на пол. Я увидел как он покачал головой.
— Дядюшка Григгс в самом деле умер, но только он не оставил мне ни единого пенса. Собственно говоря, другого от старого скряги было трудно и ожидать, но я все-таки расстроен, мальчики. Ведь я собирался истратить свою долю наследства на изготовление нового готического шрифта. Это должны быть литеры красивые и строгие без всяких безвкусных финтифлюшек, которыми французы украшают свои заглавные буквы. А теперь нам придется подождать.
В жизни у моего наставника (о наших с ним довольно необычных отношениях будет сказано немного ниже) имелись две основные причины для огорчения, и они весьма часто приводили к вспышкам гнева с его стороны. Во-первых, недостаточное, по его мнению, почтение, с которым люди относились к его профессии. Ибо по глубокому убеждению Темперанса Хэнди не было занятия более благородного и полезного, нежели книгопечатание. Сравниться с ним могли разве что живопись и ваяние. Даже поэзию (а именно сочинение сонетов для услады слуха дам) он ставил гораздо ниже. Вторым источником раздражения была приверженность наших печатников к французскому шрифту.
— Вы только взгляните, — говорил он своим подмастерьям, когда в его руки попадала новая книга. — Как можно читать такой шрифт? Сплошная чернота! Будто сам дьявол наследил. Если это продолжится, уверяю вас, что самое позднее к 1650 году все ученые попросту ослепнут! — С особой неприязнью он относился к работам великого Джефроя Тори, который утверждал, что способен работать над новым шрифтом только на огромном листе, разделенном на две тысячи клеток. Лишь в этом случае, полагал он, можно добиться идеальной конфигурации и пропорций. Хэнди был с этим категорически не согласен.
— Глупости, — ворчал он, — шарлатанство чистой воды.
Я наблюдал как он дочитывает письмо. Внезапно выражение его лица изменилось.
— А вот наконец и настоящие новости! — воскликнул он. — «Королева Бесс» вчера вечером бросила якорь в Дувре. Джон Уорд уже на берегу и просит Тоби передать, что сегодня в четыре часа прибудет сюда!
Мои ноги соскользнули с деревянного чурбака и с глухим стуком опустились на пол. Испанская грамматика выпала у меня из рук.
— Джон Уорд возвращается! — воскликнул я. — Нам нужно отметить его прибытие — разжечь большой костер…
— Да это нам обязательно следует сделать, несмотря на все запреты, указы и договоры короля Иакова. — Надо сказать, что мой наставник глубоко презирал нового короля за тот мир, который он заключил с испанцами, и в своих чувствах был далеко не одинок.
В конце концов ты все-таки оказался прав, Тод — новость действительно важная. Умой лицо и беги к городской ратуше. Нужно как можно быстрее оповестить всех.
Потом Темперанс Хэнди велел двум своим другим подмастерьям возвращаться к работе, а я неожиданно понял, что принял важное решение. Я встал с табурета в углу мастерской, где столько лет грыз гранит знаний и изучал иностранные языки под руководством моего доброго наставника.
— Я решил закончить свои занятия.
Кустистые брови Хэнди, придававшие ему сходство со старым гончим псом, удивленно приподнялись.
— Ну что ж, Роджер, — мягко произнес он. — Я считаю, что сумел передать тебе все свои скромные познания. Разумеется, ты можешь продолжить свое образование в колледже, я много раз говорил об этом твоей матери. Но откуда столь внезапное решение? Это как-то связано с известием о прибытии Джона Уорда?
Я оглянулся для того, чтобы убедиться в том, что нас никто не подслушивает.
— Именно так, сэр, хочу идти с ним в море, — ответил я. — Но это вовсе не внезапное решение. Оно уже давно у меня созрело.
— Но зачем же тогда было получать классическое образование? Неужели лишь для того, чтобы стать моряком? И что скажут по этому поводу твои мать и тетушка?
Мне очень хорошо было известно, что они скажут.
— Я всегда хотел стать моряком, — произнес я. — Мой отец принимал участие в разгроме Армады и он всегда хотел видеть меня моряком. Я ведь из семейства Близов, а все мужчины, носящие эту фамилию — испокон веку моряки. Пора и мне встать на этот путь.
— Марк Близ был отличным моряком, а ты его сын. Но в тебе ведь течет и кровь Пири, а Пири никогда моряками не были. — Он взял мою руку, внимательно разглядывая ее, и покачал головой.
— О характере человека лучше всего говорят его руки. Твои слишком нежны, чтобы сращивать концы снастей. Не могу представить тебя, карабкающимся по вантам, мой мальчик. Боюсь, ты больше приспособлен для научных занятий, чем для жизни в море.
— Я не Пири, — возразил я, чувствуя, как меня охватывает упрямство, которое всегда находило на меня, когда тетушка Гадилда начинала рассказывать о величии и знатности рода Пири.
— Ну что же, последнее слово разумеется за тобой, но прежде чем совершить столь решительный шаг, тебе непременно следует поставить в известность мать и тетку.
Теперь, я думаю, самое время рассказать, как я попал к Темперансу Хэнди. Моя мать была младшей дочерью сэра Людара Пири из Грейт Ланнингтона и потому поднялся большой скандал, когда она сбежала из дома и вышла замуж за капитана рыболовного судна Марка Близа. После смерти моего отца денег нам постоянно не хватало, но мама и тетушка Гадилда решили во что бы то ни стало дать мне образование, подобающее джентльмену. У них не было средств нанять мне настоящего гувернера и наставника, но они не могли смириться с тем, что мне придется ходить в городскую школу. Тогда тетушке Гадилде и пришел в голову отличный по ее мнению план.
В нашем городке Темперанс Хэнди пользовался репутацией самого умного и образованного человека. Его состоятельный дядюшка Григгс, торговец шелком и бархатом хотел сделать из него священника и оплатил его учебу в Кембридже. Однако из университета Хэнди вышел убежденным сторонником взглядов Роберта Брауна и его ожидала не церковная кафедра, а скорее обвинение в ереси и костер. Глубоко разочарованный тем, что его племянник пренебрег религиозной стезей и занялся «низким» ремеслом словолитчика, дядюшка Григгс прервал с ним всякие отношения. Хэнди с самых младых ногтей отличался мятежным бунтарским духом и своими взглядами резко отличался от окружающих. Так он осуждал существующие общественные порядки, а порой даже хвалил Джона Болла и вождей крестьянских восстаний в Центральной Европе. Он был также злым насмешником и постоянно издевался над вещами, в которые подавляющее большинство верит безоговорочно. А ведь такое люди не прощают. Он отрицал существование всякой магии и волшебства, а общий страх перед колдовством бесил его больше всего на свете.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159