На следующий день выиграла я, а потом еще раз. Очередная записка Ариэля чуть не угодила мне в лоб, когда я показывала Ужас. Сначала мы ничего не поняли: «Красивее всех самая неподвижная». Летисия сообразила последней, покраснела и отошла в сторону, а мы с Оландой возмущенно переглянулись. Сначала мы с ней сгоряча решили, что Ариэль просто идиот, но ведь такого не скажешь вслух, в присутствии Летисии, при ее-то чувствительности. Она, бедная, и так несет тяжелый крест. Сама она не проронила ни слова, но, видимо, поняла, что записка по праву принадлежит ей, и сохранила ее. В тот день мы вернулись домой необычно молчаливые и вечером вместе не играли. За столом Летисия была очень весела, у нее радостно блестели глаза, и мама то и дело обменивалась многозначительными взглядами с тетей, словно бы призывая ее в свидетели. Дело в том, что как раз накануне Летисии назначили какое-то новое лечение. Видимо, оно-то и подействовало на нее таким чудесным образом.
Перед сном мы с Оландой все обсудили. Вовсе не записка Ариэля нас возмутила. В конце концов, мало ли как все выглядит из окна движущегося поезда. Но нам показалось, что Летисия несколько злоупотребляет своим особым положением. Она ведь прекрасно понимает, что ей мы никогда ничего не скажем, знала, что в доме, где есть человек с физическим недостатком, да еще гордый, все, и сам больной в первую очередь, ведут себя так, как будто знать не знают ни о каком изъяне, или, вернее, каждый делает вид, что не знает, что другие тоже знают. Но все хорошо в меру, а поведение Летисии за столом и то, как она хранила эту несчастную записку, — это уже чересчур. Той ночью мне опять снились железнодорожные кошмары: как будто я иду утром по огромному полю, многократно пересеченному рельсами, и вижу вдалеке приближающиеся огни локомотивов. Я в ужасе гадаю, пройдет ли поезд слева или справа от меня, а сзади между тем надвигается скорый, но самое ужасное, что какой-нибудь из поездов может в последний момент свернуть на другой путь и задавить меня. Но утром я мгновенно забыла о своем сне, потому что Летисия проснулась совсем больная и даже одеться сама была не в состоянии. Нам показалось, что ей немного стыдно за вчерашнее, и мы старались быть добры к ней: сказали, что ей от того хуже, что она слишком много ходила, и, наверно, сегодня лучше остаться в своей комнате и почитать. Она в ответ молчала, но к столу вышла и на все расспросы мамы отвечала, что чувствует себя уже хорошо и спина почти не болит. При этом она неотрывно смотрела на нас с Оландой.
На сей раз жребий вытянула я, но тут Бог знает, что на меня нашло, и я уступила свое право Летисии, естественно, не объясняя почему. Что ж, если он предпочитает ее, пусть насмотрится на нее вдоволь. Сегодня выпало показывать статую, и мы выбрали для Летисии наряд попроще, чтобы не осложнять ей жизнь. Она задумала нечто вроде китайской принцессы: стыдливо потупиться и скромно, как это принято у китайских принцесс, сложить ручки. Мы с Оландой отсиживались в тени, Оланда вообще отвернулась, когда показался поезд, но я-то смотрела и поняла, что Ариэль никого, кроме Летисии, не видит. Он не спускал с нее глаз до тех пор, пока поезд не скрылся за поворотом, а Летисия все продолжала стоять неподвижно и не знала, как Ариэль на нее только что смотрел. Правда, когда она наконец отступила в тень отдохнуть, мы поняли, что нет, все-таки знала и что ей очень хотелось бы ходить в этом наряде весь день, до вечера.
В среду тянули жребий только мы с Оландой, потому что Летисия сказала, что, по справедливости, она должна на сегодня выйти из игры. Выиграла Оланда — вечно ей везет, — но очередное послание Ариэля упало около меня. Первым моим побуждением было отдать его Летисии, которая молча стояла рядом, но потом я подумала, что нельзя же потакать ей во всем, и медленно развернула сложенный листок. Ариэль сообщал, что завтра сойдет на ближайшей станции и по насыпи доберется к нам — поболтать. Почерк был ужасный, но последняя фраза показалась нам прелестной: «Сердечный привет трем статуям». Подпись — какая-то закорючка, но в ней проступал характер писавшего.
Пока мы снимали с Оланды ее наряд, Летисия несколько раз бросала на меня испытующие взгляды. Я просто прочитала им записку, и никто из них ни слова не проронил. Их молчание меня раздражало: в конце концов, Ариэль завтра придет, надо же все обсудить и решить, как себя вести. Если узнают дома или кому-нибудь из этих Лоса придет охота шпионить, а ведь они так завистливы, эти коротышки, тогда уж точно быть скандалу. Да и вообще, вот так молчать, перебирая наряды, было очень неуютно. Мы и домой вернулись молча, через все ту же белую дверь. Тетя Руфь попросила нас с Оландой выкупать Хосе, кота, а сама увела Летисию — новое лечение. Наконец-то мы дали себе волю. Завтрашний визит Ариэля казался чудом, у нас никогда еще не было друзей-мальчиков, кузен Тито не в счет — малявка, до сих пор играет в солдатики и верит в первое причастие. Мы очень нервничали, и бедняжке Хосе пришлось туго. Оланда, будучи посмелее, наконец заговорила о Летисии. Я совершенно растерялась: с одной стороны, будет ужасно, если Ариэль узнает, но, с другой стороны, лучше бы все раскрылось, потому что это неправильно — обременять других своими бедами. Главное, как бы устроить так, чтобы Летисия не страдала, ей и так несладко, да еще это новое лечение, будь оно неладно.
Вечером мама удивилась, что мы такие тихие, вот чудеса, мыши вам, что ли, языки отгрызли, потом они с тетей переглянулись, и обе решили, что мы натворили что-нибудь и теперь нас мучает совесть. Летисия ела очень мало, сказала, что плохо себя чувствует, и ушла к себе читать «Рокамболя». Она нехотя разрешила Оланде проводить ее, а я взялась за вязанье, это меня всегда успокаивает. Дважды я порывалась пойти к Летисии, все не могла понять, что они там застряли, но вот Оланда вернулась, с весьма значительным видом уселась рядом со мной и просидела молча, пока мама и тетя Руфь не встали из-за стола. «Она не пойдет. Написала письмо, но сказала, чтобы мы отдали его, только если он несколько раз о ней спросит». Оттопырив карман блузки, она показала мне сиреневый конверт. Потом нас позвали вытирать тарелки. В ту ночь мы уснули сразу, утомленные переживаниями и купанием Хосе.
На следующее утро меня послали на рынок за покупками и Летисию я не видела. Она не покидала своей комнаты. Перед тем как нас позвали к столу, я зашла к ней на минутку. Она сидела у окна, обложенная подушками, с девятым томом «Рокамболя». Выглядела она неважно, но, через силу смеясь, стала плести мне что-то о пчеле, которая залетела в комнату, а наружу — никак, а потом еще о том, какой смешной сон ей приснился… Я тоже что-то мямлила, мол, как жаль, что она не сможет пойти с нами, но с каким трудом давалось мне каждое слово!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202