Это был высший шик для нас, дивноморских, — хлебнув из фляжки, чувствую, как спиртовая настойка на французских клопах умеряет силу морозного холода в груди. — Кстати, — вспоминаю, — почему в Москве оказалась? Из-за шампанского. Да-да, — утвердительно киваю. — Это тот, которого я… ка-а-ак… йоп-чаги!.. весь в белом… угостил шампанским, а потом, и-и-иях!.. — сделала новый глоток.
— А как звали нашего героя? Арнольд, кажется?
— Арнольд. Представляешь? — усмехнулась. — Не имя — анекдот! И вся наша жизнь — анекдот. Ой, голова кружится, как на карусели.
— Наклюкалась, Маша?
— Какое смешное слово: на-клю-ка-лась?
— Поспи.
— Чтобы поспать, надо закрыть глаза.
— И что?
— Я боюсь закрывать глаза.
— Почему?
— Если закрою глаза, то умру, как Танечка.
— Прекрати!
— Она плакала, Танечка, — вспомнила. — Наверное, ей было больно.
— Спи.
— Это ведь больно, когда отрезают голову?
И не получила ответа: дневной мир неожиданно померк, будто надо мной выключили вечную лампочку. И я пропала из него, точно мне самой откромсали голову — откромсали кухонным резаком, удобным именно для этого дела.
4
Я сплю, и, видимо, от неловкости положения затекают руки. И мне кажется, что я, связанная, нахожусь в каком-то подозрительном помещение, напоминающие ординаторскую в больнице. Об этом утверждает неприятный запах болезней, кушетка с липкой клеенкой, металлический столик, ведро, переполненное использованными бинтами со следами старой ржавой крови. И я понимаю, что надо выручать себя, в противном случае…
На трубе отопления вижу заостренный выступ для крана. Раньше здесь был вентиль, потом его сняли. Хорошо, что его сняли… Заставляю себя осесть с кушетки. После нескольких безуспешных попыток удается зацепиться веревкой за этот спасительный вентильный выступ. После несколько минут напряжения свобода! Свобода?
Я тихо подхожу к двери со стеклом выкрашенным в белый отвратительный сурик. Приоткрываю её — больничный длинный коридор, в его глубине слышится неторопливые и размеренные голоса. Вглядываюсь: горит дежурная лампа. Я, как тень, двигаюсь туда. У меня легкий тренированный шаг и почти нет дыхания.
Приближаясь, вижу за столом сидят четыре человека в белых медицинских халатах. У всех стоптанные туфли и мешковатые брюки с пузырями на коленях. Люди играют в карты и переговаривается. Во всем этом ничего нет странного, кроме одного — лица игроков скрыты масками. Это новогоднее масками улыбающегося зайца с упитанными розовыми щеками.
Я заставляю себя сдержать крик ужаса: узнаю троих — это «детсадовский врач», «учитель химии» и «таксист». А вот кто такой четвертый? И о чем они говорят?
— Да, господа, — кидает карты на стол «врач», — трудно стало работать, я вам так скажу. Никакого доверия со стороны родителей. Нами пугают детей. Да и сама эта ребятня такая недоверчивая. Даже на сладкий чупа-чупс не ведется…
— Проще надо, коллега, проще, — усмехается «учитель химии». — Без чупа-чупсовских, понимаешь, затей. Прежде всего надо завоевать авторитет. А есть авторитет — нет проблем.
— Проблема у меня, — вздыхает «таксист». — Нарвался я тут на одну шалую. Красивая девочка. Маша зовут. Вы её, наверное, знаете? Очень мне понравилась. Хотел её полюбить от всей души, а она, стерва молодая, возьми и ломиком ткни мне в легкое. Больно, господа, больно и неприятно.
— Вы пали жертвой собственной беспечности, коллега, — засмеялся «четвертый», мне неизвестный. — Разве можно таким доверять? Если решил расчленить, не отвлекайся на порывы души. Могу привести недавний пример: молодой человек из Санкт-Петербурга некто Эдуард Шемяков оказался любителем женских пальчиков. Действовал без всяких сантиментов — душил заранее сплетенной удавкой или работал ножом. Далее с бездыханным телом устраивал сексуальные оргии. Удовлетворив похоть, отрезал понравившуюся часть тела: грудь, бедро, голень или там филейные доли. Упаковывал добычу в целлофановый пакет и шел домой, где его ждали интеллигентные папа и папа, старшая сестра и двое младших братиков. Фирменное блюдо готовил сам. Сдабривал мясо брусникой или клюквой, посыпанной сахаром. Правда, Эдуард попался в руки правосудия, поленился отнести отходы от подружки старшей сестры подальше — бросил в соседний с родным домом овраг. Разве можно так поступать опрометчиво?
— Вот-вот, «поленился». Самое надежное средство — это серная кислота, — заметил «учитель химии». — Идеальное средство. Правда, с Машей у меня тоже промашка вышла, признаться. Сбежала, когда я её подружку Величко рубил, чтобы замочить в кислоте…
— Маша-Маша, — вспоминал «детсадовский врач». — У меня тоже была Маша с косолапым мишкой. Укусила за палец, представляете?
— Безобразие, совсем развинтилась, — пожаловался «таксист». — Где это видано, чтобы ломами бить человека. Я пас, господа, — скинул карты на стол.
— По-моему, мы говорим об одной и той же фигуре, — хмыкнул «четвертый» — Должен вам обрадовать, коллеги, Маша наша гостья! — Жестом руки успокоил игроков. — Не волнуйтесь. Хлороформ — надежное средство. Спит в ординаторской, как убитая.
— Не-е-ет, вы её не знаете, — заволновался «таксист». — Она живучая, как кошка. Зря я ей башку не оттяпал в машине, боялся салон испачкать. А теперь вот маюсь, — взялся руками за ломик торчащий в боку.
— У меня такие фокусы не пройдут, — говорит «четвертый». — Моя квалификация вам известна, господа. Люблю современную моду и топ-модели. Такая вот душевная слабость. Опять же многолетняя практика в области разделки рыбы, — швыряет веером карты на стол. — Игра сделана, коллеги. Поднимается в полный рост. — Пойду, займусь нашей Машей, — вырвав ящик из стола, извлекает оттуда кухонный резак. — Что может быть прекраснее любви с расчлененной красоткой, господа?
— А вы, батенька, извращенец, — хихикает «таксист». — Желаю удачи-с.
— Вот удачи нам порой и не хватает, — соглашается «четвертый» и начинает движение по коридору в мою сторону.
Я отступаю в ужасе и, чувствуя спиной дверь, вдавливаюсь в какую-то палату. Дрожащей рукой защелкиваю не очень надежный замок. Перевожу дыхание. Потом оглядываюсь и… почти теряю сознание. В больничной многоместной палате над казенными кроватями висят на скотобойных крюках человеческие обрубки, сочащиеся тяжелой черной кровью. И, умирая от беспредельного кошмара, я догадываюсь, кому они принадлежат…
Более того, один из крюков свободен…
Открыв глаза, вижу рожковую люстру — её домашний и уютный вид обрывает кошмарный сон. За открытым окном фиолетит столичный вечер. Я нахожусь в комнате своей двоюродной сестры Евгении. Как здесь оказалась? Ах, да!..
И вспоминаю — все вспоминаю.
И чувствую, как вновь саднит душа. Боже, весь ужас, связанный с Танечкой, происходил на самом деле.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84
— А как звали нашего героя? Арнольд, кажется?
— Арнольд. Представляешь? — усмехнулась. — Не имя — анекдот! И вся наша жизнь — анекдот. Ой, голова кружится, как на карусели.
— Наклюкалась, Маша?
— Какое смешное слово: на-клю-ка-лась?
— Поспи.
— Чтобы поспать, надо закрыть глаза.
— И что?
— Я боюсь закрывать глаза.
— Почему?
— Если закрою глаза, то умру, как Танечка.
— Прекрати!
— Она плакала, Танечка, — вспомнила. — Наверное, ей было больно.
— Спи.
— Это ведь больно, когда отрезают голову?
И не получила ответа: дневной мир неожиданно померк, будто надо мной выключили вечную лампочку. И я пропала из него, точно мне самой откромсали голову — откромсали кухонным резаком, удобным именно для этого дела.
4
Я сплю, и, видимо, от неловкости положения затекают руки. И мне кажется, что я, связанная, нахожусь в каком-то подозрительном помещение, напоминающие ординаторскую в больнице. Об этом утверждает неприятный запах болезней, кушетка с липкой клеенкой, металлический столик, ведро, переполненное использованными бинтами со следами старой ржавой крови. И я понимаю, что надо выручать себя, в противном случае…
На трубе отопления вижу заостренный выступ для крана. Раньше здесь был вентиль, потом его сняли. Хорошо, что его сняли… Заставляю себя осесть с кушетки. После нескольких безуспешных попыток удается зацепиться веревкой за этот спасительный вентильный выступ. После несколько минут напряжения свобода! Свобода?
Я тихо подхожу к двери со стеклом выкрашенным в белый отвратительный сурик. Приоткрываю её — больничный длинный коридор, в его глубине слышится неторопливые и размеренные голоса. Вглядываюсь: горит дежурная лампа. Я, как тень, двигаюсь туда. У меня легкий тренированный шаг и почти нет дыхания.
Приближаясь, вижу за столом сидят четыре человека в белых медицинских халатах. У всех стоптанные туфли и мешковатые брюки с пузырями на коленях. Люди играют в карты и переговаривается. Во всем этом ничего нет странного, кроме одного — лица игроков скрыты масками. Это новогоднее масками улыбающегося зайца с упитанными розовыми щеками.
Я заставляю себя сдержать крик ужаса: узнаю троих — это «детсадовский врач», «учитель химии» и «таксист». А вот кто такой четвертый? И о чем они говорят?
— Да, господа, — кидает карты на стол «врач», — трудно стало работать, я вам так скажу. Никакого доверия со стороны родителей. Нами пугают детей. Да и сама эта ребятня такая недоверчивая. Даже на сладкий чупа-чупс не ведется…
— Проще надо, коллега, проще, — усмехается «учитель химии». — Без чупа-чупсовских, понимаешь, затей. Прежде всего надо завоевать авторитет. А есть авторитет — нет проблем.
— Проблема у меня, — вздыхает «таксист». — Нарвался я тут на одну шалую. Красивая девочка. Маша зовут. Вы её, наверное, знаете? Очень мне понравилась. Хотел её полюбить от всей души, а она, стерва молодая, возьми и ломиком ткни мне в легкое. Больно, господа, больно и неприятно.
— Вы пали жертвой собственной беспечности, коллега, — засмеялся «четвертый», мне неизвестный. — Разве можно таким доверять? Если решил расчленить, не отвлекайся на порывы души. Могу привести недавний пример: молодой человек из Санкт-Петербурга некто Эдуард Шемяков оказался любителем женских пальчиков. Действовал без всяких сантиментов — душил заранее сплетенной удавкой или работал ножом. Далее с бездыханным телом устраивал сексуальные оргии. Удовлетворив похоть, отрезал понравившуюся часть тела: грудь, бедро, голень или там филейные доли. Упаковывал добычу в целлофановый пакет и шел домой, где его ждали интеллигентные папа и папа, старшая сестра и двое младших братиков. Фирменное блюдо готовил сам. Сдабривал мясо брусникой или клюквой, посыпанной сахаром. Правда, Эдуард попался в руки правосудия, поленился отнести отходы от подружки старшей сестры подальше — бросил в соседний с родным домом овраг. Разве можно так поступать опрометчиво?
— Вот-вот, «поленился». Самое надежное средство — это серная кислота, — заметил «учитель химии». — Идеальное средство. Правда, с Машей у меня тоже промашка вышла, признаться. Сбежала, когда я её подружку Величко рубил, чтобы замочить в кислоте…
— Маша-Маша, — вспоминал «детсадовский врач». — У меня тоже была Маша с косолапым мишкой. Укусила за палец, представляете?
— Безобразие, совсем развинтилась, — пожаловался «таксист». — Где это видано, чтобы ломами бить человека. Я пас, господа, — скинул карты на стол.
— По-моему, мы говорим об одной и той же фигуре, — хмыкнул «четвертый» — Должен вам обрадовать, коллеги, Маша наша гостья! — Жестом руки успокоил игроков. — Не волнуйтесь. Хлороформ — надежное средство. Спит в ординаторской, как убитая.
— Не-е-ет, вы её не знаете, — заволновался «таксист». — Она живучая, как кошка. Зря я ей башку не оттяпал в машине, боялся салон испачкать. А теперь вот маюсь, — взялся руками за ломик торчащий в боку.
— У меня такие фокусы не пройдут, — говорит «четвертый». — Моя квалификация вам известна, господа. Люблю современную моду и топ-модели. Такая вот душевная слабость. Опять же многолетняя практика в области разделки рыбы, — швыряет веером карты на стол. — Игра сделана, коллеги. Поднимается в полный рост. — Пойду, займусь нашей Машей, — вырвав ящик из стола, извлекает оттуда кухонный резак. — Что может быть прекраснее любви с расчлененной красоткой, господа?
— А вы, батенька, извращенец, — хихикает «таксист». — Желаю удачи-с.
— Вот удачи нам порой и не хватает, — соглашается «четвертый» и начинает движение по коридору в мою сторону.
Я отступаю в ужасе и, чувствуя спиной дверь, вдавливаюсь в какую-то палату. Дрожащей рукой защелкиваю не очень надежный замок. Перевожу дыхание. Потом оглядываюсь и… почти теряю сознание. В больничной многоместной палате над казенными кроватями висят на скотобойных крюках человеческие обрубки, сочащиеся тяжелой черной кровью. И, умирая от беспредельного кошмара, я догадываюсь, кому они принадлежат…
Более того, один из крюков свободен…
Открыв глаза, вижу рожковую люстру — её домашний и уютный вид обрывает кошмарный сон. За открытым окном фиолетит столичный вечер. Я нахожусь в комнате своей двоюродной сестры Евгении. Как здесь оказалась? Ах, да!..
И вспоминаю — все вспоминаю.
И чувствую, как вновь саднит душа. Боже, весь ужас, связанный с Танечкой, происходил на самом деле.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84